Между грушей и сыром

Елизавета Бам, 2023

После таинственной смерти старшей сестры художник Лев Нойман возвращается в их старую московскую коммунальную квартиру, в которой он не был несколько лет. Волей-неволей ему приходится вновь встретиться с людьми из прошлого: соседями по квартире, брошенной любовницей и бывшей женой, а также дочерью, которая его почти не помнит. Тем временем у Льва появляются и новые знакомства, включая странную таинственную девушку. Пока художник пытается разобраться в своих чувствах и осознать смерть сестры, убийца наносит новый удар.

Глава 5

Проснулся он в пять часов вечера, просто как-то сразу открыл глаза и почему-то рот. Вечернее солнце пыталось пробиться сквозь гобеленовые шторы. Лев Борисович встал и подошел к окну. Стекла были чистыми. Лев Борисович зевнул и потянул на себя балконную дверь. Дверь не поддавалась. Тут он увидел под ручкой блестящий желтый кружок замка. На столике лежала связка Ревеккиных ключей. Он сразу увидел нужный — такой же желтенький. Открыл замок (два оборота!!) и снова потянул за ручку.

Конечно, он помнил, что там нет балкона. Он даже помнил, при каких обстоятельствах тот обвалился. Дверь открывалась внутрь, и за ней не было ничего, даже крошечного карнизика. За годы бездействия дубовая дверь просела, и Лев Борисович с трудом дотолкал ее до стены, оставив на паркете некрасивый полукруг. Закурил, прислонившись к косяку. Льву Борисовичу, да и не только ему, всегда нравился этот вид из окна: на переднем плане — церковь Илии Обыденного, окруженная верхушками трех деревьев, внизу — крыша двухэтажного дома, слева — дом, справа — желтый дом, за ним повыше — красный, потом невидимая река, а за ней: большой серый дом, две башни с золотыми куполами — это слева, а справа — две заводские трубы, а совсем вдалеке, как лошадка на картине «Девочка на шаре» — высотка.

Тут Лев Борисович почувствовал беспокойство, причиной которого был голод. Снял со стула плащ, достал бумажник и пересчитал оставшиеся деньги. Он не был богат: все его сегодняшние фокусы с такси были субсидированы покойной сестрой. Того, что лежало на ее книжке, хватило на оплату всех ритуальных услуг и еще на месяц где-то умеренной жизни оставалось. Ограбила она кого-то что ли? Лев Борисович удовлетворенно вздохнул, сел в кресло, закрыл на минуту глаза, потом открыл и с интересом осмотрел комнату.

Давным-давно она принадлежала Сашиному отцу, Андрею Сергеевичу, Дюсе. От него остались только два говеных шкафа с книгами. Потом здесь поселились два славных мужа — Лев и Александр. В то время из мебели можно было отчетливо опознать лишь диван, тахту наверху и два кресла, все остальное было завалено мольбертами, рулонами ватмана и холстами, пол и стены были заляпаны краской и раздавленной пастелью, со всех ручек и крючков свисали грязные тряпки и полотенца, одежда была просто свалена в углу. Как-то Саша напился и заснул под ней, а его целый день искали по какому-то важному делу.

Когда Лев Борисович стал чаще бывать у жены и дочери, а Саша получил в подвале студию и стал вести там кружки для детей и всех желающих, комната снова приобрела жилой вид, тем более, что там поселилась Ревекка. Но тогда это все равно была Сашина комната, мать обживала только крошечный закуток у лестницы. Теперь же Лев Борисович с удивлением оглядывался, словно открывая в своей сестре совсем другого, не замеченного им раньше человека.

В комнате было чисто и просторно: все старое и ненужное, видимо, было отнесено наверх, Ревекка и десять лет назад боялась хлипкой деревянной лестницы и никогда туда не поднималась. Осталась только функциональная мебель: диван, кресла, шкаф. При всей своей бедности и неприхотливости, Ревекка была себе на уме. На столе как-то удачно лежали несколько импортных ярких карандашей и пепельница «Ротманс», хотя сама сестра не курила. Около кровати живописно разместились две баночки «Пондз» (проверил: пустые), из буфета выглядывала бутылка «Мартеля» (проверил: почти полная). На свободной стене висели три картины: две Сашины и одна Льва.

Тут Лев Борисович отвернулся и увидел старый телевизор и новый видеомагнитофон. Он опять вспомнил Ревеккино письмо. Оно должно лежать в сумке, а сумка стояла на столе. Так и есть, вот оно, даже конверт с какими-то зайцами. Лев Борисович сунул письмо в карман, надел свитер и кроссовки и пошел в рюмочную на Ленинку, которую очень хорошо помнил и любил. Рюмочная, оказалось, уже успела превратиться в магазин, «Пент» — во что-то заграничное, поэтому Лев Борисович из последних сил, как дурак, поплелся на Арбат есть шаурму под вопли слабогрудой девицы из динамика. Потом он пил пиво, ходил туда-сюда в надежде встретить кого-нибудь из знакомых, но встретил соседа Юру. Тот выходил из цветочного магазина.

— Здравствуйте. Приятный вечерок.

— Не то слово. Выпьете со мной пива?

— С удовольствием. Я домой иду, так что не тороплюсь.

Они купили по бутылке «Тверского темного» и сели на пластмассовые стулья.

— А есть хотите?

— Нет, спасибо. Но вы ешьте, ешьте.

— И я не хочу. А вы цветы любите?

— Не очень. У меня стоит пальма. Она не завяла по недоразумению. А вы любите?

— Нет. Это я… про цветочный магазин хотел спросить.

— А, это. Подруге на день рождения подарок купил. Вот, смотрите.

Юра достал из рюкзака пакет, а из пакета — что-то коричневое.

— Можно?

Это оказалась игрушечная голова.

— А на Новый год вы ей руку подарите или.. ногу?

— Нет. Ха-ха. Вот сюда льешь воду, и растет травка. Очень модно.

— Ясно.

— А вы надолго здесь останетесь?

— Нет, — неуверенно ответил Лев Борисович, — вот сдам комнату и уеду.

— Тогда вам сейчас уже нужно звонить по агентствам. Такую комнату — проблема сдать. Ни лифта, ни мусоропровода. Балкона, кстати, тоже нет. Кроме того, она не приватизирована. Это тоже проблема.

— Откуда вы все знаете?

— У нас вся квартира не приватизирована. Когда живешь в коммуналке, хочешь — не хочешь, а жилищный кодекс прочтешь.

— А вы комнату снимаете?

— Нет. Я типа наследство получил. Бабушка меня в последний момент прописала. Два года назад. Вот, решил, что лишний гимор не помешает. Лучше б клетку в Бутово, но свою.

Лев Борисович с трудом следил за телеграфными фразами своего нового знакомого.

— Все настолько плохо?

Юра пожал плечами.

— Безмазово. Я даже жениться не смог.

Причем тут женитьба, Лев Борисович не понял.

— Кстати, вас как зовут? — спросил Юра. — Память на имена никакая.

— Лев.

— Юра. Двинем что ли домой?

В прихожей они разделись, и Юра сказал:

— А хотите, приглашаю вас в гости. У меня есть «Финляндия Кранберри».

— Что это?

— Клюковка. И колбаса.

Лев Борисович подумал, что не стоит прямо сейчас звонить Маше, чтобы в первый же день не надоесть.

— Конечно, с удовольствием.

— Вот эта моя комната.

Юра включил свет.

— Хорошо у вас, — сказал Лев Борисович и подошел к эркеру. Из окна был виден двор с помойкой и соседний салатовый дом.

— Садитесь в кресло, — благородно предложил Юра, открывая холодильник.

— Это удобно, что у вас холодильник в комнате.

У самого Льва Борисовича холодильник стоял в коридоре рядом с холодильником Виктора Палыча.

— И телефон, — на столе лежала трубка радиотелефона. — Только когда я говорю, у всех соседей первая программа вырубается. Сэнкс год, они еще не въехали, от чего это.

— А от чего?

— Радиотелефон и первая программа тэвэ на одной частоте работают. Ну вот: колбаса в тарелке, водка в рюмках. За знакомство?

— За соседство, я бы сказал.

Они выпили. Лев Борисович проглотил слюну.

— Дерьмо водочка, — согласился Юра, — Очень сладкая.

— Пойдет, — Лев Борисович почувствовал желание тоже говорить односложно.

Выпили еще. И еще. Закурили.

— А чем вы занимаетесь? — Лев Борисович с уважением поглядел на компьютер.

— Перевожу. Какие-то боевики бесконечные. Хоть не любовные романы. Еще учу одного урода писать сочинения.

— А сами пишите?

— Что, сочинения?

— Нет. Стихи, прозу, что-нибудь?

— С чего вы взяли?

— Не могу объяснить. Просто мне кажется, что в вас должно быть что-то еще… не только ради денег, а что-то серьезное. Вы из тех, кто может творить.

Юра опешил. Лев Борисович запил свой монолог водкой и с шумом втянул воздух.

— Насчет творить это вы загнули, — смущаясь протянул Юра. — Я пишу. Прозу. Точнее я все время сочинял стихи, но они какие-то… никакие были. Но всем, конечно, нравились. Еще бы им не понравились. Рифма, смысл какой, — Юра выпил. — В итоге — неплохая песня на три аккорда. А сейчас мне хочется что-то высказать, что-то сделать, только без толку все.

— Но вы пишите?

— Пытаюсь.

— Так что же без толку?

— Трудно сказать. Мне кажется, я отстал со своими порывами лет так на сто. Какая там современность? Я вообще не понимаю, что такое XX век. Откуда они такие взялись? Что им надо? Вот прошлый век. Я их понимаю. Я им сочувствую. Байрон, Жюльен Сорель, Дама с камелиями и собачками. А в России: Чацкий, потом Онегин, Печорин, Рудин, Лаврецкий, и наконец, Базаров и Лиза Бахарева, которой уже некуда. С другой стороны — Лопухов и Рахметов. Все понятно. «Кто виноват» сменяется «Что делать». А Герцен. Я прочитал почти все труды Герцена. Лирику Огарева прочитал, письма. Мне смешны их шутки. Я бы поехал в Сибирь освобождать Чернышевского. Бомбу в царя я бы, правда, кидать не стал. Вот с этого момента меня уже начинает поташнивать, с народовольцев этих. Вы замечали, что это просто страшно: изучать историю. Как детектив читать, когда ты знаешь, кто убийца, а герои еще нет. И делают глупость за глупостью. Так и хочется им крикнуть, рассказать, что они натворили своей историей. Наш век — это просто плевок в рожу.

Лев Борисович испуганно поднес руку к лицу.

— Кому?

— Да мне, хотя бы. Две мировые войны. Полеты в космос. Психоанализ. Ложь, секс и видео. Что я могу сказать этим людям?

— А про следующий век вы что думаете? — задумчиво спросил Лев Борисович.

— Боюсь, я в него совсем не впишусь, — грустно ответил Юра. — Мне снова кажется, что я живу в детективе, в котором знаю концовку. Только другие ее пока не знают.

— Вы не выглядите старомодным.

— Вы меня не поняли. Я современен, я тоже все знаю. Меня нельзя ничем увлечь, я абсолютно пуст внутри. У меня нет ни капли таланта..

Они еще выпили. За талант. Лев Борисович поспешил сменить тему.

— Я завтра уеду, скорее всего. Обратно в монастырь.

— А комната?

— На пару дней. Оформлю отпуск, возьму кое-какие вещи и вернусь. Буду заниматься квартирным вопросом.

— Вы так не хотите жить в Москве? Подождали бы еще немного, соседний дом уже расселили. Фирма одна, дали всем квартиры в зеленой зоне.

— Мне не нужна квартира в зеленой зоне, я живу в деревне. Честно говоря, я очень привязан к этой квартире, в ней прошли лучшие годы моей жизни. Мы только приехали в Москву, мне дали общежитие, а Саша жил здесь с отцом.

— Саша?

— Мой племянник. Мы с ним были ровесниками, обоим по восемнадцать.

— А откуда вы приехали?

— Из-под Львова. У меня там уже никого не осталось, Рива, как отца похоронила, так тоже сюда переехала.

— Ревекка мать Саши?

— Да… мать. Саша погиб семь лет назад. Это ее сильно подкосило. Она и меня воспитала, но… Знаете у нас в семье были странные отношения. Ревекка была вроде как мать, а отец мой — он и отец, но по возрасту годился мне в дедушки. Я так и не знал до конца, как к нему относиться, даже как его называть. В мыслях все время сбивался на имя-отчество.

Лев Борисович замолчал. Юра резал колбасу кружочками и не успокоился, пока не порезал весь кусок. Потом налил водку в рюмки.

— Вы сюда учиться приехали?

— Да, Суриковку закончил.

Разговор сдох. Лев Борисович посмотрел на часы.

— Половина первого.

«Уходи же, ну уходи», — подумал Юра. Минут через десять должен был начаться «Ночной портье» по телевизору. Мысленно Юра уже простился со Львом Борисовичем, пожелал ему спокойной ночи и счастливо доехать, а теперь приветствовал Дирка Богарта и Шарлотту Ремплинг.

— Пойду я спать, а то просплю семичасовую электричку.

— Конечно. Заходите еще, когда вернетесь.

— Непременно. Спокойной ночи.

— Спасибо за компанию. Приятно было познакомится.