Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Иван Макарович Яцук, 2019

Роман посвящен сложным отношениям Петра Первого со своим сыном Алексеем Петровичем. Они – антиподы. Для Петра Алексеевича государство – превыше всего. Он считает, что все можно решить силой и жестокостью. Для Алексея Петровича главное – был бы доволен «черный люд». При всей своей устремленности на Запад, Петр остается восточным деспотом. Эта мысль лежит в основе всего романа. Несмотря на то, что героев книги отделяют от нас 300 лет, роман очень актуален, имеет массу аналогий с настоящей политической ситуацией в России. В нем анализируются корни тех проблем, что сейчас встают перед ней. Содержит нецензурную брань.

Глава пятьдесят пятая. Надобно учиться политесу

Отпраздновали победу, написали хвастливые письма многим европейским государям о славной виктории, а потом и призадумались, а что же далее? Тревожно ожидали, чем же ответит турецкий султан? На то время Османская империя — самое могущественное государство мира, простирающееся от Ирану до Южной Европы, где Турция продолжала отхватывать кусок за куском. Турецкий флот хозяйничал в Средиземном и Черном морях и мог доставить на любой берег мощную армию. Татарские мурзы отлично знали дорогу на Москву. Двинь султан мизинцем — и от Москвы остались бы одни трубы да Кремль. Взять Азов — все равно, что дразнить тигра хворостинкой. Тигр лениво махнет лапой — и нет наглеца. Слава Богу, турецкий султан был занят более важными проблемами, чем идти на нищую Московию.

Все то Лев Кириллович терпеливо и подробно объяснил своему бесшабашному племяннику. Петр только драл ногти и сосредоточенно молчал.

— Выходит, с огнем играем, — наконец тяжело сказал. — Отчего раньше того мне не говорил?

–Боялся, Петр Алексеевич. Уж больно вы хотели воевать. И теперь боюсь, да надобно сказать. Теперь надобно ловчее делать.

— Тебе-то чего бояться? Тебе все можно говорить, думаю, не предашь — тебе ж хуже будет.

–Истинно так. Я за вами, как за каменной стеной. Потому и говорю, чтоб нам как можно лучше было.

–Ты, дядя, в дураках-то нас не держи, все толково, в подробностях объясняй, со всеми выгодами и невыгодами. А там уж мое дело, как решать.

— Я рад бы, государь, да у вас все времени нет, все на ходу, на бегу. А политика требует тишины, спокойствия, сосредоточения, учета всех обстоятельств. Сами изволили убедиться, к чему приводят поспешные решения.

— Ты знаешь, что такое фок-мачта, грот — мачта? — вдруг зло спросил Петр.

— Не ведаю, — кротко ответил Нарышкин, недоумевая, к чему бы сие.

–Вот и я пока несведущ в государственном политесе, — объяснил царь. — Поясняй мне в тонкостях, что к чему, не держи за пазухой, что знаешь. И не бойся. Даже коли научусь, тебя не отставлю, матушка за тебя просила, да и мне нужен верный человек. Тебе меня подводить не с руки. Убьют меня — ты вторым будешь. Такой политес тебе ясен?

— Угу, — невесело хмыкнул Лев Кириллович.

— теперь рассуждай, что нам делать с турецким султаном.

–Раз уж мы заварили сию кашу, Петр Алексеевич, — охотно заговорил Нарышкин, — то надобно примыкать к большим державам. Одну веточку легко сломить, а целый пучок не каждому под силу. Надобно быть в пучке и желательно не в одном. Никому нельзя верить на слово — надобно знать интерес каждой державы. А мы чуть что — целуй крест, и сие считаем надежной основой. Нет, иной король десять раз поцелует крест и перекрестится, а сам сделает по-своему, как выгодно ему и его стране. Ту выгоду мы и должны иметь ввиду, когда договариваемся, а не ту, что нам говорят льстиво, стыду не зная.

–Объясни примером, — приказал Петр, которому сложная механика дипломатии еще была непонятна.

— Ну возьмем курфюрста бранденбургского Фридриха Вильгельма. Зовет в гости, предлагает вечный мир и союзничество. Ясно почему: сверху шведы давят — того и гляди из дворца вышвырнут. Сбоку поляки зарятся, поля опустошают, присоединить земли хотят. Как тут без русских? Пусть они в угоду Фридриху бьются со шведами, изводят друг друга, а я, Фридрих, буду потирать руки. Ничего хорошего нам такой союз не принесет.

Другое дело — австрийский император Леопольд. У него армия, у него деньги, он, в случае чего, может помочь союзнику, потому что и союзник его может выручить, коли понадобится. Опять же нельзя лезти в драку, сломя голову, так можно ее и потерять. Надобно выжидать, оглядываться, где и попридержать коней, а где подсобить к общему удовольствию. Не так, чтобы австрияки вертели нами, как они хотят, чтобы мы умирали только за их интерес.

–М-да, — заключил Петр, — куда ни кинь — всюду клин. Мне понятно лишь одно, что надобно самим стоять крепко, чтобы к нам шли в союзники, а не наоборот. Надобно строить свой флот, создавать свою армию — со стрельцами ничего не сделаешь. Они жмутся к свои бабам, огородам и чуть что — бунтовать.

— Все правильно, Петр Алексеевич, — вздохнул дядя, — нужны и флот, и новая армия, да где денег на все брать? Деньги на все потребны, а у нас и торговать-то нечем, все лен да пенька.

— Чем торговать пусть бояре да купцы, да заводчики думают, а наше дело — порядок и границы стеречь. Сие боярам да купцам неподвластно. Скажи, дядя, можно денег одолжить в Европе? Разбогатеем — отдадим.

Лев Кириллович наклонил голову, пряча усмешку в усы, подумал, потом сказал:

— Конечно, можно, но под что?

–Как под что? — сердито спросил Петр. — Армию создадим — помогать им будем. Разве не залог?

— Армия — сие не то, что можно самолично присвоить. Армия сегодня может против твоего неприятеля воевать, а завтра — против тебя. Нужны опять же крепкие договоры, надобно самим крепко слово свое держать, а мы пока ходим не в надежных союзниках. Потому под армию не дадут. Мы одновременно и богатые, и в то же время нищие. У нас много чего есть, да нечем взять.

— Иностранцы пусть и берут, — быстро ответил царь.

— А чем вывозить, а где мастеров брать? А разбойники наши не растащат ли прежде? — скучно сказал Нарышкин.

— Тебе, дядя, что ни скажи — все не так, — капризно вскичал Петр, который все больше не терпел возражений. — Сами будем учиться, сами будем растить мастеров. — Царь гневно стукнул кулаком. — Готовь сто человек боярских сынков, готовь списки, кто нам более всего нужен, пошлем в Европу уму-разуму набираться. — Петр вскочил и нетерпеливо заходил по комнате. — Вот еще что: готовь великое посольство в Европу. Путь выбери такой, чтобы поболее государств охватить. Хочу своими глазами посмотреть, что в Европе делается. Здесь на Кукуе иностранцы всякие побасенки про свои страны рассказывают. Чудно, и верится с трудом. Поедем к бранденбургскому курфюрсту сперва, раз он так желает нас видеть. Кое-что прикупим.

— Казна пуста, Петр Алексеевич, — простонал Нарышкин.

— Ничего, ничего, — успокоил его Петр, — она всегда пуста, сколько я знаю. Прекратить все расходы, кроме флотских. Прижми бояр моим именем.

— Насчет детей боярских, государь, — боязливо сказал Нарышкин, зная, что царь не любит возражений, но одновременно представляя, какую бурю боярского возмущения придется выдержать. — Может,сперва охотников поищем, а уж потом…

— Дядя, ты, верно, белены объелся, — грозно ответил царь. — Какие охотники? Сам говоришь, что надобно скоро двигаться в Европу. Ежели у каждого спрашивать — через пять лет поедем. Выезд назначаю через два месяца. И чтоб все были здоровы умом и телом, калик не брать, подлых не брать. Будут возмущаться — приходить с гвардейцами, отцов потчевать батогами, самых буйных — ко мне. И смотри у меня, — Петр пригрозил дяде кулаком.

Через неделю по Москве пошел стон и плач. Это из теплых родительских объятий вытаскивали боярских недорослей. В положенный срок сто юношей отправили, как на смерть, за границу. Степенные отцы семейств и родов пытались обращаться к царю: « Не вели, государь мой батюшка, в злые, неверные страны-грязи сына мово посылати, не разреши заразы ему западныя прикасатися, гноем ихним обмазатися, неверием черным захворати…». Среди отправляемых был один только доброволец — Петр Андреевич Толстой. Он, наоборот, с плачем просил взять его в заветную сотню.

— Петр Андреевич, вам впору внуков няньчить, — раздраженно говорил Нарышкин, затравленный боярскими жалобами на несправедливый отбор их чад. — Из молодых никто не хочет ехать, а тут вы досаждаете. В насмешку, что ли?

— Лев Кириллович, — со слезами умолял Толстой, — с детства хотел, как лучше послужить отечеству и царю-батюшке.

–Знамо, как ты хотел, — насмешливо отвечал дипломат, намекая на родство к Милославским — заклятым врагам Нарышкиных.

— Было, Лев Кириллович, было, — соглашался Толстой. — Но сейчас я хочу посмотреть чужедальние страны, обучиться корабельному делу. Всю жизнь мечтал.

— Вся твоя жизнь уж и прошла, отмечтался, Петр Андреевич, — возражал Нарышкин. — Еще три года учиться, С белой бородой приедешь. Что мне государю докладывать? Казенные деньги проедать поедешь?

— На свои деньги буду учиться. — поспешно заверил Толстой. — Возьми, Лев Кириллович, богом прошу. Что касаемо возрасту, то я еще очень справный, смотри.

Боярин стал приседать, наклоняться, напрягал руки, показывая, какой он еще ловкий.

— Ладно, — устало согласился Лев Кириллович. — Возьму сто первым. Учти, будешь учиться за свой кошт.

— Хорошо, хорошо. — радостно согласился Толстой.

Энтузиазм боярина объяснялся просто. Петр Андреевич в городке, где он был воеводою, заелся с одним из стрелецких начальников, который пригрозил, что расскажет, когда поедет в Москву, как Толстой совал ему деньги, чтобы стрельцы кричали за Софью.