Земля королевы Мод

Екатерина Мурашова

Второй роман любовно-авантюрной трилогии «Анжелика и Кай». Читатель попадает в обыкновенно-экзотическую коммунальную квартиру на Лиговском проспекте в центре Петербурга. Инвалид-афганец Семен, шизофреник Аркадий, работающий в детском доме, пьющая семья Кривцовых, портниха-надомница и мать-одиночка Наталья, рыночная торговка Дашка – все это соседи Анжелики, и у каждого из них – своя история. И еще: именно в этой квартире накануне установления Ленинградской блокады Лев Шеин спрятал эвакуированные из Могилевского обкома партии сокровища. Единственная из жителей квартиры, кто помнит о них сегодня, – подруга Льва, глубокая старуха Фрося, которую когда-то называли «красной проституткой». Лев предупредил Фросю, что когда-нибудь за сокровищами вернется он сам или его сын Иван, которого она узнает по условленному знаку…

Вместо пролога

Два шкафа детективов нагло скалились разноцветными корешками.

Я взмахнула рукой и смела на пол сразу десятка три. Книжки летели, взмахивая радужными обложками, как разжиревшие колибри, и падали с мертвым шелестом.

Дашка испуганно округлила глаза в темноте коридора. Я абсолютно не склонна к экзальтации, и всей квартире это известно.

— Анджа, не надо! — гнусавым шепотом попросила Дашка. — Книжки-то причем? Вы же сами говорили: «Книга — это святое!»

Я, не удержавшись, хрипло расхохоталась. Дашка еще попятилась и раскрыла дверь в свою комнату. Подготовила путь отступления.

«Сейте разумное, доброе, вечное!»

Этот лозунг висел в дворовой школе, где я училась, на задней стенке кабинета литературы. Когда учительница литературы стояла перед классом, она все время его видела. Наверное, она повесила его, чтобы не забыть, что, собственно, она тут делает.

Вот и я тоже — сею. Иногда оно даже всходит. Вот как сейчас, в Дашкином лице…

Кирилл и Машка тоже были тут. Молча проводили взглядом беспорядочно упавшие книжки. Дашка что-то пробормотала и попыталась успокаивающе дотронуться до плеча Кирилла. Подросток грязно и изощренно выругался и отпрыгнул в темноту. Машка растерянно потерла кулаком сухие глаза.

Я отчего-то вспомнила, что у упавшего Федора все волосы на затылке были в грязи и свалялись, и что-то надо было с этим сделать, а я не успела сказать Зое… Что — сделать?! Кому это теперь нужно?!!

В кухне Фрося варила свой вечный суп из капусты, картошки и бульонного кубика. Щегольские шлепанцы с загнутыми носами, которые Фросе явно кто-то подарил, были ей слегка велики. У Фроси очень маленькая нога. И узкие фиолетовые пятки под тонкими желтыми щиколотками. Удивительно, ей столько лет, она все время жалуется на больные ноги, но лодыжки у нее никогда не отекают. Я моложе Фроси почти в два раза, но мучаюсь отеками постоянно.

— Беда-то какая… — сказала Фрося, склонившись над кастрюлей.

— Да, — сказала я.

— И не верится никак, — продолжила разговор Фрося. — С утра еще все ладно было. Я за молочком сходила, к бочке, в очереди постояла… Солнышко светило, потом дождичек прошел… Мы со старушками у кафе под зонтиками прятались… Все кажется, можно как-то вернуть, договориться…

— Именно со смертью нельзя договориться, — возразила я. — Хотя, если верить американскому психологу Кюблер-Росс, практически все так или иначе пытаются. И еще что-то с ней сделать — обойти, не заметить — тоже нельзя. Из-за уникальности субстанции, наверное. И это единственный случай, когда не помогают цинизм и ироническое отношение к жизни. Чтобы помогло, нужно, наверное, быть французом. У них в классических комедиях замороженные трупы десятками вываливаются на дорогу и ничего, — смешно. Или хотя бы викингом или чем-нибудь в этом роде. В разные эпохи человечеству путем жесткой селекции вроде бы удавалось вывести ограниченный воинский контингент, который умел умирать, веселясь. Но война — это всего лишь лишаи на теле цивилизации. Неприятные и почти неизбежные, покуда существует грязь и несоблюдение психологически-гигиенических нормативов в отношениях между культурами, государствами и отдельными людьми.

Однако строят-то и поддерживают жизнь другие, которые — увы! — веселиться при встрече со смертью не умеют…

— Уж больно ты, Анджа, говоришь мудрено, — вздохнула Фрося. — Как мужики патлатые по ночам в телевизоре. Вроде и по-русски, а вроде — и нет… Я вот иногда тебя слушаю и думаю: кто ж тебя понимает-то, бедолагу?

— Есть целая прослойка, — утешила я Фросю. — Не особенно, конечно, многочисленная, но мне хватает…

— Ну надо же! — удивилась старушка. — Живут среди людей, а говорят…

— Может, они инопланетяне, а, Фрось? — высказал предположение афганец Семен, которого я до этой реплики не замечала. Он сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и медленно цедил пиво из коричневой жестяной банки. — С летающей тарелки высадились и теперь здесь живут, нас изучают. Вот Анджу аккурат в нашу квартиру заслали…

— Может быть, — я согласилась, чтобы не углубляться в дискуссию. На первый взгляд Семен выглядел еще вполне трезвым, но у меня глаз был наметан, и я понимала, что данная банка — не первая. А иметь к обеду еще и Семенову пьяную истерику… — Фрося, у меня в холодильнике осталось полбанки бобов в томате. Я их есть не буду, можете, если хотите, положить в ваш суп. Только прокипятите хорошенько. Я их позавчера вечером открывала.

— Спасибо тебе, — обрадовалась Фрося и, едва не теряя шлепанцы, зашаркала к моему холодильнику, который стоял у самого окна. — Бобы — это я люблю… А вот вы, молодежь, небось бобовой каши-то и не едали. А вот помню, в одна тысяча девятьсот тридцать третьем году..

— Ага, и хлеба из жмыха, и похлебки из столярного клея, и пр. и пр. мы тоже не ели, — продолжил тему Семен.

— Не хочешь, не слушай, — обиделась Фрося. — Я хотела как раз про вкусное рассказать…

— Рассказывайте, Фрося, — вздохнула я.

…

— А что мусора-то сказали? — спросил Семен и с утробным всхлипом засосал остатки пива из банки. — Есть у них предположения, кто Федора-то пришил?

— Мне показалось, что их это не очень-то и интересовало, — честно ответила я. — Их интерес был в том, чтобы поскорее дело закрыть…

— Конечно, наш брат им до фени, — печально согласился Семен. — Вот если б шишку какую угробили, тут бы они изобразили…

— Ну, Федора-то все равно не вернешь, — вздохнула я.

— А отомстить? — вскинулся Семен.

Я поморщилась. Влезать в стопроцентно предсказуемый разговор с пьяным афганцем-инвалидом, который считает, что все, от соседей до нынешнего президента, что-то ему должны, не хотелось совершенно.

— Ты, что ли, мститель-то? — укоризненно вступила Фрося. — Костыли подбери… И кому мстить-то? Небось с таким же бедолагой подзаборным из-за бутылки схватился… Тот проспится, сообразит, что натворил, сам с повинной в отделение прибежит… Посадят его, и еще детки сироты… Сколько уж у нас тут такого было, а все никак уняться не могут…

— Жизнь горькая, оттого… — вроде бы соглашаясь с Фросиной трактовкой событий, пробубнил Семен. Его крупная, полуседая голова уже клонилась на грудь.

— Семен, идите к себе в комнату, — предложила я. — На коммунальной кухне спать решительно неудобно. Хотите, я вам костыль подам?

— Слушай, Анджа, а почему ты мне столько лет, и все выкаешь? — заплетающимся языком спросил Семен. — Что за выкаблучка такая? Мы с Фросей тебя на «ты», а ты нам все «вы» да «вы»?

— Мне так удобней, — сказала я.

— Не-ет, — проблеял Семен и улыбнулся хитрой, как ему, наверное, казалось, улыбкой. — Ты мне разъясни, тогда я и спать пойду. Ты думаешь, я тебя понять не в… не в состав… не в состоянии?

Я тяжело вздохнула, предвидя продолжение дискуссии.

По счастью, пришла Дашка, которая всегда умела договориться с пьяным Семеном, и быстро увела из кухни.

— Фрося, вы действительно думаете, что Федора убил кто-то из его приятелей алкоголиков? — спросила я.

— Дай-то бог! — неожиданно заявила старушка, печально склонив над кастрюлей желтовато-седую, одуванчиковую голову. — Дай-то бог!

— Фрося! Что вы говорите?!! — вытаращилась я. — Объясните!

Но никаких подробностей так и не услышала. Когда находились тому причины, разговорчивая Фрося становилась железным сейфом. Старая школа.