Между грушей и сыром

Елизавета Бам, 2023

После таинственной смерти старшей сестры художник Лев Нойман возвращается в их старую московскую коммунальную квартиру, в которой он не был несколько лет. Волей-неволей ему приходится вновь встретиться с людьми из прошлого: соседями по квартире, брошенной любовницей и бывшей женой, а также дочерью, которая его почти не помнит. Тем временем у Льва появляются и новые знакомства, включая странную таинственную девушку. Пока художник пытается разобраться в своих чувствах и осознать смерть сестры, убийца наносит новый удар.

Глава 2

Татьяна Дмитриевна Брыкина вышла из вагона метро на станции «Ясенево». Она сделала все, что смогла. Взяла отгул, съездила в эту вшивую коммуналку, теперь можно и домой: пообедать, отдохнуть, пока не придет с работы Коля. Лева — не беглый каторжник. Найдут.

Около метро она купила журнал «Деньги» и пошла в свою отремонтированную квартиру в желтой башне, где в холодильнике стоял суп и жаркое, а в гостиной сидела дочь и смотрела видик, вместо того, чтобы делать уроки.

— Так-так. Ничего не ешь, ничего не учишь. Очень зрело.

— Мам?! Я что ты тут делаешь?

— С работы отпросилась.

— Чтобы посмотреть, как я уроки делаю?

Татьяна сжала губы и покачала головой.

— Как с ребенком разговариваю. Ты обедала?

— Я бутерброд съела. И помидор.

— Ясно. А в стакане что?

— Кола. Хочешь?

— Нет. Ты хоть ящик выключи, раз уж со мной разговариваешь. Ну спасибо. Знаешь, я думаю, пора тебя с довольствия снимать.

— Чего?

— Ну, не буду я больше тебе готовить. Коле буду, а тебе нет, раз ты фигуру бережешь.

— У меня хорошая фигура.

— Согласна. Ладно, собирай все это и иди к себе в комнату, мне стол нужен.

Анна знала, что матери не нужен ни стол, ни ее общество, просто Татьяна сама не хотела идти в свою спальню, ее место было только в гостиной, в центре квартиры.

Татьяна сидела на кухне и с удовольствием ела суп. Дверь открылась, и вошла Анна.

— Мам, я налью себе?

— Почему бы и нет? — один ноль в ее пользу.

— Мам, а почему ты с работы ушла? Ты что, себя плохо чувствуешь?

— Спасибо за заботу. Нет, со мной все в порядке. Знаешь, сегодня умерла твоя тетя.

Анна поперхнулась.

— Откуда у меня взялась тетя?

— Тетя Рива, сестра твоего отца. Не прикидывайся, ты должна ее помнить.

— А, эта. Она какая-то очень старая была, да?

— Она старше папы на двадцать лет ровно. Ей всего-то шестьдесят было.

–??

— Конечно, тебе что шестьдесят, что сто. У нее был сердечный приступ.

— Ну и что?

— Ничего. Мне позвонили из милиции, искали твоего отца.

— Как они тебя нашли?

— По Ревеккиной записной книжке. Я там еще у нее под старой фамилией. Она все записывала: и домашний и рабочий, хоть ни разу не позвонила.

— А ты знаешь, где он?

— Нет, после развода он только раз приезжал в Москву из какой-то глуши. Как раз я замуж вышла, и мы с Колей съезжались, помнишь? Вот он и приезжал, мы его из той, старой квартиры выписали и прописали к Ревекке.

— Зачем? — насторожилась Анна. Она не помнила уже, была ли она действительно расстроена внезапным исчезновением отца из ее поля зрения, во всяком случае, к Николаю Семеновичу — Коле, она относилась довольно спокойно. Но во всем том, что рассказала сейчас мать, ей на мгновение померещился коварный заговор против родного отца. Лишили дочери, выселили из квартиры, выпихнули из Москвы вообще, а теперь еще и сестра умерла…

— Ты дурочкой прикидываешься или правда ничего не помнишь?! Где мы жили, помнишь? Двухкомнатная хрущоба с бабушкой. Кто все время ныл, что ей собственная комната нужна, потому что она, видите ли, уже взрослая? Теперь у твоего отца комната на Остоженке, комната, кстати, как две твоих, у нас — эта квартира, и все счастливы. — Неожиданно эмоционально высказалась Татьяна.

Анне стало стыдно. Сколько она себя помнила, так заканчивались все ее разговоры с матерью: ей становилось стыдно даже за те слова, которые она не сказала. Анну раздражало, что мать УЖ СЛИШКОМ МНОГО понимает. Ничто не проскочит мимо нее, каждое слово, каждый жест будет ею пойман и, что самое обидное, ВЕРНО истолкован. Не поднимая головы, Анна встала, вымыла свою тарелку, налила в стакан «Кока-Колу» из холодильника и ушла в свою комнату.

Там она сразу почувствовала себя лучше. Встала в дверях и с удовольствием осмотрелась. Двухъярусная кровать с толстым пуховым одеялом, письменный стол с вертящимся креслом, еще одно «дутое» кресло в углу, музцентр, небрежно разбросанные кассеты и компакты, пара книжных полок и постер на стене (афиша к фильму «Мой личный штат Айдахо» с Киану Ривзом) и еще много всяких прикольных фишек: фотки с прошлого Нового года, лист ватмана, расписанный ее прежними одноклассниками, когда она переезжала, шарж на саму Анну и ее лучшую подругу Аню Сыч, сделанный на Арбате.

Были еще какие-то смешные объявы, значки из разных городов и фотографии из Лондона, где они с матерью были прошлым летом. Классная комната. Никто не знал, сколько месяцев упорного труда потребовалось Анне, чтобы создать подобное совершенство, в которое не стыдно пригласить гостей. К сожалению, пока кроме самой Анны и ее лучшей подруги Ани Сыч, никто эту красоту не видел. Анна взяла ручку, тетрадку и книжку и залезла наверх, на второй ярус своей кровати писать сочинение.

Вечером пришел с работы Николай Семенович, сорокалетний усталый мужчина с печальными глазами. Месяц назад убежала его собака — замечательный и умный шотландский сеттер Баадер-Майнхофф или просто Бадди. Татьяне больше нравились кошки, а Анну с детства не приучили к домашним животным, поэтому Николай Семенович горевал в одиночестве и молча, не желая надоедать окружающим.

Николай Семенович вообще говорил мало. И ел мало, пил только в гостях, когда не надо было вести машину, да и тогда лишь пригубливал, спал мало, вообще ему не очень многого было надо от жизни. Он работал экспертом в Центробанке, у него была прекрасная жена и вежливая девочка, к которой он ходил в школу на родительские собрания. Своих детей у него не было, поэтому он так привязывался к собакам, хотя совершенно не умел с ними обращаться. Бадди вечно куда-то убегал и не слушался никаких команд.

За ужином предки говорили о политике. Во всяком случае, это звучало как политика. Анна такие разговоры не понимала. В них была какая-то нервозность, даже паника. Анна же за свою страну была совершенно спокойна. Не то чтобы она была патриоткой: кто был пионером, это слово на дух не переносит, но ей очень нравилось то, что происходит сейчас в России, а точнее в Москве. Одно она знала хорошо: раньше ей приходилось играть в «жизнь как у людей», в жизнь, подсмотренную в кино, а теперь хоть эта игра стала реальностью. Анна смутно помнила, как лет пять назад покупала вонючую «Пепси-Колу» и переливала ее в фирменную баночку, специально вымытую, которую потом опять надо было мыть (какой бред!) и делала незамысловатый бутерброд с котлетой и двумя кусками хлеба, полагая, что он похож на гамбургер. Потом вообще ничего не было, только карточки и гумпомощь, еще было два классных путча, зато теперь есть «Макдональдс» и реклама коки по телеку.

И это закономерно полагала Анна. Мы (наш народ и правительство) достаточно потрудились, все стало хорошо, как сейчас. Так зачем волноваться, решать судьбу страны на кухне. Назад вернуться уже невозможно, а хуже, чем было, уже не будет. Надо жить и работать. А если не нравится здесь — уезжайте на Запад, теперь с этим нет проблем. Ну предположим, Коля еще что-то понимает — в экономике хотя бы. А мать-то, мать куда лезет? Ничего кроме своих цветочков не видит, а туда же: коммунисты, Жириновский, кризис экономической программы… Теперь вот о войне заговорила. Она в газете прочитала. Какая еще война? Какой Кавказ? Сейчас XX век. Есть «длинный и круглый стол переговоров». Да если и будет, нас все равно ничто не победит.

Пусть лучше подумают о том, что пора компьютер купить. Анне надоело сдавать свои сочинения (которые в ее школе называли «курсовые» и «рефераты») написанные от руки в тетрадке, как маленькой.

Зазвонил телефон.

— Ань, возьми трубку.

Анна поморщилась. Она не любила, когда ее называли Аней, Анькой или Нюшей, только полное имя казалось ей более-менее благозвучным.

— Да-а, здравствуйте, — немного в нос протянула она.

— Добрый вечер, — ответила ей трубка мужским голосом, — Татьяну Дмитриевну будьте добры.

Анна показала на мать пальцем. Татьяна замахала руками.

— А кто ее спрашивает?

— М-м. А это кто?

— Ее дочь.

— М-м. Анна? Анна, я твой папа.