Костры

Иннокентий А. Сергеев, 2023

Дорога – это сама жизнь, когда граница между сущностью вещей и непосредственно переживаемым опытом стирается, а искусство появляется лишь тогда, когда оно черпается напрямую из опыта, и процесс письма направляется исключительно потоком впечатлений от происходящего вокруг…

2

Её зовут Таня, ей 25 лет, и она очень красива. Мне повезло.

Мне везёт на красивых женщин, жаль только что они уходят прежде, чем я успеваю затащить их в постель.

Кроме той одной, которая занята подсчётом пустых бутылок. Но и она уйдёт, как только они перестанут прибывать. Потому что ей больше нечего будет делать там, где я живу.

В этом городе, где холодные костры рассветов обозначают прошедшие ночи.

Или это всё та же ночь?

Теперь я вспомнил — я познакомился с этой девушкой на вечеринке, но я всё ещё не могу понять, зачем она притворяется моим прошлым. У меня нет прошлого в этом городе, ведь я пришёл сюда всего на одну ночь.

Или это ночь императора Отона, что длится дольше чем век?

Римляне понимали в смерти больше. Или просто меньше боялись её?

Или это одно и то же?

Ведь это всё та же ночь, и это всё те же костры.

И историю придумали лишь затем, чтобы научить нас ненавидеть своих врагов?

Что же мне делать с моей ношей? Она так сексуальна.

Впрочем, она уже слезла с моих плеч и теперь идёт рядом со мной, украдкой потирая ягодицы. Мы давно уже прошли мимо моего подъезда и, если я захочу вернуться до завтрака, мне придётся долго идти обратной дорогой.

Но её это нисколько не заботит. Она весело болтает, а у меня слезятся глаза от дыма, но она уверяет меня, что это аллергия на тополиный пух, потому что никаких костров не было. Я всё придумал, и ей было очень смешно.

"Но ведь никакого пуха нет", — возражаю я.

"Конечно", — говорит она и снова смеётся.–"Это потому что сейчас ночь".

У меня нет денег отправить её домой на такси, и я боюсь спросить её, где она живёт.

Как странно, я едва увидел её, а уже боюсь её потерять.

Хотя знаю, что она всё равно уйдёт — они все уходят, как только выясняется, что карманы у меня набиты фантиками, а не деньгами.

Но если нет вокзала, и нет вокзальной кассы, то некому сказать мне, что это не деньги, и меня обманули. Кроме этих глупых женщин.

И я могу жить надеждой.

Да и поезда давно заржавели и продолжают ржаветь.

И всё же, мозги тех облысевших сурков, что спят в своих глиняных склепах, отправив с вечера самолёты, чтобы убить побольше детей в стране, которую они видели по телевизору, — ведь они не могут уснуть без телевизора, — заржавели ещё больше.

Но может ли это быть утешением?

Моя нация истекла кровью, а Европа всё ещё кровоточит.

Кто растопит жир их мозгов, которые были созданы чтобы мыслить? Кто разбудит их этой ночью, чтобы они вспомнили, что когда-то родились людьми!

Или вчерашней ночью. Или завтрашней ночью. Ведь это всё та же ночь.

И расстрелянные теперь города — это новые Герника и Ковентри.

Но этой девушке, что, весело болтая, идёт рядом со мной, всё это безразлично.

И наверное, я должен стараться стать похожим на неё, как она старается быть похожей на моё прошлое, которого не было, стать похожим на отсутствие себя самого!

Но она — моя принцесса, и за неё я умру. Если бы только она захотела меня убить… Но она весело смеётся и вспоминает общих знакомых.

И я думаю, зачем я так долго нёс её на своей спине, когда это так приятно идти с ней рядом.

Я больше не смотрю под ноги, ведь фантики — это всего лишь фантики.

А завтра она научит меня делать из них деньги.