Запах скошенной травы

Жан-Лоран Солитью, 2023

Леон фон Дунканштайн – человек, никогда не знавший ни страха, ни своего настоящего имени. С юных лет не внушали страх ему ни краснокожие ёкаи с земли под хиномару, ни злобные людоеды ракшасы и пишачи, заполонившие собой страну, увенчанной колонной Ашоки. Темень глубочайшей ночи лишь забавляла его и не чувствовал он жалости к дивным созданиям леса и гор, на голову свою любящим позабавиться над невнимательными путниками. Шли беспощадные года и время взяло своё, требуя покоя даже для сильнейших их нас. Пришла пора оседлой жизни и поздней любви, озарившей жизнь его тёплым светом надежды и счастья. Но судьба уготовила иной путь: в жизни Леона нежданно обрёл свою силу страх. С заходом солнца на первых мгновениях сна он выпускал свои ледяные клыки и глубокие когти – он ввергал Леон в ужас лишь одним тихим звуком – детской колыбелью, шепчущей над ухом. День за днём из-под льда всплывали мрачные тени былого, запустив тем маятника ход, что привёл к череде таинственных событий. Сначала явились кошмары и неумолкающие тени, весточки прошлого и вновь вспыхнувшее внимание Ордена, а затем на пороге объявился бесстрашный говорящий барсук с пристрастием к спиртному. Символы и предсказания уводят его в страну восходящего солнца. Что повело его в столь дальний путь и каков смысл странных снов, породивших незнакомое чувство страха? Кто поселился в заснеженном пике горы Нингё, покоящейся возле тихой деревни Сиракава-го? Выяснит ли Леон, что задумала судьба и какова его роль в событиях, что лишь надвигаются, как ночь, неустанно следующая за днём? Бушует тёмное море, Вздымается серая пена, Бушует маяк… Содержит нецензурную брань.

Глава 6

Что было, то прошло,

Но память помнит.

Северный ветер.

— Iterum!^[10]

Спокойный педантичный голос Мейстера разносится по пышному саду Мариябронна. Окружённый пожелтевшими и местами позеленевшими каменными заборами, насчитывающими более трёхсот лет своей нерушимой службы, сад монастыря явился в самом расцвете своей красоты, украшенный статуей пророка Иезекиила, держащего в руках кнут и зеркальце, стоя под кронами столетних дубов напротив таинственной колесницы, описанной в его видениях.

— Iterum! — повторяет Мейстер.

Леон, будучи мальчишкой лет пятнадцати, усердно повторяет одно и то же движение: достаёт из колчана стрелу, поднимает опущенный лук, натягивается тетиву и запускает в мишень свистящую «молнию» с наконечником.

— Bene, Леон. Iterum!

Руки Леона изнывали от постоянного натягивания тетивы, а пальцы уже имели протёртые углубления в коже, начинающие кровоточить, но процесс не останавливался. Стрела должна попасть точно в сердце мишени, и чем хуже себя чувствует Леон, тем лучше и быстрее он должен стрелять. Пот скатывался с его лба, затекая под хлопковую бежевую рубашку без воротника, а на подмышках и на спине выступили мокрые пятна. Мгновение, и стрела со свистом врезается точно в середину мишени, выставленной на небольшом вкопанном столбе.

— Gut. Begib dich auf den Pfad der Klinge, Lehrling. Denke daran, dass das Schwert eine Verlängerung deiner Hand ist. Die Klinge ist dein Begleiter, Freund und Bruder. Alle anderen Dinge sind deine Helfer, aber die Klinge hat eine Bindung zu dir. Eines Tages wirst du auf deinem Weg dieselbe Klinge finden, aber du musst mit deinem Körper und deinem Geist darauf vorbereitet sein. Nimm den hölzernen Gladius, Leon. [Хорошо. Переходим к пути клинка, ученик. Помни, что меч — продолжение твоей руки. Клинок — твой спутник, друг и брат. Всё иное — твои помощники, но клинок имеет с тобой связь. Когда-нибудь на своём пути ты найдёшь тот самый клинок, но к нему нужно быть готовым и телом и духом. Возьми деревеянный гладиус, Леон.]

— Ja, Meister [да, Мейстер].

Взявшись за гладиусы^[11], выполненные из твёрдых пород полированного дерева, Леон и его учитель, одетый в монашескую рясу, вступили в учебную дуэль.

— Achte auf die Stange, Leon. Die Technik ist die Grundlage von allem. Erfahrung ohne Technik bedeutet nichts. Ein hundertjähriger Krieger ohne Training ist dasselbe wie ein gut trainierter junger Mann. genauso wie ein gut trainierter junger Mann, der nur ein paar Kämpfe hinter sich hat [Следи за стойкой, Леон. Техника — основа всего. Опыт без техники ничего не значит. Столетний воин, лишённый обучения, равен хорошо обученному юнцу, познавшему лишь несколько битв], — медленно и чётко выговаривал свои слова по-немецки, как хорошо выученную молитву, учитель, делая выпады в сторону Леона.

— Как это может быть правдой, учитель? — возникал Леон. — Техника без опыта ничего не значит, а опыт без техники вполне сильное оружие. Многие воители прошлого лишь на своём опыте формировали технику, которую затем передавали ученикам, но ведь у них учителя не было!

— С техникой у тебя больше шансов выжить, Леон. Потому и появились школы. Если бы древние мастера не придавали бы значения важности подготовки, то не стали бы никого учить своему ремеслу, а так и продолжали бы странствия, покуда смерть не дождалась бы их в тёмном часу, к которому они не были бы готовы, — сделав наступательный выпад, учитель нанёс серию ударов по клинку и подставил к горлу Леона затупленное остриё деревянного меча. — В знаниях сила, Леон, но бо́льшая сила в том, как ты их используешь.

Резко отдёрнувшись, Леон отбил клинок от горла, бросил отвлекающий финт, а затем широкими выпадами сократил дистанцию с отступающим учителем и в пируэте занёс удар прямо в сердце врага, успев остановиться в последний момент, чтобы не травмировать учителя. Но за ошибку пришлось заплатить: заметив промедление, учитель ударил Леона лезвием по пальцам, отчего тот выронил свой меч из рук, а затем рукоятью не сильно, но эффективно врезал под дых, так что Леону пришлось осесть коленями на траву, жадно хватая воздух.

— Никогда не медли перед врагом. Какую бы форму он ни принял и как бы себя ни вёл. Не знай пощады, ибо он вряд ли проявит её к тебе.

Учитель подал руку Леону и помог ему встать.

— Скоро лекции. Пойди и прими лекарство от Люция — оно поможет восстановить силы, — взглядом указывал учитель на посиневшие и распухшие пальцы Леона.

— Да, мейстер. Благодарю.

— Ступай.

Покинув сад, Леон направился в сторону монастырской арки, разделяющей две части рощи, в которой происходило обучение учеников. Вторая роща пестрила плодовыми деревьями и кустарниками, грядками с овощами, цветами и лекарственными травами. Ароматы дивной рощи слились в многосложную композицию из древесных, пряных и цветочных ароматов, украшенных акцентом на вчерашний ночной дождь, оставивший после себя свежий шлейф озона и яркой зелёной травы, укутанной в росу. Созерцание прекрасного снимает боль — Леон убедился в этом сам, покуда, задумавшись, не потрогал свою опухшую кисть, напомнившую тут же о себе. Вдруг как из ниоткуда выпрыгнула собака с каштановой шерстью породы еврозиер и стремительно понеслась к Леону, но тот не испугался.

— Эйр! — радостно вскрикнул Леон, и собака тут же начала облизывать его лицо. — Я тоже соскучился, но мне надо идти.

Эйр посмотрела на его перебитую кисть, тихонько заскулила и лизнула мягким движением его посиневшие пальцы. Леон целой рукой трепетно зарылся в её густую шёрстку и принялся начёсывать свою верную подругу по шее, спускаясь к спине. Высунув розовый язык, словно улыбаясь, Эйр прикрывала глаза от удовольствия.

— Спасибо, хорошая! Очень помогло. Мне пора…

Эйр заскулила и тихонько тявкнула, выражая своё недовольство.

— Я тоже хочу с тобой поиграть, но сначала дела. Тебе нельзя внутрь. Ну, беги! Я найду тебя после.

Эйр топталась на месте, зная, что внутрь ей нельзя, но и оставаться снаружи, вдали от хозяина, ей не хотелось. В конце концов собаке пришлось смириться с этим фактом и побежать дальше по своим собачьим делам.

Тупая ноющая боль сбила также и ритм витавшей композиции. Опечаленный этим, Леон продолжил свой путь сквозь коридоры из каменных плит, ведущих вглубь монастыря, где в одной из палат Люций посвящал себя делу науки, изучая химию, ботанику, биологию и прочие смежные отрасли науки. Худощавый парень в очках с квадратной оправой даже не заметил, как его единственный друг тихо пробрался к нему.

— Salve, Люций, — поприветствовал своего друга Леон.

Испугавшись, Люций дёрнулся на стуле, едва не перевернув стол, на котором и без того пошатывались башни из учебников и тетрадей.

— Mein Gott, Leon! Du hättest anklopfen sollen! — немного взвизгнул Люций ломающимся голосом подростка, говоря по-немецки.

— Боюсь, ты бы всё равно не услышал, — улыбнулся ему Леон и показал свою руку. — Не поможешь?

— Оу… Тренировка не задалась? Сейчас посмотрим.

Люций быстро пролистал свои записи и, найдя необходимую информацию, быстро направился к стенду с микстурами. Мыча что-то себе под нос, Люций водил пальцем по надписям многоярусного витража с полками, усеянными приготовленными заранее эликсирами. Пока Люций был занят поиском, Леон осмотрел палату, предназначенную для изучения прикладной алхимии, или же, иначе, химии, но с акцентом на древние корни и богатую историю этой науки. В полутёмном зале, освещённом несколькими узкими окнами с витражами и простенькой люстрой с пятью свечами, пахло лекарственными травами, ладаном и старым пергаментом — тёплый, немного головокружительный камфорный аромат дома.

Люций довольно цокнул, провернул в старом замке витрины ключ и достал склянку из стекла с изумрудным отливом, закрытую на пробку. Отлив нужную порцию в маленький стакан, передал Леону.

— Здесь душица, фенхель, лопух, имбирь, коготь дьявола, белая ива и лифграс, если тебя волнует состав. Ах да, ещё немного сахара — слишком горький вкус вышел. Должно помочь.

— Неважно, каков вкус и состав, лишь бы работало.

— Прагматично, — подметил в своей заумной манере Люций.

— И практично. Меньше знаешь, крепче спишь, — сделав глоток, Леон прищурил глаза и сильно сморщился, стараясь проглотить лекарство. — Ох… Вот это гадость!

Посиневшая и распухшая рука Леона через пару мгновений начала приобретать нормальную форму и окрас, а боль стала утихать.

— Да… Зато работает, — подытожил Леон свои мучения. — Чего не сказать про практику стрельбы, дуэлей и латыни. Зачем нам всё это, Люций?

— В нас воспитывают дисциплину, друг мой, и развивают наши способности. Каждому дают задание по его предрасположенности. Я не очень сильный, но довольно усидчивый и оттого способен учиться. Ты же полностью мне противоположен: вечно в центре событий, неугомонный, быстрый, сильный и неутомимый.

— Да-да, только вот твои книжные приключения могут тебе помочь в будущем, а я махаю мечом, Люций. Мечом! Зачем мне меч на заре двадцать первого века?! Кого я собираюсь им убивать? А латынь? Мёртвый язык. Из меня делают привидение? — в гневе махал Леон руками, повышая голос всё сильнее и сильнее.

— Меч — это метафора. Имелось в виду, что когда-нибудь ты найдёшь такой принцип, который будет твоей защитой и силой, но принципами нужно уметь владеть, как и настоящими мечом. Следование принципу требует дисциплины, иначе принцип обратится против тебя. А латынь легла в основу всех европейских языков, и в том числе немецкого, на котором мы с тобой имеем честь говорить. Зная латынь, ты сможешь выучить легко и другие языки. Damnant, quod non intellĕgunt^[12], — улыбнувшись, подстегнул Люций Леона.

— Ой, fick dish, der Wichser… — ругался на немецком Леон.

— Dixi et anĭmam levāvi^[13]. Хорошо, что мейстер этого не слышал.

— Спасибо за настойку, Люций. Зря я так… Слушай, тебя никто не донимает?

— Не-а! Больше нет. Я же твой друг!

Улыбнувшись, они рассмеялись и пустились в похабные шутки, столь классические для совсем ещё молодых юношей, спрятавшихся от чутких ушей мейстера.

Грохот «Сайги» вернул его в действительность: стеклянная бутылка из-под дешёвого пива лопнула с гулким и звонким хлопком, разорванная в клочья пулей калибра 7,62.

— Видал?! А?! — как ребёнок, вскрикнул от радости Люций.

— Да. Молодчина — есть прогресс, — слегка потерянно, всё ещё не придя в себя, выдавил Леон.

— Может, старикам и меня надо было учить философии меча? — улыбчиво спросил Люций в полушутку, но Леон от услышанного сразу стал мрачнее самой тёмной тучи: лицо его посерело, а взгляд вновь растворился где-то по ту сторону памяти.

— Нет. Не стоило, — сдержанно и безэмоционально ответил ему Леон.

— Прости. Мне нужно бы вспомнить, через что тебе пришлось пройти. Знаешь… Люди интересуются, не хочешь ли ты вернуться к делу?

— Вернуться? Люций, я на пенсии, если ты не заметил.

— Да, я понимаю, но как бы ты ни говорил, твоя форма всё ещё прекрасна. Пару дел провести, и вернёшься к старой форме. Даже лучше будет.

— Я сказал нет. Сколько бы мне ни предложили за работу, я не возьмусь.

— Хорошо, — не споря и даже с облегчением ответил Люций. — Ты же понимаешь, что вопрос не мною адресован?

— Конечно. Он принадлежит не тебе. Надеюсь, ты пришёл не ради этого.

— Нет! Конечно, нет, — искренне ответил Люций.

— Хорошо. Пускай сами приходят, если им что-то от меня нужно.

— Думаю, они не захотят так рисковать.

— Я на это надеюсь.

— Эх, пенсия-пенсия — золотое время. Ты хорошо устроился, друг мой: денег хватает на всё, что хочешь, хороший дом, досуг и красавица жена. Что ещё нужно для счастья, да?

— Счастье — сказка для тех, кто не видел жизни. В лучшем случае ты можешь рассчитывать только на покой.

— Мудрые слова.

— Настрелялся? — желая закрыть тему, прервал его Леон.

— Пожалуй. Уже темнеть начинает. У меня ещё один вопрос. Можно?

— Валяй.

— Мне нужно знать, что ты говорил Мизуки о своём прошлом. Мы виделись с ней лишь однажды, и тогда было не до расспросов с её стороны. Не хочу подставить тебя слетевшим словцом.

— Я сказал, что мы работали с тобой в компании, занимающейся разработкой и тестами различных новых технологий. Ты был разработчиком, а я тестером. Вот и всё.

— Её это устроило?

— Более чем. Поехали — я хочу добраться до сумерек.

— Разумно. А где тануки? Барсук! Хэй, ты где? — окликнул барсука Люций.

Перебирая лапками, Мудзин быстро нёс свою тушку на зов своих друзей.

— И где ты был? Водка в лесу не растёт, — ехидно подкалывал Люций барсука.

— Без тебя знаю, обезьяна кривомордая! Там лисичка одна симпатичная бегала, — влюблённо мурчал Мудзин. — Да только необщительная какая-то… Я за ней, а её и след простыл.

— Перегар почувствовала. Ничего! В следующий раз получится.

— Какой ты добрый, глист двуличный! — едва ли не плевался в Люция Мудзин.

Леон с Люцием развернули плотные мусорные мешки на восемьдесят литров и тщательно принялись собирать за собой мусор из осколков бутылок, гильз и стрел. Яблоки можно было не собирать — природа сделает своё дело. Даже Мудзин, хоть в стрельбище и не участвовал, но тоже взялся за дело и, держа аккуратно в лапках большие осколки, складывал их в пакет, за что Леон погладил его по толстенькой спинке. Управившись минут за пятнадцать, разношёрстная компания отправилась домой, стараясь не попасть под время сумерек, которое никто из них по какой-то причине не любил.

По пути они заехали в винотеку, и Люций приобрёл себе бутылку бургундского шабли. Мудзин же предпочёл, как и всегда, прибегнуть к секретному поглощению спиртосодержащих напитков, а Леон купил себе гранатового сока. В дороге слушали Майлза Дэвиса, Луи Армстронга и Эллу Фицджеральд, так как Люций был большим любителем джаза и музыки в общем, а Леону было в целом не так важно её наличие, хотя этих исполнителей он любил. Мудзин придерживался молчания лишь для того, чтобы не портить ни с кем отношения, хотя его музыкальный вкус оставался до сих пор под вопросом. Тем не менее всех исполнителей он, к всеобщему удивлению, угадал без особых сложностей.

Добрались они часам к девяти. Сначала решили зайти в холл и проведать Мизуки. Люций не навешал Мизуки с Леоном чуть более трёх месяцев, поэтому она была рада увидеть его сегодня за ужином. Разгрузив вещи в гараже, Люций помог Леону расставить вооружение обратно на те места, откуда его изначально взял с собой Леон, после чего они прошли в зал и, пока Мизуки болтала с Люцием, наглаживая Мудзина, Леон переоделся в домашнее кимоно и накинул сверху хаори песочного цвета — к вечеру похолодало.

— Да ты что? И они работают? Силой мысли? — увлечённо расспрашивала Люция Мизуки.

— Ага. Даже в чём-то лучше, чем человеческие, — сильнее, крепче, потенциала больше в плане апгрейдов, но вот мелкая моторика похуже будет. Я в целом сторонник аугментации, если уж на то пошло. За этим будущее.

— Думаю, это небольшая потеря, учитывая, что до этого у человека руки и вовсе не было, а если наука стала столь продвинутой, то такой расклад даже благоприятней, что ли.

— Так все и говорят, когда им меняют конечности. Забавно, но большинство людей с инвалидностью, с которыми мне приходилось работать, не просто приятные люди, а даже в какой-то степени выделяющиеся своим оптимизмом и доброжелательностью. Конечно, это та категория, которая не покончила с жизнью и получила направление на аугментацию… Но тем не менее всё равно впечатляет. Полное отсутствие страха и концентрации на прошлом — только будущее! А одно время я работал в хирургическом отделении в Москве, когда проходил финальные стадии практики. Каждый засранец, которому делали лёгкую операцию, изнывал, что теперь его или её жизнь не будет прежней, что никто их с маленьким шрамом не полюбит и бла-бла-бла.

— Горе закаляет людей: думаю, после утраты те, в ком есть место любви и доброте, лишь учатся сильнее ценить то, что у них есть, — очень вдумчиво, словно вспоминая что-то, говорила Мизуки. — Те же, кто зол и не умеет любить, тот всегда будет всем недоволен, что ему не дай.

— «Время потому исцеляет скорби и обиды, что человек меняется: он уже не тот, кем был», — процитировал Люций. — В этом есть смысл, Мизуки. У тебя красивая логика — редкий дар, береги его.

— И всё равно забыть до конца невозможно… — почти шёпотом проговорила себе под нос Мизуки, а затем, словно вернувшись откуда-то, добавила прежним весёлым голоском: — Ну, если что, ты мне искусственную логику сделаешь, — посмеялась Мизуки.

Леон, переодевшись, вернулся к своим близким в зал, совмещённый с кухней. На столе уже ждали блюда, приготовленные Мизуки: она приготовила том ям с креветками, сваренный на листьях каффир-лайма, лемонграссе, корне галангала и ягодах годжи, а на второе было мясо по-французски. В качестве десерта были японские панкейки со свежими ягодами черники и малины со сметаной. Люций, проголодавшийся с дороги, завалил Мизуки комплиментами за столь богатый стол и с радостью ребёнка открыл бутылку бургундского шабли.

— «Для того чтобы жить долго, приобрети для себя бутылку старого вина и старого друга!» — в состоянии чистой экзальтации Люций разлил себе и Мизуки по бокалу, пока Леон налил себе в кружку гранатовый сок. — Жаль только, что старый друг от вина отказался, но понять его можно… Я тоже шабли к мясу не очень располагаю, но к супу будет неплохо. Мизуки, дорогая, не бери это на свой счёт, — сразу же поспешил сделать ремарку Люций. — Это мне стоило поинтересоваться, что же на ужин.

— «Чем реже рука поднимает застольную чашу вина, тем крепче в бою и храбрее и в деле искусней она», — парировал Леон.

— В бою сошлись мастера над цитатами. Один как стекло, другой в пучине пьянства. Кто кого? — артистично прокручивал винный бокал Люций, прислушиваясь к аромату. — И ты делаешь это, старый друг, после стольких выпитых бутылок! Их же можно галлонами измерять!

Мизуки смотрела на двух старых друзей с искренней симпатией, и тонкая улыбка её выражала желание узнать, чем закончится дискуссия, к которой прислушался даже Мудзин, у которого была своя маленькая тарелочка с горячим блюдом.

— Я даже не буду сопротивляться. Когда ты пьян, в твоём мозгу открываются области тьмы, и наша дискуссия может затянуться в бесконечной демагогии, в которой, как ты знаешь, я не силён. А ты только один бокал выпил.

— Я только в таком состоянии и могу работать, говоря по правде. Склонен к правдивости той теории о 0,5 промилле в крови для нормального функционирования организма. Что мне ваши райские «потом» Мне и сейчас неплохо живётся.

— Странно, что тебя не прозвали Гедоном.

— Тогда ты со своими обетами заслуживаешь звание инверсного маркиза де Сада.

— Брось. Мне очень даже неплохо живётся.

— На вкус и цвет товарищей нет, друг мой, — промурчав, Люций чокнулся своим бокалом со стаканом Леона, наполненным гранатовым соком, и с бокалом Мизуки.

— Мизуки, как вино? — спросил он её учтиво.

— Очень вкусно! Спасибо. Кисленькое такое, словно маракуйю укусила.

— Многим не нравится — говорят, что кислое слишком, а у тебя хороший вкус. Любишь вообще вино?

— Не часто пью, но всё же порой люблю попробовать, — слегка смутилась Мизуки, подумав, что надо расширять свой вкусовой спектр, но не начинать же пить как не в себя?

— Ну ничего! Это дело поправимое.

— А ты уже хорошенький подлец, — посмеявшись, приметил Леон. — Давай завязывай здесь людей подбивать.

— Мне много не надо, чтобы почувствовать себя лучше, — выражение лица Люция показывало истинную умиротворённость от всякого рода невзгод. — Хороший vinum similar aurum, а я не златолюбив, так что меру знаю.

Пока Люций читал оды своей любви к вину и травил околонаучные байки, Мудзин, чувствующий, что его уровень промилле в крови не соответствует общему настрою, подобрался к ногам Леона и начал тормошить их. Заглянув под стол и вопросительно посмотрев на встревоженного барсука, Леон увидел, как тот двумя коготками щёлкал себя по шее, прося дать ему водки. Проигнорировав барсука, Леону пришлось очень умело скрыть от свои близких приступ боли, вызванный укусом в икроножную мышцу левой ноги, да и яростно трясти ногой под столом было не очень вежливо, поэтому, заглянув вниз взглядом, полным гнева и сжав губы, под которыми скреблись зубы, наклоном головы Леон указал Мудзину бежать в подвал гаража. Мудзин тут же выскочил из-под стола и отправился на место встречи.

— Куда это он? Пойду гляну, как бы ни сгрыз чего, — спокойно, как ни в чём не бывало, соврал Леон.

— Его, наверное, речи Люция утомили, — посмеявшись, подстегнула Люция Мизуки.

— О чём говорить с барсуком? Он там своими куньими делами занял мозг, да к тому же имеет скверный характер, — бурчал Люций, наливая себе второй бокал и всё ещё не понимая, чего Леон возится с этим тануки.

Спустившись в подвал, где его уже ожидал Мудзин, ходящий по кругу, потрясывая свой жирок на боках, Леон неодобрительно, тяжело вздохнул, открыл ладонь, где скрылась небольшая рюмка, и поставил её на невысокий кофейный столик, покрывшийся пылью, которую пришлось сдуть, и после чего протереть поверхность из прессованной древесины влажной тряпкой, смоченной в глубокой металлической раковине, стоящей в дальнем углу подвала. Он налил барсуку водки из новой открытой бутылки «Белуги» и подождал, когда Мудзин осушит свою чашу, бывшую в его лапах довольно объёмным кувшином.

— Ты что такой разбитый? Люций обидел тебя чем-то, что ли? — сдержанно и учтиво спросил барсука Леон, подсаживаясь к нему на холодный бетонный пол.

— Кто? Этот соплежуй? Ещё бы он меня обидел! Кишка тонка… — отвлечённо ответил Мудзин, в голосе которого Леон уловил печальные ноты тоски.

— Но что-то тебя всё же волнует, дружок. Что случилось?

— Да ничего, Леон, не переживай. Просто старый барсук расковырял старые раны. Щас я опохмелюсь, и всё встанет на круги своя.

— Проблемы не стоит запивать. Хроническая усталость и депрессия с помощью алкоголя, конечно, развивается медленнее, но есть и обратная сторона: алкоголизм развивается значительно быстрее.

— Ты меня в алкоголики-то не записывай. Это просто для… Тонуса.

— Ага. Цирроз твоей маленькой печени тоже в тонусе тебя должен поддерживать?

— Да что ты прикопался ко мне?! — рявкнул на него Мудзин. — Иди к своей семье! Не мучай старого барсука…

— Ты сам себя мучаешь и вряд ли хочешь, чтобы я уходил.

— И что с того? Тебе вообще какое дело, чем я занимаюсь? — злобно и тоскливо ворчал Мудзин, перекатывая грани рюмки.

— Такое, что ты мой гость и… Друг, Мудзин. Поэтому я хочу знать, что тебя тревожит.

— У тебя есть дом, семья, друг вот приехал… А у меня ничего нет! Только скверный нрав и одиночество.

— Так не могло быть всегда. У тебя есть семья?

— Да есть, конечно…

— И?

— И меня изгнали, мать твою, вот что! — громко прорычал Мудзин, стукнув рюмкой по столу.

— За что?

— Чрезмерное пьянство, сквернословие, — загибал пальцы на лапке Мудзин. — дурной нрав, аморальное поведение, не свойственное бакэдануки, уход от традиционной ответственности и невыполнение обязательств. Да, да! Смейся! Это было очевидно — знаю!

— Мне не смешно, — пожал плечами Леон, действительно не сдерживая отсутствующий смех. — Тебе за две сотни лет, Мудзин. И давно ты так скитаешься?

— Не знаю, я не считал, — обрывисто бросил он, а потом замолчал. — Ну, лет сорок, может быть.

— Это немалый срок. Ты не думал, что тебя могли простить? Лет тридцать девять назад?

— Думал, но я не собираюсь приходить к ним с повинной, словно я какой-то больной дегенерат — тёмное пятно на родословной дома! Я просто хотел жить свободно, понимаешь? Я хотел посмотреть на мир, делать то, что я хочу, и говорить то, что я хочу. Я не желал превращаться в долбаный чайник, который какие-нибудь идиоты поставят на огонь, и не хотел ходить да помогать всяким отщепенцам; продолжать кровный род с другими барсучихами и вести войну с лисами. Ты меня понимаешь, Леон? — от злости на глазу его выступила маленькая хрустальная капелька-слеза, впитавшаяся в грубый мех его мордочки.

Леон прошёлся рукой по его спине, погладил его жёсткую шерсть и слегка похлопал.

— Как никто другой. Ты пробовал с ними поговорить? Я имею в виду нормально поговорить — донести свою мысль? Только честно.

— Честно?.. Наверное, нет, Леон.

— Тогда, может, стоит вернуться? Я знаю, что подземные города барсуков стоят веками и многие поколения семей живут в них. Думаю, тебе легко будет найти дом, если ты помнишь его местоположение.

— Я никогда не забуду.

— Значит, ты планировал вернуться.

— Не знаю. Может быть. Правда, не знаю.

— Но сердце, помнящее путь, не обманешь. Пойдём наверх. Ты член моей семьи, но я помогу тебе вернуть настоящую. Мы скоро будем в Японии — планировали это до тебя, так что ты удачно попал. Выпить хочешь?

— Знаешь, Леон… Ты оказался совсем другим человеком, нежели я думал. Твой запах… Он, понимаешь…

— Я знаю свой запах. Я на пенсии и, как и ты, хочу жить свободно. Что было, то прошло.

— Ты хороший человек — редкое явление. Спасибо тебе, друг, — улыбнулся ему смешной мордашкой Мудзин. — А выпить? Пожалуй, в другой раз.

— Молодец, — похлопал по спине его Леон, — Пойдём. Нас уже потеряли.

Примечания

10

Ещё раз (лат.).

11

Гла́диус, или гла́дий (лат. gladius), — древнеримский короткий солдатский меч (до 60 сантиметров длиной).

12

Осуждаю, потому что не понимаю (лат.).

13

Сказал — и облегчил душу (лат.).