Петр Алексеевич и Алексей Петрович. Исторический роман. Книга вторая

Иван Макарович Яцук, 2019

Роман посвящен сложным отношениям Петра Первого со своим сыном Алексеем Петровичем. Они – антиподы. Для Петра Алексеевича государство – превыше всего. Он считает, что все можно решить силой и жестокостью. Для Алексея Петровича главное – был бы доволен «черный люд». При всей своей устремленности на Запад, Петр остается восточным деспотом. Эта мысль лежит в основе всего романа. Несмотря на то, что героев книги отделяют от нас 300 лет, роман очень актуален, имеет массу аналогий с настоящей политической ситуацией в России. В нем анализируются корни тех проблем, что сейчас встают перед ней. Содержит нецензурную брань.

Глава сорок седьмая. Страсти накаляются.

В Преображенском тоже готовились к худшему. Петра после Казанской ложили через ночь в разные комнаты. Ходили слухи, что стрелецкие умельцы состряпали особенные гранаты и положили их на дороге, по которой обычно ходил Петр, но гранаты почему-то не взорвались. Теперь впереди царя шли два скорохода и внимательно изучали дорогу, нет ли где опасных предметов, не вырыта где свежая яма, в которой могут быть спрятаны гранаты. Петр не выходил во двор без десятка охранников, на том он сам настоял, и матушка согласилась. Вся та обстановка тревожности, постоянной опасности не могла не влиять на психику Петра, и без того тревожно-мнительную. Царь то и дело оглядывался через плечо, подозрительно посматривал на каждого нового охранника.

Один Борис Голицын чувствовал себя, как рыба в своей воде. То была его стихия. Стакан водки утром вызывал на его лице легкий румянец, прилив сил и хорошее расположение духа. Петр распорядился, чтобы князь постоянно спал в соседней с ним комнате, так ему было спокойнее. Сашка Меншиков ночевал в его ногах. При каждом шорохе, при каждой вспышке огня и света царь пугливо вскакивал, не нападение ли, не пожар? Будил спящего денщика, сердился, что тот его не бережет, спит без задних ног.

В Преображенском постоянно днем и ночью палили из пушек, стращая огнем и дымом, и громом орудий, но мало кто знал, что заряды были шутейные: все тот же горох и свекла. Подъездные дороги к Преображенскому ощетинились рогатками, за которыми стояли противно бритые, в заморской одеже солдаты, но ежели внимательно присмотреться, то сквозь те чудные одеяния просматривались все те же широкие, наивные русские рожи. Несколько раз московская гиль, подзуживаемая умелыми людьми, обещавшими богатый грабеж, бросалась на дорогу в слободу, но натыкалась на рогатки, солдат с мушкетами и, покричав обидные слова, возвращалась ни с чем.

Такое положение не могло продолжаться долго, оно должно было как-то разрешиться. Шакловитый, верные Софье бояре настаивали на решительных действиях; ежели и не убить царицу со всем ее притчем, то штурмовать слободу, подчинить потешных Стрелецкому приказу, заставить царя Петра безотлучно находиться в Кремле, а не строчить приказы без всякого согласования со старшим царем, то бишь с правительницей. Они бурчали меж собой, что Софья отделается монастырем, а им грозит плаха, ежели верх возьмет младший царь.

В самом деле, Софья понимала, что лично ей ничего особого не грозит — царевна все-таки. Торопить события тоже нет никакого резону. Пока она правит по закону, как опекунша старшего царя. Закон, войско, народ, бояре на ее стороне. Другое дело, ежели Иван умрет, а случиться та беда может в любой момент. Тогда ей грозит полный крах. А дабы такого не случилось надобно венчаться на царство.

Но ни народ, ни стрельцы пока к тому не готовы. Оставалось ждать удобного случаю, обострения обстановки в Москве. Ежели крымские походы были бы более удачными — вот тебе и случай, но триумфу не получилось, и теперича надобно опять ждать, проявляя выдержку и зажав свою волю в кулак. А еще надобно руководить государством. Хорошо тем — в Преображенском, а вся тяжесть царского венца, все заботы государственные, мирские и церковные легли на ее плечи.

В стане царицы тоже понимали, что ежели царь Иван будет скрипеть долго, то положение царевны надежно и основательно, и по мере улучшения положения в стране будет лишь укрепляться, а потому шансы Петра будут все меньше.

Потому ни о каком заговоре Софьи против Петра не могло быть и речи. Все это домыслы историков дома Романовых, желающих оправдать содеянный ими переворот. Наоборот, заговорщиками выступала противная сторона. С этой точки зрения разговоры о том, что Лев Нарышкин с неизвестным отрядом озоровал над стрельцами в Москве, кажутся вполне правдоподобными, а не уловками Шакловитого.

Закон стоял на стороне Софьи. Просто она боялась, что Иван неожиданно умрет и потому нервничала, что приводило ее подчас к поспешным решениям; верные ей люди, толком не знающие намерений царевны, нервничали еще больше и принимали иногда решения, идущие вразрез с интересами Софьи. Отсюда возникала общая нервозность в Москве.

Во дворце Натальи Кирилловны тоже то и дело ширились панические слухи: стрельцы идут! Прибегали какие-то люди, которые, якобы, точно знали или слышали, что тогда-то и тогда-то стрельцы пойдут на приступ. Все готовились к приступу, но его так и не было. Через несколько дней история повторялась. То же самое происходило в лагере Софьи. Ее постоянно стращали, что 3 тысячи потешных собираются такой-то ночью штурмовать Кремль, есть уже списки, кого будут казнить, кого ссылать в Сибирь и на Север.

Первой рискнула или, может быть, не выдержала Наталья Кирилловна. Поздно вечером 7августа князь Борис Алексеевич Голицын без разрешения вошел в опочивальню царицы, которая уже готовилась ко сну и усердно молилась. Князь сел на лавку, что стояла вдоль сены, и стал ждать, когда царица закончит свой ритуал.

— Тебе что, Борис? — спросила она, не оборачиваясь.

— Надобно переговорить, матушка, — нервно ответил Борис.

— До утра не подождет, что ли? — Наталья Кирилловна была недовольна такой бесцеремонностью.

— Никак нет, матушка Дело срочное.

Царица тяжело поднялась с колен, села в кресло, в котором сидела допоздна по вечерам. Голицын долго, нарочито внимательно смотрел на нее, пока царица ни прониклась тревогой.

— Что там, князь? — опять спросила матушка, на сей раз внутренне собравшись.

— Надобно уходить, матушка, — голосом окончательно принятого решения сказал Голицын.

— Куда, Борис? — царица испуганно нагнулась к нему.

— В Троицу, немедленно. Сейчас ко мне привели двоих стрельцов, сбежали, чтоб нас предупредить. Так они говорят, что в Кремле собралось около полтыщи стрельцов во всеоружии. Да еще триста на подходе. Готовятся двинуть к нам. Подожгут со всех сторон, а кто будет выбегать, того будут рубить.

— Да ты что? — ужаснулась Наталья Кирилловна. — Но у нас же крепость, солдаты, пушки. Неужто не выстоим?

— Крепость деревянная, токмо для учебных экзерциций, сгорит, как свеча. Пушки есть, но ядер на один заряд. Солдаты, конечно, будут стоять накрепко, но ежели начнется заворушка, Софья поднимет все войско, а то 50 тысяч. Что наших три?

— Ну как же? Вы же сами говорили, что мы в надежном месте. Петруша убеждал.

— Говорили. А что другое говорить? Надежное, да не для целого войска.

— Да как же она посмеет? Царский ведь дворец…

— Как, как? Вот так и посмеет. Там больше Шакловитый да бояре подталкивают, а то и вовсе без разрешения могут. Потом что-нибудь придумают.

— Неужто резать решатся? Господи, спаси и сохрани, — царица подняла очи горе.

— Стрельцы, некий Мельнов да Ладогин показали, что умышляется убийство царя и царицы.

— Что делать будем? — взяв себя в руки, уже по-деловому спросила царица.

— Я же говорю, матушка, надобно уходить в Троицу.

— Я говорила с архимандритом Викентием. — сказала Наталья Кирилловна. — Подарки ему посылала. Там все войско наше укроется, харчей, воды на год хватит. А ну зови сюда Головкина да Льва. Надобно когда–то решаться. Лучше уж мы восстанем, чем на нас нападут.

Через некоторое время вошли начальник потешного войска Федор Головкин и брат царицы Лев Нарышкин.

— Способны потешные за пару часов собраться? — спросила царица Федора Алексеевича.

— Нет, матушка, — ответил Головин, — уж спят крепко.

— Тогда, Борис Алексеевич, будите Петра, берите два десятка солдат и офицеров и скачите а Троицу. А мы с Федором Алексеевичем останемся здесь до утра.

— Матушка, опасно ведь, — участливо сказал Голицын. — Мы и вас заберем.

— Я свое отжила, — ответила царица, которой еще и сорока не было. — Я за себя не боюсь. Царица должна быть при войске. Завтра солдаты проснутся, а никого нет, паника будет. Помогу Федору Алексеевичу. Поднимайте Петрушу.

— Спит мертвецким сном. — тихо сказал Голицын. — Может не послушаться.

–Идем к нему, — решительно сказала матушка, накинула летник и направилась к двери.

Двое рослых преображенцев сонно кивали носами у двери опочивальни царя. При виде царицы и князя мигом поправились и вытянулись во фрунт.

— Давно лег? — спросила Наталья Кирилловна.

— Никак нет, государыня, — ответил один из караульных. — Не более часу, как пришли.

Тихо вошли в комнату. Петруша раскинулся поперек широкой постели в одной сорочке. Груда одежды лежала рядом на полу. Могучая грудь равномерно вздымалась — по молодости он еще не храпел. По лицу бежали тени снов, то радостных, то тревожных, на полу разлилось пятно блевотины, издающей смрадный запах, она же стояла в углах рта и медленно стекала по круглому, мягкому подбородку. Царь спал беспробудно и беспросыпно.

— Ну что, начнем будить? — спросил князь, видя, что то будет нелегкая задача.

–Буди-буди, настойчиво повторила матушка. — Нагрянут — так сами разбудят.

Князь взялся за плечо царя, слегка потряс. Петр застонал, перевернулся и продолжал спать. Голицын потряс крепче. Безрезультатно. Тогда князь схватил Петрушу за оба плеча и тряхнул, как следует. Петруша открыл глаза, ничего не понимая.

— Что за черт? Кто посмел? Стража!

–Петруша, вставай, — наклонилась к нему матушка. — Заговор. Стрельцы идут.

— Кто? Где? За кем идут? — вскричал царь, огругляя в ужасе глаза, и, наверно, думая, что то происходит во сне, как не раз уже случалось.

— Стрельцы на дворе, — тоже крикнул князь, зная страх Петруши перед ними.

Петр ошалело посмотрел на Голицына, перевел взгляд на тревожное лицо матери, вспоминая ее глаза тогда… в Кремле, когда бросали на пики Матвеева… такие самые… Потом дико закричал: — а — а-а, — и кинулся из опочивальни. Голицын бросился за ним: — Петр Алексеевич. Петруша, Петя, да куда же вы? — кричал он вдогонку царю, который, обезумев, огромными прыжками мчал через двор в конюшню. Князь бросился за ним. Его обогнал Сашка Меншиков, который спал в углу опочивальни, тоже пьяный вдрызг, но быстро протрезвел и сейчас пытался догнать царя. Петр вскочил на первую попавшуюся лошадь и во весь опор помчал со двора. За ним вылетел денщик, затем Голицын, потом Федор Головкин со свитой из двадцати человек. Остановились только в Соколиной роще.

— Теперь куда? — спросил Петр, тяжело дыша.

— В Троицу, государь, — ответил Голицын. — Оденьтесь поначалу. Уж холодно, простыть можно.

Головин протянул царю одежу. Петр стал неловко одеваться, то и дело не попадая в рукава и ботфорты. Денщик и постельничий слезли с лошадей и стали помогать. Наконец вся кавалькада двинулась в Троице-Сергиевский монастырь. Перед воротами остановились, приосанились, поправили одежду, особенно у Петра Алексеевича, стали порядком. На монастырской площади их встретил архимандрит. Петр бросился ему на грудь, зарыдал, весь сотрясаясь: «Отче, прибегаю к тебе… они хотят меня убить… Зачем я родился на свет… что я им сделал?… всю жизнь за мной гонятся… Зачем мне такая жизнь?… ненавижу… ненавижу… изрублю всех… или они меня».

Викентий гладил его по голове сухой, морщинистой рукой, успокаивал: « Буде, буде… бог нас не оставит. Верно, что приехал к нам…з десь будет покойно… токмо не надобно ожесточаться сердцем. Христос муки терпел страшные, а заповедал »не убий» Так и нам потребно поступать. Они — овечки заблудшие. Просветятся — поймут, что были неправы, станут верными твоими слугами, аки апостолы Христовы, они тоже не сразу приняли святителя… все будет хорошо, все будет по-божески».

На следующий день прибыла с беременной невесткой царица во главе потешного войска. Преображенский и Семеновский полки прошли парадом по монастырской площади с равернутыми знаменами, с барабанным боем стройными шеренгами, демонстрируя выучку и дисциплину. Настроение царя заметно улучшилось. Никакого нападения на Преображенское не призошло, сообщения опять оказались ложными, но процесс, как говорится, пошел.

Еще через день под руку царя стал полк Лаврентия Сухарева, затем полк хитрого Ивана Цыклера, сыгравшего не последнюю роль в победе Софьи семь лет назад. Теперь он поставил на Петра. Сие уже говорило о многом. Многие стрелецкие полковники призадумались: уж ежели Цыклер пошел в Троицу — значит у Петра козыри посильнее Софьиных.