Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Иван Макарович Яцук, 2019

Роман посвящен сложным отношениям Петра Первого со своим сыном Алексеем Петровичем. Они – антиподы. Для Петра Алексеевича государство – превыше всего. Он считает, что все можно решить силой и жестокостью. Для Алексея Петровича главное – был бы доволен «черный люд». При всей своей устремленности на Запад, Петр остается восточным деспотом. Эта мысль лежит в основе всего романа. Несмотря на то, что героев книги отделяют от нас 300 лет, роман очень актуален, имеет массу аналогий с настоящей политической ситуацией в России. В нем анализируются корни тех проблем, что сейчас встают перед ней. Содержит нецензурную брань.

Глава пятьдесят вторая. Материнское завещание.

Но довольно о Монсах, они еще напомнят о себе. Мы оставили царя в опьянении новых своих возможностей. Он пировал и прожигал жизнь в соединении с военными трудами и заботами. Он словно хотел вознаградить себя за серое, тусклое детство, догнать его, расцветить новыми красочными картинами. Постройка кораблей — это воплощение детских грез, когда он, глядя на морские пейзажи голландских мастеров, мечтал очутиться на одном из тех сказочных кораблей под огромными белыми парусами, что несутся крепким, соленым морским ветром в дальние дивные страны с роскошными неведомыми деревьями, зверями и птицами.

И вот мечта сбывается, те детские грезы воплощаются в дереве и металле. Как тут спокойно стоять и ожидать, как тут не броситься в трудовую бучу с топором, пилой, тачкой, самому приближать заветные мечтания? Что перед этим какие-то запреты, обычаи, правила? Разметать, перевешать, переубедить всех, кто смеет перечить его всепоглощающей царской мечте, кто способен стать на его дороге.

Побольше празника, хватит серых, тоскливых будней. Петр, как мальчик, любит всякие салюты, иллюминации, феерверки, гром пушек. Прижимистый, ежели не сказать скупой, царь не жалел никогда денег на праздничные мероприятия. Пушки стояли у его дома в Санкт–Питербурхе, у Лефорта, у Меншикова, у других его соратников, даже у дома Анны Монс поставили две пушечки. Орудия гремели по любому поводу, будь то победа над неприятелем, или удачная охота, или необыкновенное блюдо, приготовленное придворным поваром или взятие женщины. Почти все будущие военные походы сопровождались громом пушек до сражений и после них.

Матушка со Львом Кирилловичем надежно управляли государством, предоставив Петру Алексеевичу в охотку закладывать основы регулярной армии и флота. В песочных часах времени бесстрастно сыпались дни, месяцы и годы. Петр взрослел, набирался жизненного опыту и опыту государственного управления, насколько то позволяла матушка. Он давно мечтал повидать настоящее море и настоящие корабли. В его распоряжении было достаточно часу, ничто царя не обременяло, к тому ж хотелось убежать от ненавистной женки, которая без зазрения совести позволяла себе тыкать носом царя то в порванные и незаштопанные чулки, то в пыльные башмаки, то требовала ходить в мыльню, когда он совсем того не желал.

Посоветовался с матушкой и дядей, затем с Лефортом и Голицыным, те поддержали, женку и не спрашивал. Сашка-денщик, тот, вообще, едва не прыгал от радости в предвкушении длительного увеселения и свободы от учений и маршировок. Собирались недолго, план наметили самый приблизительный, послали бирючей в Псков, Новгород и Архангельск с уведомлением о прибытии высокого гостя. На всем пути царский поезд встречали выходами самых знатных жителей, крестным ходом духовенства и подношениями купечества.

В самом Архангельске Петр съежился от бескрайности моря и громадья военных и торговых кораблей. Увидев, как трехмачтовый английский военный фрегат бесцеремонно, никого не спрашивая, подходит к самым причалам, как голландский торговый корабль загружает в трюмы сразу 500 тонн грузов, Петр понял, что в Переславле они играли в бирюльки, изображая строительство флоту; тоскливо сжалось сердце от сознания, что нужны усилия всего государства, чтобы построить нечто подобное увиденному здесь.

Особенно задевало самолюбие Петра то, с каким пренебрежением иностранцы относились к русским, даже к нему — русскому царю. Попыхивая трубками, матросы, купцы снисходительно поглядывали с высоких бортов своих кораблей на русского царя в утлой лодченке, вынужденного высоко задирать голову, чтобы осмотреть громаду корабля. А уж о капитанах и говорить не приходилось — стояли толстые, бородатые, независимые ни от кого. Что им, владыкам морей и океанов, какой-то вождь туземцев.?! Они повидали их вдоволь. Передадут просьбу на военный фрегат, и тот пальнет из всех своих шестидесяти пушек, разнесет вдребезги береговые причалы и склады. Не однажды пузатые торговые корабли в сопровождении своих фрегатов уходили, не заплатив пошлин, и русские провожали их бессильными, безнадежными взглядами. Здесь, в Архангельске Петр окончательно понял: чтобы построить настоящий флот, надобно твердо стать у государственного руля.

Матушка умерла очень вовремя, иначе конфликтов бы не избежать. Возвратившись из Архангельска, сын застал ее тяжелобольной. Лекари не отходили от царицы, каждый день слушали пульс на руке и неодобриельно качали головами. Наталья Кирилловна еще ходила, еще управлялась с государственными делами, но с каждым днем таяла на глазах, передвигалась все тяжелей, как глубокая старуха, хотя ей было чуть больше сорока лет.

Узнав о возвращении сына, она немедленно позвала его к себе. Он не вошел — влетел, соленый ветер холодных северных морей еще свистел в его ушах, гнездился в черных кудрях волос. Припал к ней, целовал увядшие щеки, уронил голову на грудь, как в далеком-далеком детстве, когда мать успокаивала его в часы страшных ночных видений и когда он, наоборот, старался ее развеселить. Теперь матушка только немощно гладила его волосы, потом тихо попросила:

–Садись, сынок, побеседуем.

Петр оглянулся, взял кресло, пододвинулся к матери.

— Ну расскажи, что видел по пути в Архангельск?

— Все хорошо, матушка. Народ везде приободрился, говорит великое спасибо за мир, за послабление податей.

— Да, мы с Левою немного уменьшили поборы. Надобно, чтобы народ повеселел, достаток почувствовал, тягу к труду восстановил. Деньги пошли в казну, с войском скоро окончательно рассчитаемся.

— Все так, матушка. Токмо народ в большой косности пребывает. Избы черные, дряхлые, неряшливые. В землянках многие живут.

— Ничего. Не сразу Москва–то строилась. Дадим народу передышку — приберется. Нам бы войн избегать, Петруша. Сколько можно? На одну войну и работаем. И распри внутренние нас нищат. Один Степка–разбойник чего натворил!Церковники ярятся друг на друга. Держава должна строиться, Петруша, должна обрастать добром, а мы что? Все на войну да на войну. Потому и в невежестве, в грязи. Вот и ты, Петруша, мнится мне, на войну собираешься. А кто ж будет строить? Как построил Василий каменный кремль, да Грозный кое-что прибавил, так с тех пор у нас нового ничего и нет. Остальное все деревянное, горит ежегодно. Строить надобно, сынок, строить. Только тем и останешься в памяти. Я ничего не успела построить, забудут меня. На тебя одна надежда.

–Вы мир восстановили, матушка. Того не забудут.

–И–и, велика важность, — тяжело вздохнула царица. — Мир должон быть всегда, а война изредка. Так издавну повелось, на том стоит земля. Что в Архангельске?

–Ежели честно, то плохо, матушка. Иностранцы хозяйничают, нас за людей не считают. Товар ни по чем скупают, пошлины через пень колода платят. Военные корабли под огнем весь берег держат.

— А, ты, небось, думал, что все иностранцы, как на Кукуе, — слабо усмехнулась Наталья Кирилловна, всю жизнь учившая Петю, что все иностранное лучше. — Нет, дружочек, они здесь шелковые, ручные, потому как некуда деться. А в Архангельске они настоящие. А ты, я вижу, все готов поменять на иностранное. Да, у них есть, что взять; я сама по молодости заказывала послам привозить что-нибудь эдакое. Однако, и русское нельзя забывать. Каждый кулик должон свое болото хвалить. Иностранцев используй, а дружбу води с русскими. Так надежнее.

— Как же матушка, дружить с нашими–то, ежели они сиволапые, темные, все на Владимира Красно Солнышко ссылаются, а того уж семьсот годов как нет. Бородищи отрастили, иные и на людей-то не похожи — зверье будто. Как в Европу с таким рылом ехать?

— Бороды, Петенька, не главное. Сам говоришь, иностранцы тож бороды носят.–Царица замерла в кресле, закрыла глаза, отдыхая. Потом опять заговорила: — бороды не главное. Главное, сын, береги мир для России. Я ухожу. Сие — мое завещание тебе. У нас всего вдоволь, нам нечего где-то что-то искать, расширять, отбирать — свое бы сберечь. Каждый день мира — благо для России. Она будет подниматься с каждым днем, аки сказочный богатырь, окропленный живою водой каждодневного труда.

— Матушка, я принял решение строить настоящую армию и настоящий флот. Я спесь-то с иностранцев повышибу — рука Петра сжалась в железный кулак.

–Петруша, опять ты за свое. — безвольно сказала царица, понимая, наверно, что сына не переубедить.

–Ну как же, матушка, — горячо возразил Петр. — Еще древние говорили: хочешь мира — готовься к войне.

–Готовиться к войне и воевать — то разное, — продолжала убеждать Наталья Кирилловна. — а у тебя, Петруша, с детства склонность задираться без причины. Я радовалась, что можешь защитить себя, но для царя такая склонность может стать губительной. Хвастовства и гордыни у тебя, сын, много — уж извини за откровенность. А сие — грех большой. Я тож читала древних и тож кое-что понимаю в политесе, а потому настаиваю: через двадцать-тридцать лет мирной жизни Россия будет первой державой Европы. Все страны будут втягивать тебя во всякие войны, а ты супротивляйся, как только можешь, всеми силами и средствами. Сие пусть будет твоею войной. Сможешь уберечь Россию — ты победил, не сможешь — так и останешься с черными избами. Армию создавай, флот строй, да токмо для охранения России. Я бы тебе еще помогла, да нет уже сил. Стрельцы всю мою силу забрали. Как вспомню Артамона Сергеевича, Ваню мово любимого, так сердце и заходится, то давит, то жжет, как огнем. Архангелы уж трубят. Много сил я положила, чтоб посадить тебя на трон, помаленьку учила управлять. Теперь престол принадлежит токмо тебе. Почувствуешь близкий конец — напиши завещание, чтобы распрей не было. Пока у тебя единственный наследник, его и готовь заранее. Токмо вижу я — нелюб он тебе. Напрасно. Евдокия — добрая, надежная жена. Я ее держала в строгости, быть может, излишней. Ныне каюсь. И Алешка — хорошее дитя, — матушка тихо улыбнулась, вспомнив умилительное личико единстенного внука.

— Матушка, вы сами знаете, что я был не готов для отцовства, — ответил искренне Петр. — Оттого и холоден был к сыну. Я его еще полюблю, дайте время.

— Вот еще что, — слегка встрепенулась матушка, радуясь, что вспомнила важное. — Пока будешь строить, подружись покрепче с Мазепой — гетманом украинским. Он, конечно, скопидом, золотишко любит, дерет пошлины нещадно, однако, он — единственный человек, способный защитить купеческие обозы в Европу от казаков — разбойников, шастающих по дорогам.

— Не печалуйтесь, понапрасну, матушка, — Петруша взял руку матери, погладил ее. — Хворь — дело проходящее. Еще подсоветуете мне не раз.

— Дал бы бог помочь тебе. Нагулялся, небось, вволю, пора и честь знать. Лев Кириллович будет на первых порах тебе первый помощник. Полностью не слушайся его советов, но и не отвергай с порогу. Становись до кормила, управляй по-божески, как твой отец и брат. Отвергни всех пьяниц, что рядом с тобой, набери людей духовных, душевных, они тебе помогут, ежели не делом, то словом пастырским. Сие тоже немало.

— Ладно, матушка, все исполню, как велишь, только выздоравливай поскорее.