Исцелённая любовью, или Сказание о королеве Лайле и бедном рыцаре

Ева Пик и Ника Маслова, 2023

Простой рыцарь и наследница трона – они никогда бы не встретились, беда помогла. За совершённую в детстве ошибку принцесса расплачивается одинокой и мучительной жизнью в кресле на колёсах. Её будущий супруг – рыцарь, не знающий, где преклонит голову следующей ночью, всё богатство которого – верный меч и храброе сердце. Читайте историю об исцеляющей силе настоящей любви, о внимании, защите и заботе благородного человека, о преодолении слабости, о силе, которая позволяет на себя опереться и встать. Эта история благородного рыцаря Хорна и его королевы.

Глава 4. Чистый лист настоящего

За окном плывёт вязкий туман — густой настолько, будто чья-то воля специально скрыла привычный мир и там, за плотной белой завесой из влажного стылого воздуха, кипит работа, после которой уже ничто не станет прежним, и даже с набившим оскомину видом на поля, маленькую деревушку, речку и лес придётся распрощаться.

Бесконечная белая пустота притягивает взгляд, мысли разбредаются, как отпущенные на свободу кони. Я фантазирую о дальних странах, увлекательных приключениях и полной свободе. О верном друге, скачущем рядом со мной. О его гордом виде и ласковом взгляде, направленном на меня.

Это всё пустое, конечно. Ничему из придуманного не бывать, но, глядя на белизну за окном, нельзя не мечтать о чистом листе, новом начале, жизни, где не будет ни сковавшей ноги проклятой болезни, ни скорой необходимости делать то, что не по силам калеке.

Древний фолиант, покрытый пятнами плесени и въевшейся пылью, совершенно забыт. Под пером, улегшимся на пергамент, расплывается тёмное пятно, а я мысленно скачу по дороге, уходящей за горизонт, ветер свистит в ушах и сердце трепещет от предчувствия грядущих необыкновенных событий.

Лёгкий шум возвращает с небес на землю.

Оглядываюсь, а это Эви пришла. Я и не заметила, а сестра уже успела расположиться на своём привычном месте — в кресле, ближе к камину — и в руках держит дымящуюся чашку. Кэсси стоит рядом с накрытым столом, и в его стеклянных глазах я читаю укор и заботу — чувства, которых в куске обожжённой глины быть не должно.

— Иногда я думаю, Лайла, что творится в твоей голове, — начинает сестра мирным тоном.

Продолжение мне не понравится. Знаю это по её внимательному острому взгляду.

— Я смотрю на тебя, склонившуюся над ненужными книгами или уставившуюся в окно, будто там можно увидеть что-то новое, и недоумеваю — как можно, зная, что тебе предстоит, заниматься такой ерундой?

Наш спор постоянен, как движение колеса на мельнице старого Брауна.

— Мне не к чему готовиться. Чтобы я ни сделала, быть готовой к тому, что тебе не по силам, попросту невозможно.

— Согласна, быть королевой непросто. Но ты, не сказать, что б уж такая лентяйка, не хочешь учиться действительно важной и нужной науке. Отец собирал сегодня малый совет. Я встретила Николаса час назад. Он сообщил, что ты вновь отказалась участвовать, хотя тебя звали. И у меня к тебе всего один вопрос: почему? Ответь на него. Уверена, многие бы хотели узнать причину твоего непробиваемого упрямства.

Я коротко выдыхаю и отворачиваюсь к окну.

Тёмное нечто ворочается в душе. Чувствую нарастающий в теле жар и искорки, колющие ладони. Так поднимают головы запретные чувства. От них до убивающего магией взгляда не так далеко. Я не имею права гневаться и даже раздражаться, или всё это закончится очередной катастрофой.

Мне следует взять себя в руки.

— Я просто не хочу этого делать.

Сестра не примет такой ответ, но другого у меня нет. Я не хочу, я отказываюсь притворяться, что из меня получится королева, достойная заменить отца.

Что за злая судьба? Что за законы такие, чтобы менять великого короля на беспомощную, бесполезную, ни на что не способную калеку?

Каждый раз, когда я об этом думаю, у меня слёзы выступают на глазах.

Эви — не самый терпеливый человек. Она с грохотом ставит чашку на столик и встаёт, чтобы преодолеть разделяющие нас пару шагов. Её горячие пальцы впиваются в мой подбородок и заставляют поднять голову.

— Чего именно ты не хочешь делать?

Я смотрю прямо в её лицо, что делаю вовсе нечасто, и чувство вины обжигает меня с головы до ног.

Её глаза темнеют. Нет, не так. Темнеет один её глаз — ярко-голубой, выразительный и чистый. Второй светел, неподвижен и мёртв, и так будет всегда — из-за меня.

— Не смей так смотреть, — шипит Эви, как злая кошка. — Не тебе меня жалеть. Не тебе! — срывается она на крик, а потом вдруг размахивается и бьёт меня по щеке ладонью.

Мы в ужасе смотрим друг на друга.

Мне не больно — только жарко и губа онемела. Эви прижимает руку к груди. В её глазах появляются слёзы и тут же высыхают. И кажется, то мгновение слабости — всего лишь видение взбудораженного ума.

— Я не стану извиняться, — говорит сестра, вскидывая подбородок. — Я так давно хотела это сделать. Каждый раз, когда ты смотрела на меня взглядом побитой собаки.

— Но это моя вина!

— Замолчи! Я давно простила тебя. Ты не виновата, ты же не специально. Так случилось, и всё. Об этом давно следует позабыть.

— Но…

— Если ты не хочешь слышать меня, значит, ты просто упрямая дурочка!

Она наклоняется ко мне, кладёт руки на плечи, прикасается губами ко лбу. Так, как бы сделала мама, но мне не довелось узнать материнской любви и заботы. У нас с сестрой были няни, но так давно, что уже и не вспомнишь их лиц. Королева Магда, разумеется, в лоб меня ни разу не целовала. Отец иногда трепал по волосам, но я уже и не помню — неправда, прекрасно помню — когда это случилось в последний раз.

Так сложилось, что ко мне уже вечность никто не прикасается. Кресло на колёсах держит других людей на расстоянии, а в житейских нуждах помогает голем. Так что Эви, нависая надо мной, нарушает невидимые, но в силу привычки ставшие незыблемыми границы. Её близость ощущается как что-то неправильное и даже опасное.

Я вырываюсь из её рук. Кресло отъезжает вбок и назад, рукоять ударяется о стену.

Всё, о чём мы говорили, забыто. Я смотрю на Эви, будто никогда прежде её не видела. Невысокая, стройная, с пышными рыжими волосами, заплетёнными в толстую, украшенную разноцветными лентами косу. У неё красивое лицо, живые глаза… глаз. И веснушки, с которыми, как я знаю, она упорно борется, хотя они её совершенно не портят. Эви идёт зелёный цвет. Любимое домашнее платье стало ей немного тесно в груди.

Думать о том, что раз Эви выросла, то и я тоже, странно. Мне всё кажется, что я стою на месте, а жизнь проносится мимо, но это, наверное, не совсем так.

Надо будет приказать, чтобы Кэсси принёс зеркало. В моих покоях нет зеркал, но сейчас я бы хотела взглянуть на себя, на своё, наверное, тоже повзрослевшее отражение.

— Ты опять меня не услышала, — говорит Эви строго. — Сколько раз мне повторить, чтобы ты поверила, что не нужно винить себя за то старое детское дело? Я не виню тебя! Ты слышишь меня?

— Не надо. Я слышу тебя, но факты твои слова не меняют. Я знаю, кто виноват.

Эви злится. Её движения резки, а стук каблуков — как удары плетью. Она усаживается в любимое кресло и требует у Кэсси ещё одну чашку горячего морса. Смотрит она то в окно, то на меня — задумчиво, оценивающе, как-то холодно.

Мне не нравится её пристальный взгляд. Под ним чувствуешь себя воробьём, попавшимся в зубы хищнице.

— Если ты будешь продолжать ныть и прятаться от настоящей жизни по тёмным пыльным углам, — её палец обвиняюще указывает на забытый на рабочем столе фолиант, — то потопишь себя и меня. Я старше, и сделать это тебе не позволю. Нравится это тебе или нет. Уж прости меня, Лайла.

Я не понимаю её, но сердце вдруг начинает частить, а пальцы на руках мёрзнут. Решительная Эви, вбившая себе что-то в голову — это в тысячу раз более опасная Эви. А сестре и в обычном состоянии не стоит класть палец в рот.

Не знаю, чего от неё ждать, но уж точно не внезапного:

— Вчера вечером я была у Магды.

Заметив моё недоумение — речь только что шла совсем о другом! — Эви небрежно машет рукой и отпивает глоточек остывшего морса. Напиток ей не нравится, и бедный Кэсси получает выговор и наказ приготовить новую порцию. Я вздыхаю и про себя от души жалею будущего мужа моей милой сестры. Ему не позавидуешь — если, конечно, он вообще когда-то появится, а не останется предметом моих пустых сожалений.

— Мы мило побеседовали, я подержала на руках малышку Катрину. Магда чувствует себя уже лучше и даже понемногу встаёт…

Я слушаю Эви с всё растущим удивлением. Она никогда не интересовалась такими вещами, никогда не делилась женскими сплетнями! Но сестра упрямо продолжает рассказывать о визите в королевскую опочивальню и напоследок осчастливливает меня шокирующей историей о том, как, пока взрослые кудахтали над новорождённой, юная Куинтина сняла штанишки и…

— Она написала в твои туфли? — переспрашиваю я.

Эви кивает и отворачивается к окну. Прямая спина и изысканный наклон головы — моя сестра могла бы стать восхитительной королевой.

— Да. И её никто не наказал.

Появление Кэсси прерывает разговор, и пока сестра берёт у него чашку и соглашается отведать свежую булочку, я успеваю заметить то, что ускользало всё это время от моего взгляда. Эви всё ещё необыкновенно бледна, напряжена и решительна. И я понимаю, что история с испорченными и безжалостно выброшенными туфлями — присказка, а сказка, и не факт, что добрая и со счастливым концом, ждёт впереди.

— Сегодня рано утром я разговаривала с отцом, — подтверждает подозрения сестра. — Лайла, я понимаю, что тебе может не понравиться то, что я сделала. Но ждать, когда ты придёшь в себя и позаботишься о нас обеих, я не могла. Прости, но то, что я сделала, я должна была сделать уже давно. Или ты, но ты не смогла, не сумела бы, и я…

Она запинается, повторяется и путается всё больше. Кэсси вновь получает её чашку с морсом и наказ не беспокоить нас как минимум полчаса. Я покрываюсь холодным потом. Никогда я не видела, чтобы сестра прятала от меня глаза и так отчаянно краснела.

— Говори, наконец, что ты сделала, Эви? Что ты натворила?

Она фыркает и криво улыбается.

— Восьмилетняя Каллиста уже строит глазки Николасу, я сама видела, — бессвязный шёпот пугает, но тут сестра вскидывает голову и решительно встаёт с кресла. — Я должна была защитить наши интересы, и я это сделала. Даже если ты возненавидишь меня за это.

Я молча жду.

— Две недели назад я была на свадьбе Клер. Родители были счастливы сбыть с рук засидевшуюся в девках дочь. Так и говорили, ну ты знаешь, во время испытательных тостов. Она оскорбления выдержала, молодец, и в спальню молодые ушли сами, без соглядатаев.

Я вдруг вспоминаю, что Клер — моя ровесница, мы родились с ней в один день. Эви старше на целых три года, и слушать такое ей наверняка не понравилось.

— Хорошо, что ты понимаешь, — говорит она, заметив мой взгляд. — На торжестве я познакомилась с одним молодым человеком. Он произвёл на меня приятное впечатление. Его зовут Ронни. Простецкое имя, но он просил называть себя именно так.

Она мило краснеет, и у меня холодеют руки. Я вдруг понимаю, что скоро потеряю сестру. Что больше не будет дней, наполненных уютным молчанием, подшучиванием и нашими любимыми перепалками. Она уедет к этому Ронни, и я лишусь близкого человека, которому без сомнений доверила бы свою жизнь.

Но кольнувшее сердце сожаление и страх остаться одной — настоящая подлость, а чувствовать иначе, радоваться за сестру я сейчас не могу.

— У Ронни есть брат, — продолжает сестра. — Его зовут Хорн. Я не видела его, но они близнецы, так что понятно, как он выглядит.

Тут она улыбается, будто кошка, поймавшая толстую вкусную мышь. Прежде я не замечала в ней внимания к мужской красоте, но я многое не замечала и о многом не задумывалась. Например, о том, что Эви уже двадцать четыре, и у её ровесниц малышей целая лавка.

— Они из северных земель. Не самый богатый род, но древний и славный. Вот только титул им не светит. Они не первые, а пятые у отца, на наследство никаких шансов. Они голодные и голые, жадные, и это не очень хорошо. Но они воины, и для них честь не пустой звук. Я разговаривала с Ронни — он не пустышка, умён и хорошо танцует. Не так уж это и немаловажно. Кому-то придётся открывать балы, раз ты не сможешь.

— Какие балы, о чём ты говоришь?

Эви нервно оглаживает платье.

— Хорн, как я поняла, человек более тяжёлого нрава, зато и более ответственный и серьёзный. С пира он сбежал, что говорит о многом. Быть с воинами оказалось для него приятней и важней. Может, ты помнишь, как Николас рассказывал об осаде волиграми Конвальда? Обороной города руководил Хорн. После наш отец, восхищенный его мужеством и стойкостью, пожаловал ему меч из тайласской стали.

Я уже ничего не понимаю. Зачем она рассказывает о двоих? Ей же понравился этот первый, как его…

— Я говорила с отцом. Магда не сможет больше понести, а если даже да и ценою жизни она родит младенца, и вдруг случится чудо, и это будет мальчик, то как ты думаешь, насколько наш брат окажется здоров?

Больше я ничего не предполагаю, просто жду — как преступник ожидает удара палача.

— Ты станешь королевой, Лайла. Согласно вековым законам взойдёшь на трон в свой двадцать первый день рождения, и отец возложит на тебя корону, чтобы самому возглавить совет и постепенно передать тебе всю власть. Твой муж Хорн войдёт в наш род, станет Райнаром, отказавшись от своего родового имени, как это сделал наш отец, женившись на матери. Хорн станет твоими руками и ногами, поведёт армию в бой, если на то будет воля богов. И если, как мы все боимся, ты не сможешь произвести на свет ребёнка, то как твоя сестра и жена брата твоего мужа я рожу наследника для нас всех. И род Райнаров, властителей Илльборна, не прервётся, и каждый из илльяров будет знать, что мы сильны и защитим их интересы, жизни и наши древние земли от всех врагов.

Она молчит и смотрит на меня.

— Отец моё решение одобрил. Дело за тобой.