Constanta

Игорь Стенин

Россия. Середина девяностых. Хмель свободы кружит головы. Время искушает юных и дерзких. И, открывая цену жизни, благам и привязанностям, ставит перед выбором: дружить, ненавидеть, любить…

Глава восьмая

Вечерело. В квартире Боронка горел свет. На маленьком мягком диванчике перед ним сидела Алёна — запахнутая в домашний халат, чистая, обаятельная, тёплая. Прелюдией яркого романтического настроения струились по плечам распущенные белокурые шелковистые волосы. Велик соблазн… Но Боронку было не до того. Он ждал звонка. Ночь обещала добычу. Четыре раза в неделю без сна — он разгружал вагоны.

…Детский сад, работа воспитателем. Всё светлое время суток на ногах в суете и заботах. Вечером — пустая комната в коммуналке. Так, коротая дни, жила-была Алёна, одна-одинёшенька.

Однажды жарким летним днём она опомнилась. Пытаясь поймать свой лучик счастья из щедрой горсти солнечного дождя, разорвала замкнутый круг, взяла отгул и отправилась на озеро под Всеволожском.

Он вышел из воды с ластами подмышкой, большой, весёлый, беззаботный. Подойдя и бесцеремонно уставившись, оглядел её всю. Поймав взгляд, сказал, что если она улыбнётся ему, то он сотворит чудо из чудес — подвинет озеро.

Она усмехнулась, легла на живот и притворилась неживой, давая понять, что не верит.

Незнакомец не уходил.

— Я занята, — сказала она. И, прикрываясь полотенцем, добавила: — Мне не нужны ваши фокусы.

— Жаль, — вздохнул он. — Это мой коронный номер. Я тренировался и день, и ночь, всю жизнь.

Она сокрушённо покачала головой — болтун, каких немало, прилип, так просто не отстанет. Повернулась и улыбнулась блеском всех 32-х зубов. Сопроводила улыбку взмахом руки: спектакль окончен, иди двигай своё озеро и сам утони в нём.

Вернуться в исходное положение она не успела. События вышли из-под контроля. В один миг мощная сила подхватила и вознесла её высоко над песком, лицом к лицу с ним — бесшабашным. Он улыбнулся ей, держа на весу в своих дланях.

Долгая секунда оцепенения…

— Спасите! — прошептала она, зажмуриваясь и обхватывая руками его шею.

Он откликнулся. Сомкнул хват ещё крепче и понёс её, легко и непринуждённо, как пушинку, навстречу спасению, одним, только ему ведомым путём.

Спустя время, услышав плеск воды, она решилась открыть глаза. Они шли прямиком в озеро.

— Зачем? — еле слышно спросила она.

— Договор, — ответил он. — Я двигаю озеро.

Не в силах сопротивляться, словно сражённая гипнозом, она потеряла связь с реальностью.

Он вошёл в воду и, рассекая её, двинулся вперёд. Светлое безбрежное царство, даль глубокая, просторы великого блаженного покоя без страха, одиночества и боли открылись перед ней. Явь превращалась в сказку…

Она вышла из пучины, восседая на плечах богатыря.

У неё были с собой бутерброд, помидор, леденец и время. Всё, что она могла предложить ему взамен.

…Телефонный звонок.

Боронок снял трубку.

— Алло! Да, я. Выхожу.

В дверях он остановился. Чувствуя девичье волнение, обнял её, прижал к себе и поцеловал.

— Спи. Не заметишь как пролетит время, придёт утро и новой серенадой я разбужу тебя.

Алёна поправила ему воротник, погладила по руке.

— Не надрывайся там, Тит. Я тебя очень прошу.

Боронок вышел во двор. У телефонной будки стоял мотоцикл «Урал» с коляской. Рядом маячили напарники — братья Четниковы. Оба рыжие, плотные, крепкие, силой и физическим развитием почти не уступающие ему самому. Две половины единого целого. Близнецы Чет и Нечет. Хулиган с серьгой в ухе и миротворец.

Кивнув обоим, Боронок занял место в коляске. Нечет уселся рядом, Чет впереди.

Мотоцикл завёлся, взревел и, срываясь с места, понёсся навстречу ночи.

Калининская овощная база. Напротив, через дорогу — Пискарёвское мемориальное кладбище. Вечный огонь и покой. Внимая и отдавая должное столь щепетильному соседству, как добрая соседка, база скрывала свою беспокойную суету за высоким бетонным забором. Праздник урожая, в праздники и будни, круглые сутки, и ночью, и днём. Троица поспела в самое время. Как всегда, старший по разгрузке Наумыч, встречая её, был на своём посту.

— Чего кислые? — спросил он, здороваясь.

— Менты тормознули, — ответил Чет. — Прикопались к габаритным огням.

— Штрафанули?

— А как же!

— И шут с ними… Хорошо, что отпустили. Иначе без вас мне кранты. Значит, как всегда, два вагона?

— Да.

— Вперёд, ребята! — радостно потёр руки Наумыч. — Родина вас не забудет.

Неторопливым размеренным шагом, разминаясь, подошёл Боронок к вагону. Очередное испытание духа и тела ждало впереди. Овощ тот ещё враг. Поначалу заигрывает с тобой, поддаётся, сам лезет в руки, потом сбрасывает маску и объявляет войну. Опомниться не успеешь, а уже пройден рубеж, килограммы ушли, откуда ни возьмись, давя дикой мощью, прёт на тебя махина весом в тонны…

Воин или бурлак? Боронок засучил рукава. И тот, и другой. Труд как сражение. Иного пути нет. Ставки сделаны — к утру вагоны с картошкой должны опустеть.

Начало лекции было монотонным и скучным. Голос преподавателя витал где-то высоко, под самым потолком, пытаясь достигнуть уровня замерших внизу студенческих голов. Слух Степана, как и большинства его товарищей, был отключен. Не до профессора, когда ты во власти потрясающей новости. Освобождалась квартира — на целую неделю Горыныч вместе с родителями уезжал в Москву.

Первым шагом к цели было занять место в аудитории рядом. Вторым — войти в доверие и получить ключи.

— Горыныч! — толкнул он хозяина квартиры.

— А? — отозвался тот, увлечённо рассматривая брелок.

— Хочешь — покараулю твоё жильё?

Горыныч недоумённо приподнял бровь.

— Зачем её караулить? В дверях замки хорошие.

Взяв паузу, Степан устремил взгляд на брелок. Смотреть было на что. Женщина одевалась и раздевалась перед глазами, в зависимости от угла зрения переливаясь на свету.

— Круто! — поспешил выразить своё впечатление он.

— Ага! — откликнулся Горыныч. — Подарок.

Степан оживился.

— Что тебе подарить, чтобы ты пустил меня к себе пожить? Говори, я за ценой не постою.

Горыныч отвлёкся от брелока.

— Ты один или с подругой? — спросил он.

— С подругой, — признался Степан. — Пришло время проверить чувства, а подходящих условий нет. Выручай, брат.

— Видишь, какая несправедливость, — произнёс Горыныч, снова уткнувшись в брелок. — Ты имеешь подругу, но — бесквартирный. У меня есть квартира, но нет подруги. Какой напрашивается вывод?

— Какой?

— Гони подругу. И тогда, так и быть, на неделю квартира твоя, вселяйся и веселись. Только смотри, чтобы моя подруга была не хуже твоей. Я в этом плане привередливый.

Степан растерялся.

— У меня нет лишней подруги. Да ещё такой, чтобы угодила тебе.

— Это твоя проблема. Ищи, коли приспичило. Свободная хата стоит того.

И, заканчивая разговор, Горыныч потряс в воздухе связкой ключей.

Как ни старался Степан, найти за один день девушку, достойную Горыныча, не удалось. Условие оказалось невыполнимым, квартира — недоступной, и каждый из них — хозяин и влюблённый — в итоге остался при своём.

На следующий день после отъезда Горыныча, сидя в аудитории, Степан слушал очередную лекцию. Тоска донимала его. Жить не хотелось. Рядом, вертя что-то в руках, увлечённо разглядывал Боронок. Бросив в его сторону случайный рассеянный взгляд, Степан встрепенулся. Луч света в тёмном царстве. Знакомый брелок. Тот самый — с переливающейся женщиной.

— Откуда у тебя это? — спросил он, облизывая пересохшие губы.

— Горыныч оставил, — ответил Боронок. — Мы же соседи.

— Он… и квартиру тебе оставил?

— Да. Ведь там живность — хомяк и рыбы. Надо следить, чтобы не окочурились в его отсутствие.

В отличие от Горыныча Боронок оказался куда сговорчивее. Никаких условий. Всего лишь одно пожелание — взять хлопоты по уходу за живностью на себя. Степан обещал. И ключи вместе с волшебным брелоком тут же перешли к нему. Как временно исполняющему обязанности хозяина квартиры.

Стоя перед сервантом, Илона внимательно разглядывала хрусталь за стеклом. Какие сюрпризы порой преподносит жизнь. Неделя свободной жилплощади. Начало игры в жениха и невесту. Дозволено всё, никаких запретов, открыты все дороги, среди которых и та, одновременно близкая и далёкая, уносящая личную свободу — в ряды юных домохозяек, обременённых бытом и семьёй.

Она оторвалась от хрусталя, огляделась, заметив зеркало, подошла к нему. Собственное отражение по пояс. Несколько минут она придирчиво рассматривала его. Вынося вердикт, улыбнулась. Всё как всегда — среди смуглянок с холодным сердцем она первая, поиск изъянов — пустая трата времени, должный эффект без всяких уловок и прикрас налицо. Она заложила руки за голову и закрыла глаза. Задумалась. А что же и вправду дальше? Какие перспективы в действительности ждут её, красавицу, впереди? Институт, диплом, работа — вехи совершенно необходимые для становления личности, важные этапы, без которых нечего и думать о каком-либо существенном изменении судьбы. Да, жених женихом, игра игрой, а записываться в невесты рановато. Время ещё не пришло.

Она открыла глаза. А где собственно он? Ушёл кормить хомяка, обещал через пять минут вернуться и — как в воду канул.

Тихо на цыпочках, стараясь не шуметь, Илона отправилась следом за ним, в соседнюю комнату. Дверь была приоткрыта. Поддев её носком и распахнув пошире, она заглянула внутрь.

Степан стоял перед окном, спиной к ней, совершенно голый. Сердце Илоны отчаянно забилось. Маяк. Сигналит. Кому?

— Эй!

Он развернулся.

Она пошла навстречу.

Мельком на ходу отметила: с сигналом беда — никаких надежд. Глянула в окно. Внизу никого. Далеко впереди башенный кран. Обернулась. И едва не зажмурилась, застигнутая врасплох. Сигнал, реагируя, оживал на глазах.

— И что мне теперь делать? — спросила она, смотря ему прямо в глаза.

— Забыться, — ответил он. — Под нашей собственной крышей. Крепко-накрепко. Чтобы осталась память о ней.

Ярок, горяч и полон чувств был призыв. Словно панцирем сдавило грудь. Раздумывать было некогда. Поддаваясь и отметая прочь все тайные и явные противоречия, она поспешила сбросить лишний груз.

…Отутюженный жарким полным контактом пушистый напольный ковёр остывал, впитывая влагу разгорячённых неподвижных тел.

Они лежали рядом, касаясь друг друга и смотря в потолок.

— Когда-нибудь так у нас получатся дети, — голосом пересекающего финишную черту марафонца заявил он. — А пока я получил всё, что хотел.

Она улыбнулась. Тронула его рукой. Сигнал таял в розовом тумане. Маяк исполнил своё предназначение.

Боронок вошёл в вагон. Треть картошки уже снаружи. Осталось выгрузить ещё треть и братья придут на помощь. Он уставился на гору перед собой. Рассыпайся!

Груз в сетках не пошелохнулся.

Он полез наверх. Тронул мешок под самой крышей, ухватился за другой, третий… Отзываясь, гора встрепенулась, задрожала и пришла в движение. Начался картофелепад. Спасаясь, Боронок бросился вниз, а затем прочь из вагона. Картофель — за ним.

Из соседнего вагона на шум выглянул кто-то из братьев. Озадаченно уставился на беглеца.

— Нормально, — откликнулся тот, приходя в себя. — Сорт такой. — И, набычившись, ринулся обратно, за реваншем — очищать заваленный вход в вагон.

Глубокая тёмная ночь. Равнодушно рассеивая тьму, светили фонари. На платформе перед вагонами, ожидая заполнения поддонов, стоял погрузчик. Сидящий внутри водитель, покуривая, смотрел увлекательное шоу. Троицу он видел впервые. Студенты? Навряд ли. Хотя и молодые, но работают так, будто не овощами — золотом промышляют — молча, упорно, старательно. Чувствуется серьёзная натура. Мужики.

Заморосил дождик, сначала тихо, затем всё более крепчая и набирая силу. Вскоре на крышу погрузчика барабанной многоголосой дробью обрушилась настоящая стихия. Всё, приехали. Хочешь-не хочешь, пришло время сматывать снасти, объявлять перерыв и ждать прояснения погоды. Водитель раскрыл было рот для усыпляющего зевка, как вдруг замер. Безумие творилось на его глазах. Бросая вызов стихии, троица сбрасывала одежду.

Первым под дождь вышел серьгастый. Вынес трёхпудового младенца на руках, маршем дюжей няни пронёс его до поддона и впечатал в деревянный настил.

Запел.

Двое, выходя со своим грузом на руках, подхватили песню.

Подавшись невольно навстречу участником события, водитель начал жадно ловить слова. Несомненно главный секрет был в них. Точно.

— Это Кара-Кара-Кара-Каракум…

Ночь уходила. Свет фонарей угасал. Огромным багряным заревом поднималось над горизонтом солнце.

Голышом, в одних трусах и ботинках, троица выгружала последние мешки из вагона. Из тени внезапно вынырнул Наумыч. Водитель Сёма, сверкая шальными глазами, бросился ему навстречу. Бедолагу шатало из стороны в сторону.

— Наумыч, не подумай чего, — заголосил он, тряся головой. — Я не пьян, ей-Богу!

Наумыч молча уставился на него, затем перевёл взгляд на трудяг.

— Ты, брат, легко отделался, — заметил он. — Одёжка всё-таки при тебе осталась.

Сёма зажмурился.

— Не пил ничего.

— Конечно.

— Наумыч!

— Верю. Ты, Сёма, пьян этой стервой Победой. Я знаю. И со мной такое бывало.

— Да, — закивал, соглашаясь, Сёма. — Та ещё зараза. Нет спасения.

Подошёл Нечет.

— Поздравляю с успешной сдачей норматива! — раскрыл ему объятия Наумыч. — Отлично сработали. — Обнимая и хлопая по спине, добавил:

— Пошли за расчётом.

Утро вступало в свои права. База просыпалась. Ночная смена, усталая и довольная, с заработанным рублём в кармане шла на проходную. Путь триумфаторов был усеян овощным изобилием. Картошка, брюква, морковь… Внезапно глазам открылась арбузная отдушина. Они сошлись. Словно сами собой большие полосатые ягоды прыгнули в руки. Боронку — две, братьям — по одной. Ноша окрылила. Идти стало намного легче.

Из-за поворота перед проходной наперерез внезапно выскочил человек в чёрной робе. Уставившись на них, он увидел арбузы и, словно гончая, поймавшая след, устремился навстречу.

— Охрана, — тихо сказал Чет.

— Не слепые, — в тон ему произнёс Боронок.

Довольная улыбка во весь рот озаряла лицо человека.

— Какая удача! — осклабился он, разводя руками. — За всю неделю ни одного воришки, а тут за один раз сразу трое. Ну, что, попались, ребята? Сдавай кладь, будем акт оформлять, штраф вам светит нешуточный.

Боронок переглянулся с братьями.

— Погоди, — сказал он. — Рано радуешься. Эти арбузы — битые.

— Битые? — переспросил человек. Нахмурился, шумно задышал и, приходя в бешенство, ткнул перед собой пальцем: — Покажи!

— Смотри, — пожал плечами Боронок. И простым бесхитростным движением шулера выронил арбуз.

Хрясь — разбился вдребезги тот.

Человек замер. Боронок, улыбаясь, стал подкидывать в руках второй арбуз, Чет и Нечет, вторя, принялись жонглировать своими.

— Ты не за теми охотишься, — заметил Боронок. — Мы — работяги, всю ночь здесь пахали. Этими арбузами не восполнишь того, что выжала из нас твоя база.

— Ищи лучше халяву, — посоветовал Чет. — Она там не стесняется — арбузы тачкой увозит.

— А? — обрёл дар речи человек.

— Ага.

— Куда увозит?

— Будто сам не знаешь. Туда, где дыра в заборе.

— Где? — присел человек.

Боронок и братья показали. Не сговариваясь — в противоположные стороны. Глаза охранника растерянно заметались.

— Дыра сквозная, — объяснил Боронок. — Вход-выход.

Человек жадно посмотрел на арбузы, перевёл взгляд на розовое пятно на асфальте, махнул рукой и, чертыхаясь, побежал искать дыру в заборе.

На проходной навстречу поднялась пожилая женщина-сторож.

Чет прижал арбуз обеими руками к груди.

— Заплачено, бабуля!

— Кому, ему?

— И ему тоже.

Она уставилась в окно.

— Тогда куда-это он стреканул?

— За долей своей. Чтобы не забыли.

— Ах, ты!

Они вышли наружу. Остановились, вдохнули полной грудью свежую прохладу нового дня и, оживлённо переговариваясь, устремились к поджидавшему их мотоциклу. Ещё одна ночь из череды трудовых будней была позади.

Сквозь сон Степан услышал птичью трель, бодрую и заливистую. Будя, она звала ожить, вспорхнуть и запеть вместе с ней. Он открыл глаза. Звонили в дверь.

Спрыгнув с дивана, он поспешил на зов. По пути услышал шум с кухни — Илона что-то готовила, ей было не до птичьих разговоров.

С замиранием сердца открыл дверь. За ней — никого. Он хотел было закрыться, но в последний момент, передумав, решил выглянуть наружу. По лестнице вниз удалялась знакомая широкая спина.

— Тит! — окликнул он.

Боронок оглянулся.

— Я думал тебя нет, — радостно осклабился он, меняя направление движения.

— Здесь мы вдвоём, — сказал Степан, встречая друга. — Закрылись, как в крепости. Почти не выходим.

Боронок понимающе кивнул.

— Никто вас не беспокоит внутри крепости? — спросил он, останавливаясь и обмениваясь рукопожатием.

— С какой стати? — встревожился Степан. — Хозяин уехал.

— Сам — да. А домовой на страже. Вдруг материализуется, захочет свести знакомство.

— Пусть он Горыныча дожидается. Мы здесь транзитом, на время, поживём и съедем.

— Ладно. Тогда у меня есть предложение. Приглашаю посидеть вечерком по-соседски, парой на пару, вчетвером.

Внезапно к разговору присоединилась Илона. Прильнув сзади к Степану, она обхватила его руками и выглянула наружу.

— Здрасте!

— Здрасте! — кивнул Боронок.

— А почему в дверях? — спросила Илона.

Вопрос повис в воздухе — из кухни донеслось громкое шипение, раздался протяжный свист, застучала гулкая дробь.

— Ой! — вскрикнула она, отшатнулась от Степана и стремглав бросилась на шум.

— Колдует, — кинул ей вслед Степан.

— Консервы, — заметил Боронок, принюхиваясь.

— Ага.

Минуту друзья молчали.

— Хорошо, что ты зашёл, Тит, — сказал Степан. — Спасибо за приглашение. Давай и правда отметим наше новоселье, закатим пир на весь мир.

— Договорились. Тогда до вечера. Встречаемся у меня.

Боронок двинулся вниз. На середине лестницы, вспомнив что-то, остановился.

— А Горыныч что с тебя за квартиру требовал?

— Знакомства, — ответил Степан. — Подругу хотел.

— Старая песня, — усмехнулся Боронок.

— Я не смог ему ничем помочь.

— Не терзайся. Такое положение вещей — в интересах общего дела. Пока Горыныч один, нам с тобой делить блага. Тебе — квартира, мне — его дружба.

Стоя перед раскрытой зеркальной дверью шкафа, Алёна перебирала платья. Сегодня с Титом они ждали гостей и потому следовало выглядеть достойно. Полосатое или в горошек? А может быть это — отливающее бирюзой? Примеряя платья, одно за другим, она смотрелась в зеркало. Неудовлетворённая, продолжала поиск. Внезапная мысль мелькнула в голове: дело не в платьях — в ней самой. Разница в возрасте, целых семь лет! Отсюда неуверенность, искажающая лицо, облик, фигуру. Как справиться с ней? Море платьев вокруг. У каждого своя история. Она закрыла глаза, уходя в мир воспоминаний, поплыла и пропала. Спустя время, по возвращении платье из платьев ждало её. Затая дыхание, как в первый раз, она одела его, пригляделась, подняла голову. Да, та самая. Любимая. Красивая и молодая, вне возраста, времени и памяти лет.

Начало вечеринки кружило голову. Проведя несколько дней взаперти и отвыкнув от людского общения, Илона к своему удивлению стеснялась. Придти в себя и освоиться помогла хозяйка. Радушия, непринуждённости и гостеприимства ей было не занимать. Илона видела перед собой взрослую женщину, превосходство опыта и умения быть собой, старшую подругу из соседней квартиры, ту самую, что в иных моментах бытия — открытия сокровенных женских и житейских тайн — ближе родной матери. Общий стол, сидящие рядом мужчины не давали возможности сблизиться. А так хотелось! В разгар вечеринки, переглянувшись, они поднялись со своих мест. Взяли початую бутылку лёгкого вина, бросили мужчин и уединились в углу на мягком диванчике среди полумрака и тишины. Грёзы и мечты парящей в небесах одной, обретённая твердь под ногами другой — встретились два полюса, качнулись качели и начался поиск уравновешивающей всё единой вечной истины.

Мужчины были заняты собой. От обильной еды ломился стол, горели ярким огнём звёзды крепкого армянского коньяка, шло полным ходом весёлое и беззаботное братание.

Наступила глубокая ночь. Небо было усеяно звёздами. Боронок и Степан вышли на балкон. Вспыхнула ярким пламенем спичка, рассеяла тьму, зажгла два огонька. И заклубился сигаретный дым. Языки развязаны, души нараспашку, пришло время откровения.

Боронок выпрямился, вынул сигарету изо рта и, удерживая её на весу перед собой, заговорил:

— Знаешь, Стёпка, я с рождения одержим одной большой мечтой. Сколько себя помню — пашу изо всех сил, ищу счастье, прокладываю путь в свой залитый солнцем оазис. Мне счастья много надо, я хочу его всё, что есть на земле и мне отмерено. За это ничего не пожалею, любую цену заплачу, себя с землёй сравняю.

Степан слушал, не перебивая.

— И главное, — продолжал Боронок, — о чём прошу судьбу в этих мытарствах — не отлюбить, остаться собой, жить и дышать до конца, любя.

Замолчав, он сунул сигарету обратно в рот, опёрся локтями на перила и опустил голову вниз.

Дым клубился. Тишина царила вокруг. Наконец, в ночь, один за другим полетели два огонька, чертя мерцающим светом свой путь, достигли земной тверди, ударились о неё, вспыхнули и рассеялись.

Земля и небо.

Горели звёздами светляки.

— Ты услышан, Тит, — тихо сказал Степан. — Адрес верный.