Я отвезу тебя домой. Книга вторая. Часть первая

Ева Наду

Жизнь непредсказуема. Кем бы ты ни был: вернейшим ли слугой Короля или дочерью скромного провинциального графа, всегда есть вероятность, что жизнь твоя перевернется в одночасье и, чтобы выжить, понадобятся все твои силы, мужество и жизнелюбие. Так Клементина де Брассер, все детство проведшая в небольшом замке на берегу Гаронны, и доверенное лицо Короля-Солнца, граф де Мориньер, волею судьбы однажды оказываются в Новой Франции. Им приходится многое преодолеть, прежде чем они снова вернутся Домой.

Глава 5. Гуси улетают

Клементина и Рамболь стояли на вершине ближнего к городу холма. Смотрели на островерхие колокольни, шпили и кресты, тянущиеся к высокому небу, на реку, на противоположный её берег. Потом делали шаг-другой. Снова останавливались. Погода была холодной, но солнечной. И осеннее солнце красило этот день необыкновенно.

Рамболь находился в состоянии беспокойном. С одной стороны, он был необычайно рад. У него наконец-то появилась возможность заняться делом. Применить свои силы, свои способности на практике. Не слоняться по городу в бесплодных размышлениях, а, наконец, начать созидать: выстроить форт, сделать его удобным для зимовки. Собрать снова команду, которая за эти последние недели, проведённые на берегу, тоже захандрила. Моряки сделались недовольными и раздражительными. Встречаясь с ними время от времени в тавернах, Рамболь не мог не замечать неблагоприятных изменений, происходящих с экипажем. И теперь он с удовольствием думал о том, что открывшаяся перед ними возможность, несомненно, обрадует членов его команды.

И капитан Моленкур был удовлетворён.

— Прекрасно, — сказал он, — я вполне справлюсь тут без этой оравы. Оставлю себе в помощь несколько матросов, а остальных, дорогой мой племянник, я с радостью вверяю вашим заботам и заботам господина де Мориньера.

Да, с этой, первой, стороны, Рамболь был доволен.

Скоро, радовался он, всё выправится. Мужчины займутся мужскими делами. И, наконец, снова станут сильными, крепкими, собранными — какими и должны быть.

С другой стороны, — такая тоже существовала — Рамболь огорчался. Расстраивался, понимая, что ему придётся отказаться от этой своей, сделавшейся такой привычной, роли помощника-спасителя. В течение всех этих недель он время от времени появлялся в доме де Лорансов. Сопровождал госпожу де Лоранс и её служанку на церковные службы, на прогулки, на рынок — если тому случалась необходимость. Безусловно, не носи молодая графиня под сердцем ребёнка, она не так нуждалась бы в поддержке. Но в эти дни, когда положение её стало уже довольно заметно, он — в сущности, чужой ей человек — не мог не задумываться о тех опасностях, которые могли подстерегать её за городом, в лесу… Даже в городе.

Ночи становились холодными, и поутру, когда Клементина де Лоранс отправлялась на службу, камни мостовой часто бывали покрыты тонкой плёнкой льда. И не надо было иметь особенно богатое воображение, чтобы представить себе, чем может закончиться для неё неудачное падение или внезапный испуг. Подавая ей руку, помогая спуститься по скользким ступеням, он давал себе слово: когда он женится, он ни за что не позволит своей жене в таком состоянии бродить по улицам одной. Ни за что.

И он думал теперь, как сказать ей о том, что очень скоро их встречи прекратятся. Он даже дважды уже пытался привлечь её внимание, начинал говорить, но Клементина не слышала его — размышляла о чём-то своём.

У ног их бродили гуси.

Серые, с коричневыми подпалинами, птицы, грациозно изгибая длинные чёрные шеи, щипали то, что осталось от недавно сочной травы.

Когда люди подходили слишком близко, гуси неохотно ускоряли шаг, расступались. Некоторые даже делали вид, что готовы взлететь — раскидывали по сторонам крылья и громко и недовольно ими хлопали. Однако не взлетали — берегли силы. Готовились к долгому перелёту.

Клементина держала руку на локте Рамболя, грела пальцы в складках его плаща, смотрела вниз, на берег, весь усыпанный подвижными серо-коричневыми точками.

Потом часть их поднялась, взмыла вверх, собралась в клин.

— Гуси улетают, — сказала Клементина тихо.

*

— Гуси улетают!

Так кричали дети под окнами её дома уже несколько дней кряду. А на прибрежной полосе по-прежнему гоготали, хлопали крыльями, дрались за место и скудную пищу тысячи перелётных птиц.

Клементина была на этих холмах уже несколько раз — ходила с другими жительницами города за травами-кореньями.

— Зима будет долгой, — говорили женщины. — Чтобы выжить, надо быть готовыми к трудностям.

Тогда впервые, пожалуй, Клементина, наконец расслышала это странное созвучие: «чтобы выжить». Но и расслышав, по-прежнему была уверена, что жизнь в Квебеке может быть скучна, но никак не опасна.

Она не чувствовала своей уязвимости и ничего не боялась.

Поэтому, когда Рамболь всё-таки оторвал её от раздумий и объявил о том, что скоро наступит момент, когда он не сможет больше быть рядом с ней, она огорчилась. И не сразу поняла, что Рамболя в первую очередь беспокоит её безопасность, тогда как она думала только об удовольствии, которое получала от общения с ним.

— Как жаль! — воскликнула Клементина. — Разве вы не будете зимовать в Квебеке?

— Я уже добрых полчаса пытаюсь рассказать вам… — улыбнулся Рамболь. — Через неделю, может быть, дней через десять, я покину Квебек. И вернусь сюда весной или летом уже только для того, чтобы отправиться обратно во Францию.

— Но почему? И куда вы отправляетесь сейчас?

— Появилось дело, в котором нам — всей нашей команде «Целестины» — необходимо принять участие. Господин де Мориньер предложил нам…

— Господин де Мориньер? — она перебила его, наморщила лоб. — Я слышала, кажется, уже недавно это имя.

Клементина задумалась. Ах, да! На днях Северак радостно размахивал перед её носом исписанным листком бумаги:

— Господин де Мориньер привёз мне письмо от моей невесты!

Рамболь смотрел на неё с удивлением — он засомневался вдруг, не перепутал ли чего:

— Мне казалось, вы должны быть знакомы. Разве не он просил моего дядю принять вас на борт «Целестины»?

Она пожала плечами.

*

Клементина ничего не боялась. И, если бы не сложности в отношениях с мужем, она чувствовала бы себя вполне довольной. Она столько нового узнала с тех пор, как они ступили на землю Новой Франции! И каждый день приносил ей новые впечатления.

Она с любопытством наблюдала за жизнью индейцев. Это было несложно. Часть из них строила свои жилища прямо между домами белых — изгороди их, сложенные из обтёсанных, очищенных от коры брёвен, вплотную соприкасались с изгородями, сооружёнными белыми. Из окна гостиной она часто наблюдала за тем, как играли у индейских хижин дети, как курили трубки взрослые. Тонкие струйки дыма тянулись из индейских домов. Запахи обедов, готовящихся в длинных домах гуронов — именно их деревушка располагалась на поляне, чуть наискосок от её дома — смешивались с ароматами, доносящимися из кухонь белых. И Клементина привыкла к этому сочетанию так же, как привыкла к запаху табака, горячей смолы и гомону индейской малышни.

*

Клементина выбрала себе духовника — маленького, круглолицего священника с добрыми глазами. Он, в самом деле, был необычайно добродушен и мягок. Клементина с радостью открывала ему своё сердце. И немало времени проводила рядом с ним.

Он рассказывал ей о жизни в Квебеке. Говорил об индейцах.

Однажды Клементина уговорила его взять её с собой в индейскую деревушку, расположенную у самых стен города. На небольшой и относительно ровной площадке, примыкающей к расщелистой, как обломанный драконий зуб, скале, тянулись, разделённые широкими полосами свободного пространства, длинные дома из коры вяза. У домов играли дети. Матери их сновали туда-сюда: следили за детворой, готовили на кострах еду. Старуха, расположившаяся у входа в один из домов, какое-то время пристально смотрела на Клементину. Потом поманила её к себе.

Клементина приблизилась. Старуха взяла её за руку, долго вглядывалась в лицо. Затем произнесла что-то — коротко, резко, будто выплёвывала из себя слова. Смотрела настороженно, колко.

— Что она говорит? — спросила Клементина у священника, стоявшего рядом.

Тот перебросился со старухой несколькими фразами. Потом пожал плечами:

— Говорит, что вам лучше держаться подальше от их домов, чтобы не пришлось выбирать между преданностью дому и преданностью народу.

— Что это значит?

— Не знаю.

Клементина улыбнулась старой индианке. Потом обернулась к священнику.

— Научите меня говорить на их языке, — сказала вдруг.

Он удивился:

— Вы хотите знать язык гуронов?

Услышав ответ, покачал головой:

— Не знаю, возможно ли это.

— Почему вы сомневаетесь, святой отец?

— Чтобы говорить с индейцами, мало знать язык, надо научиться мыслить как они. Видите ли, дитя моё, мы очень… очень сильно отличаемся от них.

— Так ли сильно? — улыбнулась Клементина, глядя на то, как мальчишки — юркие, темноволосые — играли у одного из домов в мяч. — Если судить по их играм, мы должны были бы говорить на одном языке.

Священник покачал головой:

— Вы ещё мало знаете.

— Должно быть, — согласилась Клементина. — Именно поэтому я и прошу вас, святой отец, помочь мне узнать больше.

*

Клементина была настойчива. Силу этой настойчивости — Оливье де Лоранс, впрочем, называл её упрямством — отец Моризо узнал очень скоро.

Клементина ходила вместе с ним по индейским деревушкам, облепившим со всех сторон Квебек. Пока иезуит завоёвывал души гуронов и абенаков, пока он исповедовал и отпускал грехи уже обращённых индейцев, она играла с индейскими детьми. Общалась с помощью жестов и нескольких, уже известных ей, слов с индианками.

Собираясь в гости, Клементина непременно прихватывала с собой из дома лакомства, угощала ими детвору. Довольно скоро индейцы привыкли к этой странной белой. Дети, едва завидев, бежали к ней — знали, что она непременно угостит их чем-нибудь вкусным. Женщины не возражали, когда она подсаживалась рядом. Смотрела внимательно, иногда бралась помогать: помешивала варившиеся в котелке бобы, когда матери отвлекались на шалунов-детей; перебирала коренья, связывала их в пучки; смотрела, как женщины занимаются выделкой шкур — вымачивают их, обезжиривают, очищают скребком. Этого, последнего, касаться ей не позволялось. Да она и не стремилась. Смотрела только. Интересовалась.

— Ваше сердце открыто людям. Это хорошо, — сказал ей однажды отец Моризо, застав её за «беседой» с очередной индианкой. — На этой земле нельзя иначе. Отторгая — не выжить.