Девианты

Лили Харрис (2024)

В мире тех, кто потерял человеческий облик, насколько сложно — остаться человеком? В окружении воров и мародеров сколь трудно — удержаться от соблазна? В блаженстве и агонии наркотического сна возможно ли — сохранить ясную голову? Среди руин заброшенного города, среди убийц и палачей они стали девиантами. Отошли от беззакония, ставшего нормой. Остались там, откуда нужно бежать без оглядки… почему? Каждый расскажет свою историю… *** В охваченном эпидемией Детройте люди, запертые локдауном, впервые столкнулись с тем, что сангвинары — вовсе не герои городских легенд. Многие жители города охотно приняли обращение, ища спасения от болезни, но вскоре оставшимся людям пришлось уйти в резервации, чтобы спастись от тех, для кого всегда были добычей. Разделившись на кланы, они начали сражаться за еду и территорию, но никто из них не боролся с истинной угрозой. До тех пор, пока в Детройте не появился охотник, бросивший Ковену вызов.

Глава 9 Ярость

Сидевший на краю крыши Килиан сучил ногами, оглядывая окрестности; пустырь перед Айрондейлом медленно холодел в сумерках, местами покрытый островками нетающего из-за мороза снега, слышались короткие реплики часовых, и тенью показывалась на несколько мгновений охранявшая особняк Ракша. Заслышав рычание мотоцикла, музыкант улыбнулся и рассудил, что возвращается к девиантам Рэмрейн, который уехал ещё рано утром.

Его выводы оказались верны; припарковав свой харлей возле крыльца, молодой человек по привычке осмотрелся, рассеянно приласкал прибежавшего за ним следом волка и помахал Килиану. Музыкант кивком пригласил его подняться наверх и проводил взглядом крепко сдружившихся за неделю Ракшу с Фенриром, которые, прыгая и толкаясь, убежали на прогулку.

— Я принёс плед, — послышался голос Рэмрейна.

— Давай, — Килиан поднялся и постелил одеяло поверх того, что принёс сам, — лишним не будет… Куда ездил? — спросил он, когда они устроились на пледе, свесив ноги с края крыши.

— На свою квартиру. Накопились заказы, — пояснил Рэмрейн, — а комп у меня дома.

— Разгрёб кучу? — хмыкнул музыкант.

— Ну, верхушку разобрал, — пошутил молодой человек, оглядывая лохмотья туч с серебристо-жёлтой каймой обозначенных холодным солнцем краев. — Как наш пленник? — тихо спросил он.

Килиан нахмурился и, помолчав, лёгким тоном поведал:

— Сутки ничего не пил… кроме воды. Уже на стены бросаться начал.

— Ничего не говорит?

— Нет… Как бы не сдох от жажды раньше, чем что-то успеет сказать, — равнодушно проговорил музыкант.

Рэмрейн посмотрел на него и слабо усмехнулся: Килиан ему нравился. Даже сейчас, в безразмерной куртке поверх тонкой рубашки и ярких полосатых брюк, с лохматой шевелюрой жёстких белых волос, он напоминал того бомжа-музыканта, которого узнавали на всех улицах Детройта. Молчаливый, наблюдательный, он часто задавал правильные вопросы и умел слушать, как никто. В Айрондейле его любили — за неожиданные концерты, за хорошее настроение, за восхищавшую всех храбрость: Килиан довольно часто играл на гитаре в опасной близости от Убежища.

— Думаешь, не расколется? — щурясь и глядя вдаль, поинтересовался Рэмрейн после недолгого молчания.

— Эти твари умеют стоять на своём до конца, — пожал плечами музыкант.

Рэмрейн вновь взглянул на него, скользнул взглядом к открытой шее, сплошь белой от шрамов; Килиан никогда не скрывал того, что пережил нападение сангвинара, но рождаемое видом многочисленных укусов любопытство обычно сталкивалось с его острым взглядом, который всякому отбивал желание узнать больше. Всякому, но не Рэмрейну.

— Хорошо их знаешь? — молодой человек беззастенчиво кивнул на шрамы.

Килиан автоматически склонил голову, проследив за его взглядом, и невесело усмехнулся:

— Идиотские порывы порой дорого обходятся… а может, и не идиотские, — тихо добавил он, невидяще глядя на занимающийся серо-золотой закат.

— Это из-за Ровены? — вскинул бровь Рэмрейн.

Музыкант подарил ему удивлённый взгляд, и он фыркнул:

— Будет тебе. Не просто же так ты её опекаешь.

— Вообще-то мы женаты, — иронично напомнил Килиан.

— За таких, как ты, не выходят замуж, — с улыбкой заметил Рэмрейн. — С тобой можно махнуть в кругосветное, или устроить карнавал, или поднять революцию… Если только ты не спас ей жизнь, — задумчиво добавил молодой человек и посмотрел на музыканта с подкупающей ухмылкой: — Я прав?

Килиан только хмыкнул в ответ; после долгого безмолвия он вздохнул:

— Я рад, что она тогда смогла убежать. Я отвлёк тех сангов на себя… им было всё равно, кто. Ров просто под руку подвернулась.

— Сангов? — по лицу Рэмрейна пробежала тень. — Он был не один?

Музыкант покачал головой; на молодого человека он не смотрел. Рэмрейн молчал, не вторгаясь в тяжёлые воспоминания собеседника ненужными вопросами, и, поразмыслив, Килиан вдруг потянулся к вороту рубашки. Молодой человек понимал, что он слишком долго держал правду в себе. Правду, о которой, возможно, не знала даже Ровена. Правду, о которой уже перестали спрашивать и которую лишь сейчас пришло время раскрыть.

Грудь Килиана жирными белыми плетьми сплошь покрывали шрамы: неровные, явно оставленные разными лезвиями. Рэмрейн свёл брови на переносице.

— Но это… это не клыки, — он вскинул взгляд, и Килиан горько рассмеялся.

— Странный ты, честное слово, — заключил он, оставив рубашку расстёгнутой. — А как же для начала удивиться, не знаю, посочувствовать?

— Далось тебе моё сочувствие, — фыркнул Рэмрейн. — Что это за твари? — он кивнул на шрамы. — На сангов мало похоже. Вот на шее явно их работа, — нахмурился он, — но здесь точно ножами прошлись.

— Они и прошлись, — как-то болезненно вздохнул Килиан. — Да и на сангов не похожи, как ты говоришь… Понятия не имею, как ты догадался.

Рэмрейн отвёл взгляд:

— Спишем на интуицию. Ты бы застегнулся, холодно всё-таки, — заметил он, — я уже достаточно видел… А кто, раз не санги?

— Чёрные языки, — ответил Килиан. Рэмрейн посмотрел на него в потрясении. — Гляжу, ты о них слышал.

— Только то, что их жертвы погибают от болевого шока, а не от кровопотерь.

Музыкант помолчал, застегивая ворот, затем тихо начал:

— Воплощённые демоны, адовы палачи. Ковены их недавно приняли в Убежище… Жаль, мне седеть дальше некуда, а то поседел бы от этой новости, — криво усмехнулся он и снова смолк.

— Такие страшные?

— Я не от страха поседел, Рэм, — взгляд, который молодому человеку подарил Килиан, мог принадлежать старику. — От боли. Они вроде не совсем садисты, но… они будто питаются болью, — глухо добавил он.

— А почему их называют «чёрные языки», не знаешь? — хмуро спросил Рэмрейн.

— А у них языки чёрные. И губы, да и рты целиком — сплошь чёрные.

— Это наверняка какая-то мутация, — задумался молодой человек. — Похоже на энергов… В смысле, ци-сангвинаров.

— Ци? — переспросил Килиан, скривившись. — Ты же сейчас не про бред о пране, взятый из фен-шуя?

— Нет, хотя этимология китайская, насколько я знаю, — коротко рассмеялся Рэмрейн. — Так магистры называют энергию, которая окружает наши тела, — пояснил он. — В крови её много. Может, оттого эти твари такие сильные, что всю энергию из жертв вытягивают, — добавил он с шумным вздохом.

— Ты думаешь, чёрным языкам именно эта энергия нужна?

— Возможно… Подумай, сколько её выбрасывается в момент шока, — проронил Рэмрейн. — Как ты выбрался, Кил? — вдруг взглянул он на музыканта. — Даже я не уверен, что отбился бы от блэктонгов.

Килиан вдруг тепло улыбнулся:

— Ровена вернулась. С канистрой бензина и зажигалкой. Я уже в отключке валялся, — с сожалением протянул он. — До сих пор жалею, что не видел, как они чешут от огня.

— Находчиво, однако, — Рэмрейн улыбнулся вслед: в глазах музыканта сияло столько нежности, что он отвёл взгляд. — Но… — вздохнул он, поразмыслив. — Кил, ты же уехал тогда, — не глядя на собеседника, вспомнил он.

— Ты о чём? Когда? — Килиан был в недоумении.

— Когда мы впервые встретились, — тихий ответ был безжалостным.

Губы музыканта приоткрылись, он заморгал и виновато отвёл глаза. Затем сдавленно проронил:

— Ты не понимаешь, да? Всё ещё ничего не понял?

— Нет.

— Клан, — вздохнул Килиан. — Мы в ответе за клан. Петра… заставила нас принять это. Мы нужны клану.

— Риск под запретом? — нахмурился Рэмрейн. — В смысле, чуть шухер — сразу в забег?

— На операции, — начал музыкант, — приказы Петры не обсуждаются. Это уже на уровне инстинкта: если она приказала уходить, мы уходим. Бросаем своих, как бы ни хотелось остаться. К счастью, до сих пор обходилось без жертв. И, пожалуй, только поэтому мы до сих пор живы. Петра не допускает безрассудства. Только она сама и ещё Тхи могут задержаться.

— А по-моему, у Петры синдром мамочки, — невинно пошутил молодой человек.

— Гад, — усмехнулся Килиан. — Тебе придётся принять это правило, камикадзе, — так тебя Дэрил называет? А иначе уходи из клана — Петра жалеть не будет.

— Суровая леди, — сокрушенно покачал головой Рэмрейн, забавляясь. — О, госпожа Истерика тут как тут, — отвлёкся он на кошку, застывшую в полной напряжения позе на противоположном краю крыши.

— Эй, её зовут Тошка Насыл! — со смехом поправил его Килиан.

С тёмно-серой шерстью тигровой расцветки, белыми брюшком, грудкой и лапками, с глазами цвета спелых абрикосов, более короткими, чем у обычных кошек, лапками, с мягкой, почти плюшевой шерстью, королевским высокомерием и бандитским характером, с жёлтым ошейником и сопровождавшим её всюду нахальным звоном колокольчика, Тошка была любимицей всех жителей Айрондейла. Породистая лишь наполовину, ленивая, не выносившая никаких прикосновений, не допускавшая в свои владения даже отпетых пушистых хулиганов с соседних кварталов, спавшая дни напролёт и устраивавшая забеги по крыше каждую ночь, будившая всех немалым шумом и грохотом тщетной охоты на летучих мышей, кошка тем не менее снискала благосклонность всех, кроме Луи. Повар не любил Тошку искренне и шумно, безжалостно прогоняя её с кухни громогласными криками всякий раз, когда та заявлялась туда с пронзительным мяуканьем и восхищающим упрямством.

— Кстати, откуда «Насыл»? — перевёл взгляд с Тошки на музыканта Рэмрейн. — Это из тюркского?

— Вроде по-турецки «насыл» значит «как», — свёл брови на переносице Килиан. — Знаешь, Тошку ведь Надия принесла… Ну, наша переводчица из Петербурга, — напомнил он. — Она её в ветклинику понесла на следующий же день, а там доктор был родом из Турции, — продолжил он. — Всё время повторял: «Тошка насыл?», в смысле, спрашивал, как эта хулиганка себя чувствует. Надия потом рассказывала, а Луи ведь на язык не попадайся, тут же припечатал: «Тошка Насыл». Вот мы её с тех пор и величаем по имени и фамилии. О, смотри, к тебе бежит! — хохотнул Килиан.

Рэмрейн едва не застонал: с первого же его появления в особняке кошка начала оказывать ему знаки внимания, ласкаясь и яростно обтираясь об его ноги, а то и залезая подмышку и кусаясь, стоило ему сесть.

— Ты точно её новый кумир, — заметил Килиан, с улыбкой глядя на то, как терпеливо выносит болезненные укусы Тошки Рэмрейн.

— Ага, скоро обзаведусь телохранителем, чтобы защищал от назойливых фанатов, — вымученно усмехнулся молодой человек, подхватывая Тошку на руки, и встал.

— Ты куда?

— Пойду вниз, — Рэмрейн прижал к груди кошку, которая с удобством устроилась у него на руках и довольно замурчала. — Авось получится клыкастого разговорить.

Килиан тотчас подскочил и свернул плед:

— Тогда я с тобой. Это зрелище пропускать нельзя.

Молодой человек только улыбнулся в ответ; спустившись в подвал, они с музыкантом направились к Тхирасаку, Ровене и Петре, которые сидели за компьютерным столом и негромко переговаривались. Треть просторной комнаты отделяла от них прозрачная стена из пуленепробиваемого стекла, почти не пропускавшего звуки. В углу камеры сжавшись сидел сангвинар, смотревший перед собой невидящим взором; на бетоне стен в нескольких местах багровели еле заметные пятна крови, оставленной его разбитыми кулаками, койка была перевёрнута, рядом валялись пустые бутылки из-под воды. Рэмрейн посмотрел на экран, на котором светились данные с датчиков: температура, влажность воздуха в кабине, пульс и давление пленника, считанные браслетом на его руке, который транслировал параметры по внутренней сети.

— Судя по настроению, санг до сих пор молчит, — привлёк внимание присутствующих Килиан.

— Упрямится, — вздохнула Ровена.

— Боится, — поправил Рэмрейн, рассеянно поглаживая головку дремавшей на его руках Тошки. — Он полагает, что сможет вернуться к своим, а там его с распростёртыми объятиями не примут, если расколется.

Тхирасак посмотрел на пленника с презрением:

— Кретин… Кто ему наплёл, что его отпустят живым?

Нервно растирая большим пальцем середину ладони, Петра проронила:

— Может, стоит дать ему пакет крови? Как бы он не умер от жажды.

Рэмрейн оглядел сангвинара: тяжело дыша, тот хватал ртом воздух и тихонько стонал от боли.

— Это единственное, что может его сломать, — бесстрастно заметил молодой человек. — Они любые пытки способны вынести. Но против жажды бессильны. Напоишь его сейчас, — он перевёл взгляд на Петру, — просто отпусти на свободу или убей: толку от него больше не будет.

Девушка бросила взгляд на пленника и вздохнула: она не питала к сангвинарам никаких симпатий, но роль палача была ей непривычна и неприятна. Петра готова была сдаться, хорошо понимая, что сангвинару хватит упрямства довести себя до смерти, но не выдать нужных им сведений; она невольно удивилась, услышав неожиданное:

— Позволь мне поговорить с ним.

— Конечно, — кивнула девушка после секундных раздумий и потянулась к микрофону.

— Я не это имел ввиду, — остановили её резкие слова Рэмрейна.

— А что? — Петра посмотрела на него в недоумении.

— Пусти меня в кабину.

— Ни в коем случае! — гаркнул Тхирасак. — Рэм, ты рехнулся? Эта тварь тебя сразу укокошит!

Рэмрейн не удержался от сарказма:

— Ну, не сразу… Петра, — он подарил девушке пристальный взгляд и, сверкнув глазами, настойчиво проговорил: — Я знаю, что я делаю. Дай мне поговорить с ним.

Петра прищурилась в раздумьях, затем, вспомнив разговор у сеньора Марино, кивнула. Посмотревший на неё в возмущении Тхирасак проглотил возражения и с ворчанием принял у Рэмрейна кошку, которая, протестующе замяукав, выскользнула из его рук и с достоинством затрусила прочь из подвала. Молодой человек схватил висевшие на стене наручники, подошёл к ведшей в кабину тяжелой двери, сплошь обитой металлом, и не раздумывая закрутил огромный вентиль, замыкавший люк в камеру. Петра скрестила руки на груди, унимая тревогу, — Рэмрейну она верила; нервно подалась вперёд Ровена, и сломал от волнения карандаш Тхирасак. Стоявший возле стены Килиан только усмехнулся, наблюдая за происходящим с интересом зрителя, посетившего премьеру блокбастера.

Дверь открылась с немалым грохотом; удобнее перехватив наручники, Рэмрейн вошел в кабину и без промедления закрыл за собой дверь. Вскинув голову, сангвинар замер и как-то вмиг напрягся; встретившись с ним глазами, молодой человек криво усмехнулся: он не раз видел такие взгляды. Дикий голод в глазах сангвинаров появлялся всякий раз, стоило им ощутить его запах, сейчас же реакцию пленника только обостряла длительная жажда.

— Чего тебе? — с трудом выдавил он, разлепив белые от высохшей слюны губы.

Рэмрейн склонил голову к плечу:

— А ты неплохо держишься.

Тихие слова были полны насмешки; застонав, не в силах более бороться с искушением, сангвинар бросился на молодого человека. Измученный жаждой, он был слишком слаб: Рэмрейн с лёгкостью блокировал его атаку, защитив шею локтем, и ударил в грудь. Сангвинар чуть согнулся и, кашляя, рухнул на колени после резкого, точного удара ребром ладони в горло. Схватив пленника за ворот, молодой человек рывком поставил его на ноги и оттолкнул к стене; продолжая кашлять, тот без сил сполз на пол и равнодушно проследил за тем, как его пристегнули наручниками к кольцу, вделанному в бетон.

— Ну, что ж, поговорим, — Рэмрейн присел на корточки, сцепив ладони в замок.

— Пошёл к чёрту, — слабо выругался пленник и вскинул взгляд, услышав обманчиво-мягкое:

— Тиальф… Необычное имя.

Несколько мгновений сангвинар взирал на молодого человека в смеси ужаса и острой жажды, затем приглушённо спросил:

— Кто ты?

— Твой ночной кошмар, — без тени улыбки ответил Рэмрейн.

Тиальф закрыл глаза и затряс головой:

— Не мучай меня. Просто убей.

— Но ты нужен мне живым.

От ухмылки молодого человека сангвинара передёрнуло, он отполз к стене, тщетно дёргая руку и сожалея, что не умер от голода ещё раньше. Рэмрейн не угрожал, взирая всё так же спокойно, но Тиальф хорошо чувствовал его запах — вызывавший у него неконтролируемую жажду восхитительной чистотой аромата, пугавший неожиданно изменившимся настроением, которое, казалось, коснулось самого воздуха чёрной агрессией. Пленник остро осознавал, чем ему грозит этот не видимый никому всплеск ярости, и, с трудом контролируя ответную волну страха, пролепетал:

— Что мы тебе сделали?.. Почему ты мстишь столько лет? Ты столько крови пролил…

— Страшно? — хрипло прошептал Рэмрейн; в глазах его искрились злость и удовлетворение. — А теперь рассказывай, Тиальф. Рассказывай, пока я не рассердился.

— Я не могу, — Тиальф сглотнул.

— Отчего же? — ласково возразил молодой человек. — Конечно, можешь.

Пленник несколько секунд глядел на него с обречённостью, затем покачал головой:

— Вы ведь всё равно меня убьёте. Или ещё раньше я умру от жажды. Мне недолго осталось… Я потерплю.

— Потерпишь, значит? — Рэмрейн вскинул бровь: жалости он не чувствовал.

Тиальф со страхом проследил за тем, как молодой человек поднимается на ноги, отходит на несколько шагов; облизав пересохшие губы, он глухо спросил, когда Рэмрейн выудил из рукава складной нож:

— Что ты делаешь?

Молодой человек не ответил, выкинул лезвие и сжал его в ладони; догадавшись о его намерениях, сангвинар закричал: «Не надо!» и в ужасе проследил за кровью, что багровыми струйками потекла по пальцам Рэмрейна, едва он резко дернул нож вниз, рассекая кожу. Жажда вспыхнула в горле Тиальфа с новой силой, опаляя огнём, он взвыл, больше всего на свете желая впиться своему мучителю клыками в горло. Не отравленный страхом, усиленный сдерживаемыми эмоциями, запах капавшей на пол крови сводил с ума; пленник не вытерпел единственной пытки и сдался тому, с чем не мог бороться ни один сангвинар…

— Хорошо… я всё скажу… — скорчившись на полу, выдохнул он.

Рэмрейн широко улыбнулся:

— Отлично.

Несколькими минутами позднее он вышел из камеры и ответил на вопросительные взгляды неожиданным:

— Вы знаете Вардена?

— Мы встретили его один раз, — протянула Ровена, — на складе.

— Да, было дело, — закивал Тхирасак.

Рэмрейн рассеянно проследил за тем, как взявшая его руку Петра перетягивает его рану носовым платком, и огорошил всех коротким:

— Отпустим этого парня.

— Зачем? — нахмурился Килиан, подходя ближе.

— Он обещал устроить встречу с Варденом, через два дня. Ему немногое известно, — он обернулся на пленника, который лежал на полу без сознания. — А Варден вроде в долгу у Петры, — он посмотрел на девушку с немым вопросом, но она ушла от ответа:

— Сходи в лазарет, пусть Наджат обработает тебе рану.

— Как скажешь, — не стал спорить молодой человек. — И дайте ему попить, — он кивнул на пакетик с донорской кровью, лежавший на столе, — пока он и вправду ласты не склеил.

Петра подняла голову и подарила ему внимательный взгляд: она заметила следы стёртой крови у него над губой и терялась в догадках. Отложив вопросы на потом, девушка только кивнула и приказала напоить сангвинара; многим позднее, поручив Килиану и Ровене оставить пленника в Мидтауне, она поднялась в комнату, которую Рэмрейн занимал вместе с Дэрилом.

В уютной спальне молодой человек был один; Петра оглядела терявшиеся в сумерках полотняной шкаф и две кровати вдоль стен, разделённые окном, и подошла к Рэмрейну. Запустив руки в волосы и упираясь локтями в колени, молодой человек сидел на постели, и, казалось, её присутствия не заметил.

— У тебя болит голова? — тихо спросила девушка, присев на кровать Дэрила.

— Есть немного, — глухо ответил Рэмрейн, выпрямившись.

Вечерние потёмки не скрыли его искажённого от боли лица; он покачал головой, услышав полное тревоги:

— Я принесу болеутоляющие.

— Это не поможет, Петра.

— Почему? Постой… У тебя…

— Это не неврома, Петра, не нужно переживать.

— А что? — негромкий вопрос получился требовательным.

Рэмрейн мгновение просто смотрел на неё, потом отвёл взгляд. Петра вздохнула:

— У тебя тайна на тайне. Я не знаю, могу ли тебе доверять, и всё равно доверяю. Это сводит с ума, Рэм, — призналась она.

В лунном свете лицо молодого человека казалось ещё более бледным, чем обычно, и тем ярче был контраст кожи и падавших на лоб густых волос, тем пронзительнее был глубокий взгляд. Они встретились глазами, и Рэмрейн подался вперёд, заглядывая, казалось, прямо в душу… Петра сдержала порыв тряхнуть головой — не погружаясь в омут наваждения, а осторожно касаясь его манящей глади, словно проверяя, насколько опасно её доверие.

— Петра, — хрипло позвал молодой человек.

— Да, Рэм?

— Клянусь всем, во что ты веришь, я не предам твоего доверия, — просто, без пафоса промолвил Рэмрейн. — Я не могу подвергать тебя опасности, посвящая в свои секреты. Слишком много тех, кто потребует за них непомерную цену.

Петра вновь, как не раз за последние дни, вспомнила слова Гордиана Марино. Воскресила в памяти и напугавшее её: «Если мои сведения верны, на тебя начали охоту все Дома в Детройте». Она была в состоянии защитить и спасти всех, кто вступил в её клан. Всех, кроме Рэмрейна.