Римская сага. В парфянском плену

Игорь Евтишенков

После сокрушительного разгрома армии Марка Красса под Каррами легат Лаций попадает в плен. Его жизнь, как и жизнь его товарищей, превращается в сплошную муку, пока тех, кто выжил после издевательств парфян, не отправляют на север страны строить дворец местному правителю. Однако невольное участие в дворцовых интригах жены правителя и его сестры приводит к гибели друзей Лация. После этого опасность нависает над ним самим, и он даже не подозревает, как судьба распорядится его жизнью на этот раз.

Глава Верблюды с пустыми мешками

Римляне напоминали умирающих муравьёв. Ветер дул со всех сторон, принося кучи пыли и песка, земля трескалась от жары, и сухие кустарники отрывались от холмов, устремляясь вслед за обречённо плетущимися толпами измученных пленников. Те, кто выжил в первые дни, постепенно превратились в животных, готовых драться за кусок кости или лепёшки, которые им бросали после захода солнца прямо на землю. Другой еды не было. Они старались держаться вместе, человек десять из старого легиона ветеранов, и это помогало им выживать. Лаций тоже ел отбросы и делился с Варгонтом. Тот чувствовал себя лучше, но передвигался с трудом. Они почти не разговаривали и больше молчали, слушая то звук шуршащего по песку ветра, то изредка приходящего в себя Павла Домициана. Во время нападения парфян под Синнаками он потерял своего брата Мария и был схвачен далеко от обоза. Судьбу остальных ветеранов он не знал. Помнил только их имена. Слепого певца даже не связали. Он шёл, держась за последнюю верёвку в связке и иногда тихо пел — худой и высокий, как тонкий кипарис, отчаянно тянувшийся к солнцу в окружении отбрасывающих тень высоких сосен и вечно хмурых, серых скал. Непонятно где, но жизнь ещё теплилась в его исстрадавшемся теле, и даже самые стойкие поражались спокойствию Павла и его вере в милосердие богов.

Днём трудно было держаться вместе, но вечером Лаций и Варгонт старались найти Икадиона и изрядно похудевшего Атиллу Крония, чтобы вместе бороться за отбросы еды, воду и защищать друг друга. Павел Домициан обычно до них не доходил. Его часто перехватывали иллирийцы, заставляя рассказывать истории и петь песни, чтобы хоть как-то отвлечься от страха и ужаса дневных переходов. Бывало, что те, кто слушал его ночью, к следующему вечеру уже были мертвы, и он повторял свои рассказы другим пленным с самого начала.

Больше всего неприятностей доставляли верёвки. Как Лаций ни старался растянуть их, но у него ничего не получалось — конский волос не тянулся. Он даже подкладывал куски ткани, смягчал водой и плевал до изнеможения, но ничего не помогало — они всё равно растирали кожу до кровавых ран. Оставалось только подтягивать их повыше и идти так полдня, а потом опускать вниз и ждать привала. Это немного помогало — так кожа растиралась, но не лопалась.

Однажды парфяне остановились на невысоких холмах задолго до наступления заката. Песка здесь было меньше, чем в пустыне. Вокруг росли кустарники и лежало много камней. Римлян, как всегда, согнали в кучу. Лаций заметил несколько больших валунов и потащил к ним Варгонта, Икадиона и Атиллу.

— Зачем? — одними губами прошептал Варгонт.

— Утром прохладно. Снизу будут капли, — устало ответил Лаций. — Можно будет слизать.

Они без сил повалились рядом с валунами. Остальные пленные расположились чуть дальше, шагах в двадцати-тридцати. Обычно на стоянке все спешили оказаться в середине, потому что крайних всегда убивали первыми. Иногда это происходило из-за того, что там оказывались самые слабые, которые не могли больше двигаться, а иногда парфяне хватали их просто так, для развлечения.

Лаций опёрся спиной о большой камень и стал растирать ноги и руки. Рядом проходили бродяги, проезжали телеги и плелись верблюды с пустыми мешками. Несколько раз он замечал знакомые лица нищих и гетер, которые были в римском лагере около Александрии и Антиохии. Теперь они с такой же радостью следовали за парфянами, развлекая и ублажая их, как полгода назад делали это рядом с лагерем римлян.

Жара ещё не спала. Спрятаться от солнца было практически негде. Варгонт сразу же впал в беспамятство. Лаций накрыл ему голову его же туникой. Сзади послышались странные звуки. Он приподнял голову. Всего в нескольких шагах от них стояли двугорбые животные. С большими грязными мешками на спинах. Из одного торчала сломанная стрела. «Верблюды, грязные верблюды, — проплыло у него в голове. — Верблюды победили Рим…» Лаций уронил голову на грудь и закрыл глаза. Он старался бороться со сном, чтобы не пропустить разносчиков воды. Они разрешали иногда промывать раны Варгонта. Грязь каким-то чудом ещё не попала ему в кровь. Но это могло произойти в любой момент, и тогда смерть наступила бы в течение двух дней. Варгонт и так долго продержался. Многие умирали гораздо быстрее. От плохой еды и тухлой воды у людей распухал правый бок, начинала болеть печень, и они желтели прямо на глазах. После этого их обычно добивали парфяне.

Варгонт тихо постанывал, лёжа под камнем. Край туники сполз с лица, и из-под неё показались закатившиеся глаза пугающе белого цвета, без зрачков. Рот с потрескавшимися губами зиял чёрной ямой на фоне заросшей щетины и почерневшей кожи. Он даже не чесался, как остальные. Мелкие вши стали настоящим бедствием, от которого в Риме обычно спасали термы и одежда из шёлка. Но здесь единственной одеждой была кожа и густые длинные волосы, в которых эти паразиты чувствовали себя полными хозяевами.

Став на колени, Лаций поправил остатки накидки на теле друга и обвёл взглядом камни, ища чем накрыться самому. Но всё было тщетно. Он сглотнул вязкую слюну. Ужасно хотелось пить. Сразу вспомнились мешки с водой. У Евфрата их поили щедро. Хотя вода была грязная. Сейчас он много отдал бы даже за несколько капель. За камнями повсюду стояли одни верблюды. Ленивые, медленные животные. Лаций лежал грудью на покатом крае валуна и бездумно смотрел на них, чувствуя, что засыпает и скоро не сможет оторвать голову от рук. Но воду пропустить было нельзя. Он приподнялся и покрутил головой. На камнях убаюкивающе шевелились длинные тени верблюдов. Лаций поморщился. Причудливые фигуры животных медленно расплывались, увеличиваясь в размерах, и холмы за их спинами начинали качаться из стороны в сторону.

Резкий скрип колёс не сразу дошёл до его сознания. Он присмотрелся. С другой стороны, прямо за двугорбыми проехали две больших повозки с высокими бортами. Их сопровождали несколько всадников. Внезапно повозки остановились прямо напротив валунов, но из-за спин животных их было плохо видно. Один из кочевников подъехал к первой повозке. Оттуда показалось лицо старой женщины чем-то похожее на косточку персика. Казалось, что она всегда и всем была недовольна, потому что в каждой морщине её лица застыли раздражение и злость. Лаций даже не догадывался, что это была старая служанка дочери ненавистного ему Абгара. Услышав голоса разносчиков воды, он отвернулся и направился к ним.

Старуха тем временем что-то сказала всаднику, и тот, кивнув головой, отъехал в сторону. Сама она неожиданно ловко для своего возраста перелезла через край и быстро засеменила ко второй повозке. Сутулости как не бывало! Там она долго что-то искала, пока не нашла нужный узел. Схватив его, женщина что-то недовольно пробурчала и зло посмотрела на двух девушек, которые со страхом наблюдали за ней из глубины повозки. Эти рабыни следили за вещами своей госпожи и её верной служанки. Старуха никогда не хвалила их и всегда кричала. Поэтому они сидели, не дыша, и старались ничем не привлекать её внимание. Когда она, продолжая бормотать, вылезла из повозки, рабыни с облегчением вздохнули. Всадники стояли позади и терпеливо ждали. Их кони время от времени всхрапывали и махали хвостами, отгоняя назойливых мух.

Внутри первой повозки было тихо. Сверху и по бокам её плотно накрывали несколько слоёв ткани, поэтому снаружи невозможно было услышать или увидеть то, что происходило внутри. Верблюды, которые стояли между повозками и римлянами, постепенно разбрелись. За ними показались валуны, дальше лежали пленные. Накидка из толстой грубой ткани слегка зашевелилась. В одном углу она незаметно отошла в сторону, и оттуда выглянули два любопытных глаза. Но этого никто не заметил. Щель была слишком узкой и терялась в угловых складках. За ними пряталась юная дочь Абгара, полная сил и энергии, любопытная и весёлая, волею судеб и правителей вынужденная проводить всё своё время в шатре или в закрытой повозке, ограничиваясь общением со своей старой служанкой и рабынями, которые тоже с трудом переносили такую жару в соседней повозке.

— На, держи! Вот твои накидки. Не дышится ей… — старуха бросила узелок в повозку.

— Не сердись, — улыбнулась Заира и отложила его в сторону. Старая служанка нахмурилась, услышав в её голосе весёлые нотки. Жизнерадостность её пугала. Всегда и во всём. Она считала, что хорошее настроение было причиной больших неприятностей.

— Чему радуешься? — раздражённо пропыхтела она. Но Заира не обращала на её ворчание никакого внимания.

— А ты раньше видела римлян?

Вопрос прозвучал неожиданно. Старуха повернула голову и увидела, что девушка смотрит в узкую щель между складками.

— Каких римлян? Ты что, меня специально туда отправляла? — прошипела она, содрогнувшись от внезапно охватившего её страха. — Ох, доиграешься ты! Доиграешься. Не смотри туда! — настойчиво произнесла Хантра, понизив голос. — Иначе я тебя свяжу! Ой свяжу, доиграешься! — она могла позволить себе такие поступки, потому что была её родной тёткой. Невысокая, сутулая, вечно раздражённая и брюзжащая, сестра Абгара с самого детства ссорилась с родителями, братьями и сёстрами, не говоря уже о ровесниках. У отца так и не получилось выдать её замуж, поэтому она жила в доме брата, помогая ему воспитывать рано осиротевшую Заиру. Постоянное плохое настроение состарило её раньше, чем можно было ожидать, и после того как Хантра поседела, все забыли, сколько ей лет и считали чуть ли не бабушкой Заиры. Внешне она не была похожа на брата. Маленький нос и близко посаженные глаза делали её лицо узким, а тонкие, тёмно-синие губы только усиливали неприятное впечатление, которое возникало у людей с первых минут общения. Хантра всех подозревала в неискренности и во всём видела подвох. И хотя Абгар так не считал, но эти качества были очень нужны для воспитания Заиры. Поэтому постепенно Хантра стала её тенью, которую такая чрезмерная опека никак не смущала. Однако всё изменилось, когда её заметил владыка Парфии. С этого момента она в полной мере ощутила, насколько ужасной может быть безумная любовь и забота её тётушки.

— Да прекрати ты! Посмотри, какой большой воин… и какой странный, — не обращая внимания на клокочущую в её голосе злость, продолжала она. — У него такие сильные руки. И красивые плечи. Интересно, кто он? Наверно, друг Красса или его брат? Очень большой и очень сильный. И такая смешная борода, — она рассмеялась.

— Заира, тише! — прохрипела почти в самое ухо Хантра.

— Ну что ты так волнуешься? — с неудовольствием ответила та. — Я же только посмотрела… Ой, гляди, что он делает! — она схватила тётку за локоть и притянула к себе. На той пахнуло старым козьим сыром и прелым потом. Заира фыркнула и рассмеялась. Хантра с неудовольствием выдернула руку, но женское любопытство взяло верх, и она склонилась к узкой полоске света над подушкой. В двадцати шагах от повозки она увидела усталого, измождённого римлянина, который какое-то время лежал на камне, исподлобья наблюдая за верблюдами, а потом вдруг перелез и подошёл к самому ближнему. Руки у него были связаны, но он мог идти. Хантра и Заира замерли. Им показалось, что пленный споткнулся и, чтобы удержаться, схватился за пустой мешок. Верблюд переступил с ноги на ногу, но даже не повернул голову. Теперь человека не было видно из-за горбов, а вскоре сбоку подошёл ещё один верблюд. Его копыта подняли в воздух мелкую пыль, и пленный почти растворился в ней. Однако вскоре он появился чуть дальше, у камней, где пыли уже не было. В руках у него были два мешка.

— Смотри, он снял их! Зачем они ему? — удивлённо прошептала Заира.

Старая служанка хотела что-то ответить, но замешкалась. Ей самой было интересно узнать, что будет дальше, поэтому она только недовольно пожала плечами и, засопев, стала пристально всматриваться вдаль. То, что она увидела, удивило её не меньше, чем её юную племянницу.