Месяц Безумного Волка

Леонид Нестеров

Драматург А. Володин называл автора «первым номером» (хотя сам автор считал себя третьим после Бродского и Высоцкого). Писатель В. Катаев сказал, что впервые встречает стихи, про которые не может понять – хороши они, плохи или гениальны. Композитор Г. Свиридов собирался написать вокальный цикл на венок сонетов из этой книги. Один белый стих отсюда занял призовое место на весьма престижном англо-ирландском конкурсе.

Звезда над школой

***

На городском вчерашнем пустыре,

где мятая газета белым зверем

шевелится в кустах, и страшно думать

о сумеречной жизни утиля,

вечернюю — с французским и английским! —

воздвигли школу. Браво, исполком!

Прощаю волокиту с телефоном,

недвижный лифт, а также — унитаза

текущую трубу… Сим победишь! —

теперь в районе спальном появилось

где душу отвести по вечерам:

рыбацкие, до бедер, натяну

бахилы — утешенье рыболова

ненастной постаксаковской поры —

и — к школе! Потому как ни одна

звезда не колет глаз, не озаряет

строителями вздыбленную землю.

В два счета можно в лужу оступиться

и насморк получить. Лишь где-то там,

у горизонта, слабое сиянье

огромных окон — праздничный корабль

плывет как будто в темном океане.

Примерюсь, загляну в иллюминатор —

костистый распоясавшийся житель

незнаемых глубин… А за окном

глаголы совершенные спрягает

хор голосов… Вот то-то и оно!

Не телевизор смотрят, не читают

романы про блондинок и шпионов,

не маленькую давят на двоих…

Диковина, и только! Отгребу,

чугунными ногами спотыкаясь

по страшному ночному пустырю,

пойду домой… И вдруг меня возьмет

по совершенству, свету и надежде,

которая у этих — за стеклом! —

тоска такая, что на полдороге

остановлюсь, но зарево уже

чуть видимо, а утром на работу

к семи… еще тащиться в темноте…

Пусть рухнет дом, и опустеет сад,

и маленький зеленый человечек —

трехглазый, шестипалый, с птичьим клювом,

не знающий, на рынке что почем, —

придет и запалит звезду над школой!

И мы, от нетерпенья обалдев,

потянемся под светом беспощадным

себя забыть и заново учиться

нелепому искусству цирковому —

уменью жить достойно на Земле…

Вчера столбы вкопали, но пока —

сказали — нету денег на проводку.

А маленький зеленый человечек

уже до Португалии добрался —

иначе чем погоду объяснить?

***

Прогулявшие Школу, на что вы надеетесь?

Не удастся украсть вам у Клары кларнет.

Прогулявшие Школу, во что вы оденетесь,

чтобы место занять на параде планет?

Прогулявшие Школу, вы зря ерепенитесь —

ваш текущий успех и почет не в зачет.

Прогулявшие Школу, никуда вы не денетесь —

дверь вот-вот отворится, и Дьявол войдет.

***

Наши прошлые дни и дороги

позабывши, как стон и как стыд,

мы стоим на высоком пороге,

каждый словно гвоздями прибит.

Каждый словно… Не надо метафор!

Их тщета утомила меня.

Белый враг наш не соль и не сахар —

Белый День, что бледнее Коня.

Он придет неожиданно скоро,

полыхая холодным огнем,

и от нашего дома-позора

наше счастье ускачет на нем

В те пространства к неведомым далям,

в окруженье невиданных стран,

чье дыханье пропахло миндалем,

как Бобо, как цветок, как циан.

***

Мрачный лес был без края,

а лучше сказать — без предела,

Солнце скупо светило, седины мои серебря.

Из кустов на меня серо-бурая белка глядела

и сказала мне вдруг:

«Человек, не стыдись сам себя!»

Долго-долго приказа того,

а быть может мольбы, отголоски,

то взлетая по-детски альтово,

а то уходя на низы,

донимали меня:

я немножечко стал Заболоцким,

а немножечко — Васей Блаженным,

а может, Линь Цзы.

Мне по жизни теперь

никогда не летать вольной птицей,

не скользить легкой тенью

среди беззаботных теней.

Слишком трудное дело —

себя и тебя не стыдиться,

тяжелее работы, пожалуй, на свете и нет.

***

Хватало и кефира и вина,

в избытке было девочек и пива,

но, словно огненные письмена,

пришли березы в середину пира.

Клубился дым, и поднимался ОН,

и явственно видением и словом

сказали мне: «Ты взвешен и сочтен

и найден легким, теплым и дешевым».

И среди них неопалимый куст

отвесил мне недобрую улыбку:

«Мы изблюем тебя из наших уст,

как времени избытую ошибку».

Они ушли попарно и толпой.

И впрямь, я нужен им, как рыбе зонтик.

Слезу уронишь? Ну и черт с тобой!

Оглянешься? Лишь лес на горизонте.

***

Усохшие травинки

в мазуте и пыли —

четыре половинки

меня ко мне пришли.

Столпились у постели,

нарушили уют —

и тело мое ели,

и пили кровь мою.

Шутили между делом —

подобие людей —

и становились телом

теплей и розовей.

А я, узнавший цену

себе, издалека

смотрел на эту сцену,

как будто с потолка.

Залаяла собака.

Ответила жена

и дочь, но я их знака

не понял ни хрена.

***

Деревья не боятся высоты —

им дождь струится каплями для сердца,

но к высоте не прикасайся ты —

на высоте тебе не отогреться.

У высоты так радости скудны —

шальная пуля и живая птица,

с какой ни приглядишься стороны,

твое там сердце не захочет биться.

Но иногда — о это «иногда»! —

для самых нерастраченных и лучших

дорога открывается туда —

храни тебя Господь на всякий случай!

Пройдешь по ней ты не по воле ног,

сорвешься мигом — капелька простая!

И сразу перевернутый бинокль

к твоим глазам как будто бы приставят.

Земля лицо уменьшила свое,

букашками — машины, люди, звери…

Лишь горе обнаженное твое

стократно увеличилось в размере.

***

Когда-нибудь, в Полночь Открытых Дверей,

кобель, Божий старец и сука,

незваный татарин, презренный еврей

войдут в мое сердце без стука.

По всем закоулкам и не торопясь

пройдутся бесшумно, как тени,

вникая в души хитроумную вязь

и жил тугодумных сплетенье.

Я буду для самой невзрачной Муму

распластан, как будто на блюде, —

пусть каждый возьмет, что потребно ему,

а что непотребно — забудет.

С добычей уйдут они. Ночь на дворе.

Ни зги… Полнолуние им бы!

Ну разве что плешь моя, вся в серебре,

им светит подобием нимба.

***

Дождь не пролился, и снег не растаял,

разве что искры погасли в золе.

Время, вглядись в нашу черную стаю,

что разлетелась по белой земле.

Что в нас глядеться? От корки до корки

нас прочитать наши дети смогли —

скачут нелепые, как поговорки,

наши хромающие костыли.

Баба — не птица. Урок — не наука.

Пузо — железо. Беда — не одна.

Может быть, завтра я высвечусь внукам

в виде слепого немого пятна.

Ручки и ножки… Прощай, человечек

речи, не вышедший из берегов,

ни расставанья не будет, ни встречи —

был ты таков или не был таков.