Constanta

Игорь Стенин

Россия. Середина девяностых. Хмель свободы кружит головы. Время искушает юных и дерзких. И, открывая цену жизни, благам и привязанностям, ставит перед выбором: дружить, ненавидеть, любить…

Глава третья

Спустя неделю Степана ждало чудо. Устанавливая очередной железный столб в яму, он услышал откуда-то издалека:

— Грека! Тебя две девчонки ждут.

Не послышалось. И гадать не приходилось. Илона и сестра. Столба с ямой как ни бывало.

Он нашёл их перед КПП.

— Чем вас кормят? — первым делом после объятий по-взрослому осведомилась Виктория.

— Мечтами, — вздохнул Степан.

— Мечты материализовались, — вступила в разговор Илона. — Бери сумку, солдат. Мы еле дотащили её вдвоём.

Путь в казарму выдался на редкость оживлённым. Весть о гостьях с быстротой молнии облетела часть и кругом стало зелено от хаки — армейской молодёжи с диким жадным блеском в глазах. Вчерашние пацаны, оторванные от вольной жизни долгом перед Родиной, сбежались пережить миг встречи с ней наяву.

Виктория шла впереди, открыто и по-детски получая свою долю внимания и от души купаясь в нём. Илона тушевалась, стараясь выглядеть как можно более незаметно.

— Ой, Стёпа, — прошептала она, проходя мимо большой группы солдат, — что-то мне не по себе. Смотрят как кровожадно, будто людоеды.

— Не бойся, — поспешил он успокоить её. — Между вами море брома. Эту заразу не переплыть. Только смотреть и остаётся.

— Вам дают бром?

— Конечно.

Она взглянула на него. Немой вопрос отразился в её глазах.

— Не беспокойся, — улыбнулся он. — Как видишь — я учусь держаться на плаву.

Она отвернулась и через несколько шагов ткнула его в бок. За слишком грубый солдатский юмор.

— Мама скучает. Прислала тебе письмо. Папа передаёт привет. «Полосатый», как всегда, занят своим огородом.

Лёжа на койке, Вика щебетала без умолку.

Илона и Степан сортировали привезённую провизию, раскладывая её направо и налево — для срочного и длительного хранения.

Закончив сортировку, Степан оглядел всё сказочное пищевое изобилие и, не удержавшись, ухватился за голову.

— Придётся делиться с пацанами. Иначе буду раскулачен.

— Тебе виднее, — согласилась Илона. — Вам вместе жить.

Отсортированные продукты заняли место в тумбочке и походной сумке. Сев передохнуть на койку, Степан посмотрел на взявшую паузу сестру.

— Какие новости на личном фронте? Воспользовалась моим отсутствием?

— Стёпа! — с укоризной произнесла Вика. Спохватившись, сунула руку за пазуху, повозилась и вытащила маленький плеер с наушниками.

— Смотри, что я купила! За те деньги, что ты мне дал. Помнишь?

— Помню.

— Спасибо тебе. У меня с собой «Моден Токинг». Хочешь послушать?

— Не больше одной песни. И то — если потом заслушать «Бон Джови».

— «Бон Джови» нет, — вздохнула Вика.

— Тогда не надо, — отмахнулся Степан. — Один «Токинг» не по мне, слишком сладок на слух, слушай сама.

Следуя словам брата, Вика надела наушники и, увлёкшись музыкой, затихла.

Степан устремил взгляд на Илону, ясный и открытый, стремясь разглядеть в её глазах одно небо на двоих. Увидел море.

— Бром, Стёпа, — улыбаясь, объяснила Илона. — Бром. — И поджала ноги под себя, притворяясь неуловимой русалкой.

Подобное поведение не охладило пыл Степана. Искра за искрой пламя страсти охватило его, обещая сжечь дотла, но одолеть любое море.

Пришло время прогуляться. Они вышли из казармы, прихватив с собой сумку с продуктами, и направились в лес. Подальше от людского внимания.

Небольшая заросшая травой поляна. Едва устроившись, Степан похлопал себя по карманам и, изображая сожаление, произнёс:

— Курева нет.

Хитрым глазом глянул на сестру.

— Вика, будь другом! За казармой офицерское кафе, сбегай, купи сигареты. — Он вытащил мелочь из кармана. — Пачку «Родопи».

Вика подняла брови, перевела вопрошающий взгляд на Илону.

— Отставить, — немедля отреагировала та. — Разве можно менять курево на братскую любовь? Любовь дороже.

Степан сорвал травинку, сунул в рот и, жуя, поднял глаза в небо. Девчонки затаили дыхание. Ах, какая досада эта любовь!

Разжевав травинку в полном молчании, Степан сплюнул.

— Свидание у меня, — решительно заявил он. — Делим любовь пополам. Вика, погуляй немного.

На сей раз обошлось без уловок. Вика заговорщицки улыбнулась Илоне. Ни слова не говоря, поднялась и повернулась лицом к чаще.

— Далеко в лес не уходи, — бросил ей вслед Степан.

Они остались наедине.

— Привет, — прошептал он.

Илона насмешливо взглянула на него.

— Мне кажется, я слышу настоящего мужчину?

Вместо ответа он обнял её, крепко-крепко, за все дни разлуки, насладился долгим поцелуем и увлёк за собой в траву.

На лужайке кипела работа. В поте лица своего трудилась вся бригада. Выбрав место почище, Степан и его спутницы остановились.

— Эй, — крикнул он, — братья по разуму, обезжиренные!

Бригада, отзываясь, бросила работу. Смущённо улыбаясь, двинулась навстречу. Последним, вслед за всеми, подошёл Боронок. Впечатлённый, пожал руку Илоне, затем Вике. Удерживая ладошку девушки дольше положенного, засмотрелся на неё, словно ища отличия от брата. Вогнал девушку в краску.

— Эй, — отвлёк его Степан, — смотри, сколько еды — ешь не хочу. Угощайся!

Угощение было разделено на всех. Хотя бригада отобедала, принесённые в сумке припасы растаяли буквально на глазах, без следа.

День постепенно подходил к концу. Обеспокоенный близостью вечера, Степан решил ускорить отъезд девушек и проводить их ещё засветло.

Они прощались, стоя перед КПП. Из окна, ничуть не стесняясь, опершись на подоконник, на них глазел дежурный офицер.

— Переводишься? — спросил Степан Илону.

— Да. Все документы уже сдала, собеседование прошла. Буду врачом. — Присмотревшись, она стряхнула с его плеча несколько своих волос.

— Изменщица.

— Зато буду всё знать про тебя, как ты устроен, чем живёшь и дышишь.

— А сейчас разве не знаешь?

— Тсс, — приложила палец к губам Илона. — Мы не одни.

Степан покосился на сестру. Ушки на макушке. Предупреждение прозвучало вовремя.

Пришёл момент расставания. Долой слова и границы. Любовь делилась в открытую на троих.

Несмотря на близкое родство, Виктория не была копией красавца брата. Она родилась его тенью. Однако постепенно с возрастом в ней росло и формировалось женское начало, цельное и настоящее, способное сиять самой внутренней красотою. Отражённым светом своего начала возвращалась Вика домой. Одна из настоящего женского рода. Земная красавица.

— Лёша! Виктория звонила с вокзала. Они вернулись. Через полчаса подъедет к дому. — Переговорив с дочерью по телефону, обрадованная мать поспешила в гостиную.

Отец лежал на диване, смотря телевизор.

— Через полчаса? — переспросил он. Взглянул на часы. — Ночь на дворе. Лягушка-путешественница. Надо идти встречать.

— Иди, — согласилась мать.

Управившись с маминым ужином и держа большое яблоко в руках, Вика с ногами забралась на диван.

— Ну, рассказывай, как наш Стёпа, — подсела рядом мать.

— Нормально, — сказала Вика, кусая яблоко.

— Рад был видеть тебя?

— Да.

— А девушку свою?

— Илонку? Ещё бы! Она ему такую сумку еды собрала… Вот! — раскрыла она руки.

— Свадьба скоро? — спросил отец.

— Я не знаю.

— А вы всё время рядом были? — поинтересовалась мать.

— Конечно. От начала и до конца. Там все на виду, никуда не скроешься, даже если очень захотеть. Стёпке даже едой пришлось делиться, а то неудобно. Друзья у него хорошие. Один такой…

Вика остановилась, пытаясь найти точное определение.

— Большой. Мне кажется он сильнее всех. Даже нашего папки. Точно. Если бы вы встретились, он бы тебя одной левой…

— Мне бы его года, — взволновался отец, — тогда бы померились силами.

— Ладно, ладно, — вмешалась мать, вставая на защиту мужа. — Заговорились, поздно уже, сейчас мы папу уложим, а с тобой, Вика, ещё на кухне поговорим.

За полночь, когда сил разговаривать уже не осталось и Виктория начала потихоньку ронять голову вниз, мать встала и принялась убирать на столе. Остатки ужина, блюдце с застывшим вареньем, недопитый чай. Мельком глянула на дочь.

— Спать сегодня будешь как младенец, — с улыбкой сказала она.

— Ага, — потягиваясь, зевнула Вика.

— И хорошо, что съездили. Стёпка как-будто снова рядом с нами.

Родная уютная постель. Виктория засыпала. Улетали прочь сосны, ели, берёзы, мелькали чужие и родные лица… И вдруг, затмевая вся и всех, объявился он. Большой. Сказочный герой, молвящий сквозь время и пространство:

— Спокойной ночи!

Мать Илоны была из тех женщин, которые никогда не стареют. Возраст был не властен над ней — с годами она становилась ещё краше и привлекательней.

Со своим мужем, отцом Илоны, она рассталась ещё когда та была ребёнком. С тех пор они практически исчезли из жизни друг друга. Через общих знакомых до неё доходили слухи о его отъезде за границу, работе якобы в торгпредстве и даже новой семье. Она была бы рада, если бы эти слухи оказались правдой. Их совместная жизнь не сложилась, но каждый имел право на счастье. Своё счастье она нашла в дочери и работе. Хирург. Женщина на страже чужих жизней. Гроза отчаяния и боли. Днём и ночью. Коллеги-мужчины, боготворя, готовы были пасть к её ногам при первом удобном случае. Однако случай не предоставлялся. В этой жизни её выбор был определён. Ею самой и, как она полагала, судьбой.

Тихим поздним вечером маленькая кухня двухкомнатной квартиры в старой кирпичной пятиэтажке на улице с радужным названием Благодатная была полна света.

Илона сидела перед матерью. Они пили чай.

— Что, доча, съездили?

Илона зажмурилась.

— Ой, времени не заметила. Будто слетали.

— Нравится он тебе?

— Да.

— Не торопись говорить ему об этом.

— Он знает.

Мать внимательно посмотрела на дочь.

— Нетрудно было догадаться. — Пригубила чашку. — Что-же, тогда в добрый путь.

Илона готовилась ко сну. Живой Стёпа стоял перед глазами. Исхудавший, растерянный, с улыбкой до ушей. Первые минуты встречи. Перед поездкой она решила, что не даст ему никакого шанса пустить руки в ход. Железная решимость и опора в виде Вики были на её стороне. Она готова была держаться. Кто знал, что вид, запах и тепло любимого окажутся сильнее…

Постепенно вокруг лужайки рос частокол железных столбов. Рыбкину не терпелось увидеть хотя бы фрагмент будущего вольера и он велел как можно скорее приварить к столбам несколько рам из сетки. Пирамида рам лежала в полной готовности неподалёку. Пока бригада обедала, двое взялись за работу. Сняв с верхушки пирамиды раму, Боронок понёс её к двум столбам, где наизготовку в амуниции сварщика замер Грош.

— Как варить начну, ты на сварку не гляди, — предупредил Грош. — А то неровён час — схлопочешь зайчика.

— Что за зверь?

— Раз-два слепанёт, потом слезу будет сутками вышибать — такой вот зверь.

Боронок примкнул раму к столбам и, держа её на весу, послушно отвернулся.

Грош опустил маску, чиркнул электродом по столбу, высекая искру, и удовлетворённый, принялся за дело.

Сварка длилась минуту-две, как вдруг Боронок, казалось, слившийся единым целым с железом, встрепенулся.

— Слушай, Грош, кажется, лихорадит меня.

— Чего? — спросил Грош, не прерывая сварки.

— Трясёт, говорю.

— Это ток. Так и должно быть. Сыро вокруг. — Грош прервал работу. — Выравняй-ка раму чуток, — скомандовал он.

Боронок исполнил команду. Решив помочь рукам, в качестве дополнительной опоры подсунул под раму ногу. Вспышка, разряд и сильная конвульсия сотрясла его с пят до головы.

— А-а-а! — закричал он, едва удерживая раму.

— Держи! — рявкнул Грош, тыча электродом. — Держи, пока не прихвачу.

Сноп искр, трескучий ослепительный свет, железо, калясь и плавясь, поплыло ручьём лавы. Столб и рама насильно соединялись между собой.

— Всё, — выдохнул Грош, поднимая маску.

— Ух, — ответил ему Боронок, убирая ногу из-под рамы.

Уставившись на твердеющий шов, Грош молча порадовался своему мастерству. Взглянул на Боронка.

— Сыро сегодня, — почесал лоб он. — Надо пережить.

Сварка продолжалась. Одна рама, другая, третья… Рука Гроша, вооружённая электродом, подрагивала, методично круша, плавя и смыкая части железа. Отдача терзала Боронка.

— Грош! — вскрикнул он, извиваясь от очередного разряда.

— Чего?

— Ой-ё-ёй!

— Сыро, — отвечал Грош.

— Грош!

— А?

— А-я-яй!

Устав от жалоб, Грош остановился. Поднял маску.

— Маетно тебе?

— А сам попробуй!

— Сам?! — вскричал Грош. — Да где он, этот ток? Покажись!

Являя собой живой пример железного бесстрашия, он ткнул в воздух обгоревшим электродом.

То была последняя капля. Немедля в ответ Боронок вцепился в раму, бешеным усилием оторвал её и поднял над головой.

Короткое замыкание.

Сварщик, открыв рот, замер.

Бум-м-м, упала брошенная рама.

— Живца нашёл? — прохрипел Боронок, судорожно кривя лицо и разминаясь. — На тебе!

Грош сорвал маску и в сердцах бросил её наземь. Всё вышло из-под контроля. Конец работы. Конструкция требовала немедленного заземления.

Помимо свиней на ферме постоянно находились двое солдат-срочников. Полностью освобождённые от службы, они шефствовали над животными, обслуживая их, ухаживая и потакая всем капризам. За такую близость к свиньям парни были вынуждены мириться с участью отверженных, живя и трудясь в зоне отчуждения. Граница нарушалась лишь самостоятельными выходами на кухню, да визитами повара. Повар находил на ферме убежище и покой, свинари же получали от него свежие новости и гостинцы. Союз зижделся на крепкой взаимовыгодной основе. Присоединилась к данному союзу и проводящая свои трудовые будни на ферме бригада.

— Совсем крысы обнаглели, — жаловался повар во время одной из общих посиделок, угощая всех сухофруктами. Его юношеское лицо, украшенное чёрными вразлёт бровями, тоненькими усиками и выдающимся орлиным носом, выражало большую озабоченность. — Рано утром выползают и шастают по столовой, как у себя дома. Жирные.

— Откормились на солдатских харчах, — заметил Налимыч.

— Не-ет, — отмахнулся повар. — Харчи под охраной. Они отбросы жрут, что сюда свиньям собираем.

— Это непорядок, — подал голос Коля Раков. И посоветовал: — Котов натравите.

— Пробовали. Коты их боятся.

— Значит, надо дрессировать.

— Я — что, дрессировщик?

— Учись. Становись им от такой жизни. Поймай крысу за хвост, сунь мордой в ящик, туда же кота. Выживет, значит, будет крысоловом. Нет — повтори. Работай, пока не получится. Главное, чтобы котов хватило.

Повар задумался. Казалось, слова Коли произвели на него впечатление. Было в них нечто, побуждающее к действию.

Спустя два дня личный состав части, за исключением караульных, устремился в дальний марш-бросок. На ферме воцарилось праздничное настроение, можно было расслабиться и отдохнуть. У повара тоже возрадовалась душа, он дал знать о себе, прислав на ферму вестового — с приглашением потешиться зрелищем поединка животных.

— Что он дурак, твой повар? — лениво отозвался Боронок, разглядывая не в меру возбуждённого вестового. — Какая нам радость от этого?

— Мы кошку с крысой в окно посадили, между стекол — чтобы всё видно было. Меня за это кошара вон как расцарапала. — Вестовой показал руки, кровоточащие свежими царапинами.

— И что крыса? — спросил Боронок, поневоле оживляясь.

— Ждём вас. Пока не стравляли.

Возбуждение мигом охватило всех. Поединок, драка зверей. Конечно, такое зрелище не для одиночки, повару действительно требовалась компания. В обратный путь вестового сопровождала вся бригада, за исключением Гроша, оставшимся верным своему ремеслу.

Животные находились в разных углах окна. Рассевшись перед ним, публика затаилась.

Горели, не мигая, пронзительным огнём глаза кошки. Сидя за стеклом, словно за стеной, она была подобна застывшему каменному сфинксу.

Иным было поведение крысы. Рождённая во тьме, добычей света, она стремилась всячески поладить с ним — привстав на задних лапках, качаясь из стороны в сторону, туда-сюда, и непрерывно исследуя воздух носом.

Потакая общему зрительскому нетерпению, повар нагнулся, подхватил с пола тряпку и метнул её в окно. Стекло задрожало от удара. Сигнал был красноречивей некуда. Однако должного гладиаторского отклика он не получил — животные остались на своих местах.

Повар и Боронок переглянулись.

— Время — деньги, — сказал Боронок. — Пора драться.

Кивнув, повар поднялся и направился к окну.

Это возымело действие. Не дожидаясь приближения человека, крыса опустилась на четыре лапы и устремилась в кошачий угол.

Все оцепенели. Два кровных врага сошлись. Крыса попыталась перебежать через кошку. Та заблокировала движение. Возня, ужимки, мелькание зубов и когтей. И, наконец, всё успокоилось. Крыса заняла место сверху, кошка — под ней.

— Брэйк, брэйк! — отчаянно закричали зрители.

Повар вооружился палкой, открыл переднюю раму и, сунув палку в щель, принялся разъединять бойцов.

Кошка в страхе попятилась, крыса, напротив, сгруппировалась и, прыгнув вперёд, вступила в отчаянное противоборство с палкой.

Упоённо, с азартом, коля и рубя, фехтовал повар палкой. Удары сотрясали крысу от носа до хвоста. Терпя, она сражалась.

Повар решил сменить руку. Крыса воспользовалась моментом и цепкой наездницей оседлала конец палки. Не успел повар моргнуть глазом, как палка оказалась объезжена — морда крысы сунулась наружу в щель.

Повар бросил палку, ухватился за раму и с грохотом захлопнул её. Но было уже поздно. Пленница вырвалась на волю. Прыжком сиганула с подоконника на повара, скользнула по нему вниз, соскочила на пол и, петляя, побежала в сторону кухни. Потрясая кулаками, повар бросился за ней.

Отчаянное мяуканье кошки привлекло внимание бригады. Оставшаяся в одиночестве пленница требовала своей свободы.

Делать было нечего. Представление кончилось. Бригада поднялась с мест, выпустила кошку и, оживлённо переговариваясь, направилась к выходу из столовой.

Покинуть столовую мирно не удалось. Примерно на середине пути их поджидало серое видение. По виду — сытому и наглому — сама подруга крысиного короля, беспечно развалясь, нежилась на полу.

— Бей! — вырвался из глоток единый крик.

В руках мигом появились сапоги и ремни. Истосковавшиеся по адреналину зрители ринулись в бой.

Шансы были не в её пользу. Крыса распласталась на полу, оценивая обстановку. Оценила. И, вскочив, бросилась навстречу. Одна против всех. Смешала ряды атакующих и юркнула в брешь. Горыныч замахнулся ремнём. Свист, удар пряжкой… Мимо. Эстафету принял Налимыч. Разбег, пинок. Носок сапога разминулся с серой бестией и нашёл голень Горыныча. Хряп. Тот захватался руками за воздух, выронил ремень и осел, мгновенно белея. Протяжно воя, опрокинулся назад, вернулся и закачался. Туда-сюда.

Бригада окружила раненого.

— Горыныч, ты окучен, — с видом знатока заметил комсорг.

Горыныч остановился, взглянул на него и выдохнул:

— Умри, Коля Раков!

Растолкав всех, перед Горынычем присел Боронок.

Унял суету замелькавших перед собой рук, снял сапог с пострадавшей ноги и, обнажив рану, исследовал её.

— Пустяк, — заметил он спустя несколько секунд. — Завтра будет на что посмотреть, а сейчас — ерунда.

Схватив Горыныча за уши, он потряс его и скомандовал:

— Крови нет. Ты здоров. Собирайся, пошли.

Энергия Боронка придала Горынычу мужества. Лицо его порозовело, охая, он пришёл в себя, поднялся на ноги и к радости товарищей, хромая, сделал шаг вперёд.

Выход из столовой. Здесь их ждал ещё один призрак. Уже иного рода. Гайдук. Столкнувшись с ним, они хотели было исчезнуть без следа, но грозный окрик, парализуя, остановил их.

Гайдук разглядывал их несколько секунд.

— Бригада! — сказал он, презрительно кривя лицо. — Проданные души. Товарищи их маршем истязаются, а они без всякого стыда их имя позорят. Того и гляди, самого полковника затопчут, не оглянутся.

— Что с ногой? — обратился полковник к Горынычу.

— Упал, — ответил тот, морщась.

— Жаль не в моём присутствии. Потешил бы старика. В твоём ведь возрасте падают либо от лени, либо от вина. Другого не дано. А ну, дыхни!

— Ха, — выдохнул Горыныч прямо в лицо Гайдуку.

— Ленивый, — оценил результат полковник. Повёл носом, принюхиваясь к остальным.

— А-а-а, — уставился он на Боронка. — Главный ёрш мелководья, баламут подполья, партизан.

Боронок поднял глаза вверх, словно пытаясь вообразить себя хотя бы одним из перечисленных образов. Не получилось. Глаза вернулись обратно. Невинные.

— Во! Где-то я уже это видел. А! — приседая, хлопнул себя по ляжкам Гайдук. — Вспомнил — Иоганн Вайс без памяти.

Левый глаз Боронка непроизвольно дёрнулся.

— Что? — нахмурился Гайдук. — Есть возражения?

— Нет, — сквозь зубы ответил Боронок.

— То-то, — упиваясь своей властью, расслабился Гайдук. — Чти старшего. За это я, так и быть, похлопочу о твоём будущем. Забирай с собой лентяя и марш за мной, примерять хомуты. А вы, — обратился Гайдук к бригаде, — передайте от меня привет своему альфонсу Рыбкину. Пусть справляется меньшим числом. Эти двое — теперь моя отдушина. Ну, пошли, жеребцы.

И тщедушный полковник, тыча в спины, погнал Боронка и Горыныча перед собой вперёд.

Это был настоящий конец шоу. Такого не мог предугадать никто. У гладиаторов животного мира — крысы и кошки — оказывается, был свой небесный покровитель.

Несколько дней настроение было хуже некуда. С утра до вечера все работали, опустив головы, молча, без звука. Временами тишину нарушал голос Гроша, в одночасье на безрыбье возомнившего себя пупом земли. Никто не был в состоянии дать ему отпор. Призрак Гайдука страшным чудищем витал перед глазами, парализуя волю.

Полным составом бригада встречалась в казарме. Охомутанные Боронок и Горыныч возвращались под вечер — зализывать раны и пытаться забыться на время общим сном. Пахота их была тяжёлой. В гараже находился отживший своё старый облезлый УАЗ Гайдука. Им было велено вдохнуть в него жизнь и сделать крылатым.

Отчаяние угнетало. Однако жизнь постепенно брала своё. Внутри созревала острая потребность в разрядке. Рассказы солдат-свинарей о близости воли — в деревне, за лесом — подливали масла в огонь.

Вскоре Боронок велел передать Грошу, чтобы тот раздобыл гражданской одежды и самогон. Было решено готовиться к вылазке.

Близились выходные. Деревня грезила субботней танцевальной вечеринкой. И, как нельзя кстати, Гайдук засобирался по семейным обстоятельствам в город. Лучшего времени для осуществления задуманного было не придумать. Утром в пятницу на ферме появились деревенское зелье и одежда на десятерых. Оставалось дождаться отъезда полковника.

Гайдук уехал.

Радости не было предела. Однако они не успели вдоволь насладиться ею. В самый разгар торжества, как чёрт из табакерки, объявился Фатуйма.

Грянул гром среди ясного неба.

Бороновать Боронка. Круглосуточным нарядом до понедельника.

Такова была оглашённая вслух последняя воля призрака.