Запах скошенной травы

Жан-Лоран Солитью, 2023

Леон фон Дунканштайн – человек, никогда не знавший ни страха, ни своего настоящего имени. С юных лет не внушали страх ему ни краснокожие ёкаи с земли под хиномару, ни злобные людоеды ракшасы и пишачи, заполонившие собой страну, увенчанной колонной Ашоки. Темень глубочайшей ночи лишь забавляла его и не чувствовал он жалости к дивным созданиям леса и гор, на голову свою любящим позабавиться над невнимательными путниками. Шли беспощадные года и время взяло своё, требуя покоя даже для сильнейших их нас. Пришла пора оседлой жизни и поздней любви, озарившей жизнь его тёплым светом надежды и счастья. Но судьба уготовила иной путь: в жизни Леона нежданно обрёл свою силу страх. С заходом солнца на первых мгновениях сна он выпускал свои ледяные клыки и глубокие когти – он ввергал Леон в ужас лишь одним тихим звуком – детской колыбелью, шепчущей над ухом. День за днём из-под льда всплывали мрачные тени былого, запустив тем маятника ход, что привёл к череде таинственных событий. Сначала явились кошмары и неумолкающие тени, весточки прошлого и вновь вспыхнувшее внимание Ордена, а затем на пороге объявился бесстрашный говорящий барсук с пристрастием к спиртному. Символы и предсказания уводят его в страну восходящего солнца. Что повело его в столь дальний путь и каков смысл странных снов, породивших незнакомое чувство страха? Кто поселился в заснеженном пике горы Нингё, покоящейся возле тихой деревни Сиракава-го? Выяснит ли Леон, что задумала судьба и какова его роль в событиях, что лишь надвигаются, как ночь, неустанно следующая за днём? Бушует тёмное море, Вздымается серая пена, Бушует маяк… Содержит нецензурную брань.

Глава 2

Расцвели в саду вишни,

И зеленые её глаза.

В радости сердце.

Пятью годами позднее.

— Что же ты со мной делаешь, солнышко? — присвистывая, посмеялся Леон. В его руках крепко удерживалось ружьё фотографа — Sony A7 IV, из которого то и дело вылетали вспышки. — Угу… Вот так! А можешь немного ножку поднять? Чудесно! Готово! — последний раз белоснежная вспышка отразилась в широких глазах цвета зеленого алмаза, украшенных длинными аккуратными стрелками, отчего и без того милое личико Мизуки напоминало хитрую лисиную мордашку.

Улыбнувшись ему в ответ, Мизуки, одетая в элегантную пижаму сиреневого цвета с длинным расстёгнутым воротничком, как от классической рубашки, медленно, ровной игривой походкой подошла к нему и нежно укусила за кончик уха, пройдясь пальцами, будто имитируя ими шаги вдоль его шеи. Затем чуть сильнее прикусила ухо и, смеясь, попыталась отбежать в сторону. Ойкнув от неожиданности, Леон сам рассмеялся и успел вдогонку мягко шлепнуть Мизуки по упругой попке-персику, а затем довольно уселся на бархатистый упругий диван серо-песочного цвета, пока Мизуки, хитро улыбаясь, удалялась в гардеробную.

Взгляд Леона устремился за стеклянные двери заднего двора, где на пике своей красоты цвели сахалинские вишни, с ветвей которых ветер сдувал маленькие белоснежные лепестки, отливающие едва заметным розоватым оттенком, опадающие на короткий газон или уносимые на воды Углового залива, где они превращались в крошечные призрачные корабли, уплывающие из серой гавани в загадочные страны. Закрыв глаза, Леон сидел в позе лотоса и прислушивался к дуновению тихого ветра, закрадывающегося через приоткрытые ставни дверей под его серое домашнее кимоно. «И снова аромат земляники» — глубоко вдыхал его Леон через ноздри, сливаясь с этим ароматом в одно целое. На неуловимое мгновение само пространство вокруг него заиграло нотами Хисаиси, но смолкло тут же, стоило Леону лишь резко открыть глаза. Мизуки сидела перед ним в атласной пижаме цвета розоватого лотоса, опершись телом на руки, и внимательно рассматривала лицо Леона, наклонив голову и вглядываясь в узор его серых глубоких глаз.

«Так наклонить свою голову может только она. Не слишком низко и не слишком высоко. Угол всегда одинаковый, но не сказать, что это именно сорок пять градусов. Ещё важно то, как она уводит подбородок в сторону дальнего плеча. Не лицо, а золотое сечение. Анатомическая жемчужина», — думал Леон, глядя внимательно на неё.

— Задумчивый такой! — с ощутимой любовью в голосе дразнила его Мизуки.

Мизуки было двадцать семь лет, но внешне ей нельзя было предъявить больше двадцати, а если честно, то и всех восемнадцати. Она объясняла свою моложавость японскими корнями по материнской линии, тогда как отец её был японцем со ста процентами иностранных европейских генов. Азиаты, действительно, были склоны к замедленному старению, как показывала статистика. При первой встрече с ней Леон думал: «Сразу видно, что она метиска, но какая! Если кому, бывает, черты от родителей достаются «неудобные», отчего внешность такого человека вызывает эффект «зловещей долины», будто наблюдаешь ты за чем-то неестественным, то Мизуки была совершенно противоположным примером. Она походила на Magnum Opus природы — финальное творение красоты. Каждый сантиметр её лица проектировался на основе работ Микеланджело и Дельфе́на Анжольра́».

— Я наблюдаю, — спокойно, снова закрыв глаза, когда её голова вернулась в естественное положение, сказал Леон.

Леону же, напротив, было сорок пять лет, но выглядел он тоже больно уж молодо для своих лет, хотя азиатов в родословной у него не было: он не мог этого знать наверняка, а лишь отталкивался от своей европеоидной внешности. Такая внушающая разница в возрасте возникла в условиях их странной встречи: случайности правят вселенной, и чем страннее их обстоятельства, тем сильнее связываются сердца.

— За чем наблюдаешь? — ещё ближе приблизила своё лицо Мизуки.

— За красотой.

— Но ведь твои глаза закрыты, глупенький.

— В зрении лишь отражение — красота кроется в душе. С закрытыми глазами я всё равно вижу тебя.

Подтянувшись к нему в упор и улыбнувшись, Мизуки нежно поцеловала его в губы своими слегка пухлыми губами, которые Леон про себя всегда называл «зефирками». Тихая улыбка расползлась тенью по его лицу, поверх которого спадали темные волосы с мелкой проседью, слегка развевающиеся от легкого ветерка.

— Опять плохо спалось? — полушепотом спросила она его на ухо.

— Немного. Знаешь, я никогда не боялся темноты и совсем не хочу начинать. Пусть глаза мои будут всегда закрыты, если это избавит меня от страха.

— Нельзя всегда быть сильным, милый. Порой можно позволить себе слабость, заболеть, чтобы была возможность выздороветь. Покуда ты борешься, тебе лишь сложнее. Нет ничего постыдного в желании сделать шаг назад, планируя затем шагнуть вперёд на десять.

— Всё в порядке, солнышко. Я же не мучаюсь — это всего лишь медитация по ту сторону темноты и света. Дисциплина сознания.

— Порой твоя дисциплина, которую ты называешь «достижением человеческой воли», — сделав голос как можно глубже, дразнила она его, — лишает тебя всякой человечности.

Леон открыл глаза и пронзительно взглянул на Мизуки.

— Ты права. Прошлое часто лишает нас настоящего.

— Ничего, милый… Ты так и не надумал мне рассказать, что тебя так гложет?

— Я дал себе обет, что не стану тревожить эту могилу.

— Но мне кажется, что это скорее она тебя тревожит.

— Не всегда… Порой бывают дни, когда совпадает множество интересных факторов: погода, физическое расположение в пространстве и состояние духа, ароматы и запахи, окружающие тебя, чувства, теплящиеся в груди, мысли, кружащиеся в голове. Бывает, что всё их невообразимое множество комбинаций совпадает с теми вариациями, что были в далёком прошлом. Было у тебя такое? Протекаешь свой день, и тут вдруг резкий поток на мгновение окунает тебя в прошлое, словно ведро ледяной воды, вылитое на тебя в раскаленную жару, — уже не чувствуешь сполна, но всё ещё помнишь этот ледяной укол. Словно меткий удар кинжала. Словно молния средь белого дня.

— И сейчас тоже была молния? — голос её всегда был мягок, спокоен и очень трепетен, подобно материнской заботе. Так бы его описал Леон, никогда не знавший своей матери.

— Молния… Хм… Скорее снег, пошедший в июне. Ты видишь, как медленно хлопья спускаются с неба, и предвкушаешь то, что они тебе несут в этот раз.

— Предвкушаешь? Разве это приятное ощущение?

— Нет, но оно познавательное. Ничто не погружает тебя вглубь себя так, как то делают кошмары. Сны очень красноречивы, но уста кошмаров вышиты золотом. Лишь научись слушать.

— А что будет, когда ты научишься их слушать?

— Надеюсь, что тогда есть возможность примириться с самим собой.

— Давай тогда я пока тебе помогу помириться с самим собой. Нужна внутренняя гармония! Будешь чай? — приподнялась с дивана Мизуки и парящей походкой направилась к кухне с островком, украшенным миниатюрным бонсаем.

— Конечно, — словно тихий ветер, подобный спокойной гавани, посвистел слова Леон, а затем, приоткрыв один глаз, сделал важное дополнение: — Габа, пожалуйста, любовь моя.

— Ну е-сте-е-е-ственно! — дразнила она его. — Не зеленый, не пуэр, не красный и уж тем более не кофе! Помню-помню!

— Спасибо, милая.

Засыпая у лужайки пышного зелёного бонсая в чайник из циньчжоуской керамики Нисин Тао габа улун Шань Лин Си, Мизуки задумалась. Она подожгла индийские благовония, пропитанные маслом сандалового дерева, и поставила тлеющую палочку на чайный столик рядом с двумя пиалами из Гуанси в форме огненных цветков лотоса. Пропустив первый пролив крутым кипятком, Мизуки разлила по пиалам настой золотисто-янтарного цвета, от которого сразу же по залу разлетелся вездесущий приятный аромат цветочного мёда и восточных специй, тёплые оттенки подвяленного инжира, терпкость красного винограда вкупе с маслянистостью песочного теста.

— Только сейчас поняла, что никогда не спрашивала тебя, почему ты пьёшь только габа улун и воду?

— В габа чае содержится гамма-аминомасляная кислота — уникальное вещество, повышающее мозговую активность и успокаивающее организм. Всё остальное меня будоражит, а я не люблю чувствовать себя, скажем так, на взводе.

— Так всегда было?

— О, нет, что ты. Большую часть жизни я вовсе не знал такого слова, как тревога или страх.

— Пока что-то не произошло?

— Да.

— Что-то, о чём ты мне не расскажешь? — пыталась в какой раз разболтать его Мизуки.

Леон прислушался к аромату чая, попавшему в водоворот благоухающих запахов цветущих букетов рододендрона, и слегка дымному, камфорному шлейфу благовоний — все чудные запахи слились в тонкую композицию дыхания жизни. Отпив мелкий глоток из пиалы, он ответил:

— Да. Не сейчас, но когда-нибудь.

— Надеюсь, я доживу до этого момента, — в шутку закатывая глаза, ответила Мизуки

— Ну, не настолько долго, конечно, я в себе буду вынашивать это бремя, — слегка улыбнувшись, подметил Леон, отпив следующий маленький глоток, поглаживая другой рукой мягкую щёчку Мизуки. Она не была полной и не была худой, а лицо её было «идеально ассиметричным», что бы это ни значило в мыслях Леона: на нём аккуратно расположились мягкие, нежные как два миниатюрных японских панкейка, щёчки, которые, как часто ловил себя на мысли Леон, уж больно хотелось укусить. «Волшебная, словно бы зачаровывающая красота соединилась в единое целое с живым огоньком искусного ума. Рай там же, где и ад, друг мой Сартр — в других», — думал про себя Леон, продолжая ласково поглаживать щёчку своей возлюбленной.

— Покажешь мне фотки? — спросила Мизуки, вспомнив про фотосессию.

— Конечно.

Леон подключил к небольшому ноутбуку со сверхтонким экраном фотоаппарат, загрузил снимки и продемонстрировал их Мизуки. На фоне окон, открывающих вид на сад, стояла Мизуки в своей кружевной сиреневой пижаме: на каждом снимке поза её менялась, как и выражение лица. Где-то она закидывала ногу на маленький кофейный столик и нагибалась к ней, показывая свою идеально ровную осанку. На каких-то снимках, повернувшись боком к камере, Мизуки игриво выглядывала из-за своего плеча. На другом снимке Мизуки стоит у больших тёмно-зелёных монстер, раскинувших свои огромные, монструозные листья, и небольших кустиков лимонов, одетая в изумрудное шёлковое кимоно под цвет её глаз. Собранные в слегка небрежный пучок волосы смотрятся очень органично и сексуально. Она вела блог в интернете, посвящённый здоровому образу жизни, читателями которого в основном были женщины. Также она активно продвигалась в социальных сетях, а Леон помогал ей, делая разнообразные снимки, должные продемонстрировать, что автор соответствует тому, о чём говорит.

— Что думаешь? — спросила его Мизуки.

— То же, что и всегда. Снимки красивые, но главное их украшение — это ты.

— Тогда я, как и всегда, поцелую тебя, загружу снимки, а потом мы что-нибудь придумаем… — длинным тонким пальчиком она играючи ткнула Леона в нос, приговаривая «Буп!», а затем быстро поцеловала в губы и на цыпочках улетела по винтовой лестнице в свою комнату на втором этаже.

Потянувшись на месте, Леон прохрустел всем телом, обратив внимание, что за время утренней медитации он изрядно окаменел. Поднявшись с дивана, он зевнул, прикрывая рукой широко открытый рот, утёр выпавшую из глаза слезу, оглянул быстро свой дом — всё было в порядке. Время здесь текло иначе — годы не коснулись покоя, окрашенного в серо-песочные цвета. Захватив с собой спортивный коврик, Леон вышел на задний двор, где помимо вишен цвели абрикосы, одно одинокое грушевое дерево, несколько кустов чёрной смородины и сирени. Аккуратно огороженные штабелированным камнем клумбы пестрили красными гвоздиками, белыми розами, красными и жёлтыми камелиями и амариллисами. Закрыв глаза, стоя на веранде, Леон прислушался к сложной комплексной композиции ароматов, доносящихся до него из сада, гонимых неуловимым ветерком, ласкающим кожу. Помимо невообразимо богатого пения цветов, добавились и спокойные летучие ноты морской свежести солёного воздуха.

Сделав глубокий вдох, он подержал воздух в лёгких восемь секунд, а затем выдыхал в течение двенадцати секунд. Повторив процесс семь раз, Леон скинул с себя кимоно и повесил его на крючок у двери. Выйдя с веранды, он направился вглубь сада по узкой тропинке, огороженной бамбуком. На небольшой полянке посреди крон цветущих деревьев Леон разложил свой спортивный коврик и приступил к разминке. Солнце грело его загорелую кожу, напоминающую цветом абрикосовый крем. Сначала размял шею круговыми движениями, затем сделал махи прямыми руками — в одну сторону, в другую, а затем руками вразброс. Потянул плечевые мышцы и сделал наклоны к носкам, спокойно дотянувшись раскрытыми ладонями до земли, а лбом до колен. Затем пару минут прыгал со скакалкой, легко переставляя ноги без запинки. От лёгкого напряжения его мышцы налились кровью: вздулись толстые витиеватые вены на руках, расширились налитые сталью бицепсы, трицепсы и дельты. На выпуклых грудных мышцах растянулся странной формы широкий, глубокий багровый шрам, идущий от левой стороны груди под мышку и заканчивающийся ближе к пояснице, пройдя всю спину, — он напоминал (первое, что приходит в голову) следы от тигриных когтей. Там же, на груди, был длинный вертикальный шрам от шеи до солнечного сплетения, пересечённый в месте щитовидной железы маленьким горизонтальным рубцом, отчего в этом месте его тела шрамы напоминали крест. Под грудью проходил протянутый, похожий на синусоиду, старый зашитый разрез. Даже невооружённый взгляд мог без видимых проблем найти на его теле изрядное количество других шрамов и рубцов: от колотых ранений, от рассечений, швов, пулевых, а некоторые экземпляры выглядели слишком экзотически, и понять, чем было нанесено ранение, не представлялось возможным. Среди них огромный Y-образный шрам на животе, уходящий в сторону печени и чуть ниже него тоже довольно большой дугообразный горизонтальный рубец, уходящий за спину, повторяемый также с противоположной стороны торса. Самым странным атрибутом его тела были одинаковые, идущие вдоль рук шрамы, где местами встречались вкрученные гайки из биосовместимого титана. Мизуки он объяснил, что всё это — следствие страшной аварии, в которой он был на волосок от смерти и даже пробыл в коме четыре месяца: ему заменили многие органы и даже кости. Гайки же использовались во время реабилитационных процедур, о которых Мизуки не стала расспрашивать. Вопрос донорства и оплаты решился компанией, в которой Леон работал.

На торсе выпучились рельефные кубики и выпирающие косые мышцы, пока Леон стоял четыре минуты в горизонтальной планке. Следом он сделал несколько подходов классических отжиманий, потом широкие, индийские, узкие и диагональные. Прошёлся двенадцать раз упражнением «гусеница», присел восемьдесят раз, сделал несколько выпадов и закончил финальной растяжкой мышц: поза кобры, корова-кошка, ребёнок, лотос и шпагаты.

С головы по всему разгорячившемуся торсу, на котором стали более заметны рубцы, стекали мелкие ручейки пота. Размеренно поднималась и опускалась грудь — дыхание быстро стало ровным. Во время упражнений Леон не дышал тяжело и в целом не сильно устал. К сорока пяти годам он выглядел на тридцать — много кто говорил ему об этом и задавался вопросом, как добиться похожего результата, но Леон лишь молчаливо отмахивался.

Обсохнув под солнцем, он вернулся в дом, прошёл в ванну комнату и принял прохладный душ, тщательно вымыв всё тело от пят до головы. Волосы мыл вчера, поэтому предпочел потуже затянуть пучок и не мочить их лишний раз. Прошёлся по телу лишь руками, стараясь не царапать кожу губкой слишком часто. Особенно хорошо промыл пах и пенис, предварительно побрившись триммером в этой области: он уважал заботу Мизуки о собственном теле, гигиене и эстетике, поэтому и сам старался соответствовать. Их сексуальная жизнь ни в коем случае не была фундаментом отношений, которые строились на более значимых эфемерных материях, но всё же их секс был такой вещью, на которой нередко держатся самые крепкие браки.

На бедре возле артерии белая, словно рваная, стяжка на коже имела своё зеркальное отражение на противоположной стороне этой же ноги — сквозная пулевая рана. Шрамы были старые: возраст их насчитывал от пяти до двадцати семи лет. Отодвинув антрацитовую шторку ванной, Леон столь же тщательно вытерся, пока капли падали на пол цементного цвета. Посмотрел в отражение — задумался о чём-то своём, но довольно быстро вернулся и, переодевшись в чистый комплект белья, накинул сверху своё кимоно с ароматом цветущего сада и вернулся в зал. Прошло не больше часа.

В это время Мизуки приготовила завтрак: мисо-суп, плошку пропаренного риса и стейк из лосося с соленьями цукэмонэ. Также на столе снова заварился габа улун для Леона и чашка дрип-кофе из Эфиопии для Мизуки. Неторопливо они съели завтрак, пока не выгорела вновь зажжённая палочка благовоний. Иногда они готовили вместе, особенно в первое время брака, но вскоре Мизуки полностью узурпировала это занятие, сочтя его занимательным, медитативным, радующим всех членов их семьи (из двух человек) и также, что уж таить, подходящим для её блога.

— Думаю, съездить на рынок в город. Морозилка почти пустая, — сказал Леон, когда тарелка его опустела.

— Купишь мне краски? Заканчиваются белый, фиолетовый и оранжевый… Можешь весь набор купить, если несложно.

— Там же, где и всегда?

— Да.

— Хорошо, заеду. Возьму немного айвы, если спелая. Поближе к нам есть крытый рынок местных — у них вкусные фрукты.

— Не жалеешь, что так далеко живёшь? Можно было бы на Эгершельде поселиться. Это хороший район, ты ведь знаешь.

— Да. И слишком людный. Мне здесь больше нравится.

— Ну чего ты такой нелюдимый?

— Уж какой есть — поздно меняться. Я больше предпочитаю слушать тишину. В городе же машины, темп жизни другой: все кричат, гудят, никогда не спят — невыносимо. Не представляю, как люди в мегаполисе живут.

— А ты ни разу не был в мегаполисе?

— Был. Даже жил там, поэтому так уверенно об этом и говорю.

— А в Японии был? В Токио, например?

— Был. Давно, правда. Очень.

— А что делал там? Ты не рассказывал.

Леон поднял глаза на неё, но взгляд его проходил сквозь неё. На мгновение Мизуки показалось, что в его глазах проскочила молния, а затем, подобно хрустальному рождественскому шару, в них закружился искусственный буран, но через миг всё стихло, и спокойно, будто ничего не произошло, он ответил:

— Я был в отпуске, — и, немного подумав, добавил: — С коллегами.

— Ух ты! Здорово! И как тебе Токио?

— Шумный, яркий. Когда я там был, было довольно… прохладно. Мне больше понравилась Айнокура в префектуре Тояма. Сикарава-го тоже показалось мне местом изумительной живописности. Я даже до сих пор подумываю о том, чтобы перебраться туда, да не решаюсь.

— Сиракава-го… Я только фотографии видела одной старой знакомой. Красивое место. Это же деревня? Она ведь меленькая и окружена глубоким-глубоким лесом, да? Правильно поняла?

— Да. Лес там глубокий и тёмный. Зимой беспросветен от слова совсем. Мы тогда поднимались в гору Нингё северно-восточней Сиракавы-го.

— Вы же были в Токио. Или вы не только в столицу ездили?

— Не только. Быстро устали от городской суеты, поэтому хотели заняться природным туризмом. Посетили пару деревушек, городков, храмов и парков. В общем, как уже и сказал, — занялись природным туризмом. В горы лазили.

— И как? Понравилось?

— Да, — сжав желваки до скрипа, выдавил из себя Леон. — Очень даже. Никогда не забуду.

— А почему переехать не решаешься?

— Прямо сейчас понял, что вовсе этого не хочу. Слишком живописно. То ли дело здесь — всё серое и с наступлением холодов становится лишь серее. Культура серая, погода серая, люди серые. Всё прямо так, как надо. Глаз не замыливается.

— И поэтому у тебя самый яркий сад во всей округе, — усмехнулась Мизуки.

— Ничего не ускользает от твоего взора. Заболтались мы. Мне пора ехать.

— Хах, попался! Ну ладно, хорошо. Не забудь краски!

— Конечно, милая. Спасибо за завтрак — как всегда, невероятно вкусно.

Переодевшись в тёмные штаны-карго из высокотехнологичной ткани, чёрную футболку с длинным рукавом и бомбер с вертикальными рельефными полосками, натянул на голову чёрную кепку, распустив волосы. Быстро всунул ноги в простые чёрные кроссовки из кожи и прошёл к гаражу, прилегающему к дому. Внутри на выбор расположились «УАЗ Хантер» оранжевого цвета и глянцево-серый Lexus LC 500 Sport+. Выбор, очевидно, пал на «Лексус». Сев в салон, обшитый сверхкачественной чёрной кожей, Леон запустил сердце своего зверя. Словно панель космического корабля, замигали информационные панели. Переключив режим на рукояти передач на Sport, Леон прожал педаль газа, и дикий рокот тетраморфа с головами льва, тигра, ягуара и гепарда протяжно зарычал из своих турбин. От этого звука настроение всегда становилось лучше. Проехав на скорости двадцать-тридцать метров в час по узким улицам коттеджного посёлка, где он поселился, Леон выехал на трассу А-370, устремив свой пронзительный радостный взгляд на бесконечную дорогу, предстоящую ему. Передвижное царство кожи, алькантары и карбона, похожее на космический корабль, наполнилось плотным звуком исполнителя Night Lovell, слушать которого можно было в основном лишь во время поездки на скорости за сто восемьдесят километров в час. Леон вдавил педаль в пол, серая молния на чудовищной скорости сорвалась с места, подняв стрелку тахометра до трёх тысяч оборотов.

Через двадцать минут Леон уже парковал свою зверюгу у рынка, где в основном он закупал рыбу и мясо. Всё остальное могла привезти доставка. Предпочитая долго не гулять без дела, он сразу направился в небольшой рыбной лавке, за которой стоял огромный контейнер, в котором поддерживалась минусовая температура. Ещё на подходе он увидел того, кого хотел бы увидеть.

— Добрый день, Люда.

— О, Лёвушка! — вроде как искренне обрадовалась ему Люда: слегка полная женщина лет пятидесяти, обладавшая уникальным перманентным румянцем на щеках и ничем не выводимой жизнерадостностью в любое время суток, года и метафизического расположения Земли в космическом пространстве. Она была из тех, кому, как говорится, «всё побоку», — не волновал её ни ретроградный Меркурий, ни слабое положение Луны. Её муж держал небольшое рыболовство и справлялся с ним более чем хорошо. По какой-то необъяснимой причине самые вкусные и жирные рыбины любили попадаться именно ему — мистика, но факт. — Давне-е-е-е-нько тебя не было! Где пропадал?! Мы уж подумали, что ты уехал куда иль рыба наша разонравилась тебе! Юра весь на ушах стоял! Всё задавался вопросом! — быстро, даже скорее слишком быстро и живо говорила Люда.

— Да как-то всё лень в город было выехать.

— Чего лень-то?! Тебе ехать-то тут минут тридцать! — уже пятый год повторялся этот неформальный диалог.

— Двадцать.

— Шумахер! — подытожила она, а затем в ней проснулась коммерческая жилка. — Так ты за рыбкой же? Иль просто соскучился?

— Ну уж точно не для того, чтобы по рынку бесцельно бродить.

— Так бы с этого и начал! А то лень, то сё, то то! Рыбу мне дайте, и всё! Я того! Ну ладно! Чего в этот раз дать? Смотри, какая у нас сёмга попалась — вкусная до невозможности. Только тебе предлагаю.

— Много же у меня тут близнецов, получается.

— Вот ещё чавыча есть, — не обратила на его замечание внимания Люда. — Есть цельные тушки, если нравится разделывать, ну и выгоднее так будет. Муксун вот! Палтус есть! — показывала на свои сокровища с неподдельной гордостью хозяйка лавки.

— Да что ты вот начала? Три года же уже покупаю одно и то же.

— Знаешь, что?

— Что?

— Только глупый портной будет работать со своими клиентами по старым меркам. Умный портной каждый раз снимает новые со своих клиентов.

— Умно… Но мне как обычно.

— Так ты бы с этого начал! Ё-моё! Распинаюсь тут стою! — рассмеялась Люда, бывшая будто древним примитивным божеством матери-земли и жизни, смешанным с древнегреческим Дионисом, который всегда был «хорошеньким» подлецом.

Затем она сложила в плотный термостойкий пакет около пятнадцати килограммов резаных стейков форели и посчитала сумму на калькуляторе.

— Двадцать две. Скину пару тысчёнок — ты у нас так один берёшь с размахом.

— Спасибо, — спокойно ответил ей Леон, немного улыбнувшись, и передал деньги. — Хорошего тебе дня. Юре привет — я никуда не делся и особо не собираюсь исчезать.

— Ой, спасибо-спасибо, Лёвушка! Ох, исчезать это, как говорится: «Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему свои планы». Ну, давай, тебе тоже всего хорошего! А-то я тебя замучила!

По пути Леон зашёл во фруктовую лавку и купил немного свежей айвы, хурмы, немного красных и зелёных яблок, пару грейпфрутов, кило апельсинов. Ощутив, что нести продукты стало тяжело, он вернулся к машине и закинул всё в багажник, а затем вернулся и дополнил перечень покупок несколькими килограммами черешни и клубники, а заодно взял и арбуз, подумав о том, что Мизуки будет рада. Вспомнив про просьбу Мизуки, посмотрел на часы, сказавшие ему, что его нет дома уже два часа. Быстро вернулся к машине, закинул все покупки к остальным и побыстрее направился к художественному магазину «Да Винчи», где наскоро купил хорошие наборы красок целиком, потому что забыл, какие именно цвета закончились.