Я отвезу тебя домой. Книга вторая. Часть первая

Ева Наду

Жизнь непредсказуема. Кем бы ты ни был: вернейшим ли слугой Короля или дочерью скромного провинциального графа, всегда есть вероятность, что жизнь твоя перевернется в одночасье и, чтобы выжить, понадобятся все твои силы, мужество и жизнелюбие. Так Клементина де Брассер, все детство проведшая в небольшом замке на берегу Гаронны, и доверенное лицо Короля-Солнца, граф де Мориньер, волею судьбы однажды оказываются в Новой Франции. Им приходится многое преодолеть, прежде чем они снова вернутся Домой.

Глава 3. Вечер триумфа

Хотя слова Северака и были приятны Клементине, она понимала, что её успехи на поприще ведения домашнего хозяйства были в значительной степени преувеличены. Если бы не помощники, ей навряд ли удалось бы так быстро наладить жизнь большого дома.

В частности, необычайно любезен был барон д`Авогур. На следующий же день после их прибытия в Квебек он прислал служанку — молоденькую девочку, которая должна была помочь им устроиться.

«Она может оставаться в вашем доме столько, сколько вы посчитаете необходимым», — написал в сопроводительной записке губернатор.

Девочка — звали её Клодин — оказалась сообразительной и шустрой. Представ перед Клементиной, она тут же забросала её вопросами и предложениями об обустройстве дома. Клементина попыталась посоветоваться с Лорансом. Тот отмахнулся — делайте что хотите.

Клементина пожала плечами — как угодно.

Благодаря Клодин самостоятельность далась Клементине легко.

И уже на следующий день жизнь в доме стала налаживаться.

*

Клементина наняла ещё двух служанок. Одну — на кухню. Другую — для работы по дому. Николь по-прежнему исполняла роль горничной. Но со временем стало очевидно, что тут, в Новой Франции, все эти разделения обязанностей — дело весьма условное.

В конце концов, Николь, в добавление к привычным своим заботам, взялась помогать Клодин в приготовлении обедов. Зато наотрез отказывалась сопровождать свою госпожу в город. Она вообще крайне неохотно выходила из дома — панически боялась индейцев, чувствовавших себя в Квебеке весьма привольно.

Обёрнутые в шерстяные попоны, укрытые меховыми плащами, те бродили по улицам города, курили, сидя на корточках, у стен домов, на парапетах. Временами их можно было видеть у дверей таверн — они приходили менять шкурки на водку. Иногда обмен удавался. Но чаще хозяева заведений гнали индейцев от дверей — боялись, что их обвинят в несоблюдении распоряжения властей города, запретивших продавать дикарям спиртное.

Епископ, монсеньор де Лаваль, уже третий год, с самого момента его приезда в Новый Свет, боровшийся за души жителей колонии, даже отлучил одного из ослушавшихся от церкви, а городской совет лишил строптивца возможности держать в городе таверну. Этот пример заметно охладил пыл тех, кто полагал возможным зарабатывать на наивности и неспособности коренных жителей Новой Франции противостоять искушениям.

Клодин, правда, в действенность подобных мер не верила.

— Всё это ерунда, — отмахивалась она. — Нечего и надеяться, что это кого-нибудь остановит. Кто же откажется от возможности быстро заработать?! За глоток этого пойла индейцы порой готовы отдать такие великолепные шкурки, что здешним трактирщикам и делать ничего не надо — знай, получай меха у индейцев, да перепродавай их тут же втридорога отправляющимся в метрополию. Так что готовьтесь беречься пьяных — эти дикари совершенно не умеют пить.

К счастью, до сих пор Клементине не пришлось удостовериться в справедливости суждений молодой служанки. Потому, в отличие от Николь, Клементина с удовольствием выходила из дома, не пропускала ни одного рыночного дня, не упускала ни единой возможности пройтись.

*

Северак все оставшиеся до бала дни не оставлял Клементину своим вниманием. Он не ограничился помощью в выборе портного. Изо дня в день он последовательно способствовал рождению лучшего в гардеробе Клементины платья: давал советы, следил за тем, как сочетает портной ткани, помогал подбирать кружева, банты, украшения.

Когда на Клементину нападала неуверенность, поддерживал её лёгкой улыбкой.

— Доверьтесь мне, дорогая. Всё гораздо проще, чем вам представляется.

— Вы должны понимать, — говорил он, замечая, с каким сомнением временами гляделась она в зеркало, — что это они находятся сейчас в неудобном положении, а не вы. Эти люди, суда которых вы так опасаетесь, прожили тут бог знает сколько времени. Они не уверены ни в чём. Они не имеют понятия о том, что теперь носят во Франции, о чём говорят. Не знают, что в эти дни приветствуется при дворе, а что, наоборот, порицается. Именно они раздумывают сейчас о том, как себя вести и что вам предлагать, чтобы не показаться отставшими от жизни провинциалами.

Клементина вспыхивала.

— Но и я не имею об этом ни малейшего представления.

Он смеялся:

— Да. Но они-то об этом ничего не знают.

Северак не забыл справиться о том, танцует ли она. Он задавал ей неудобные вопросы и смеялся, когда Клементина краснела.

— Смущение, безусловно, идёт вам, сударыня, — говорил. — Но о чём бы вас ни спросили, ответ ваш должен быть быстрым и изящным. Будьте уверены, от вас не ждут глубокомыслия. Только лёгкости. Поверьте, если в вашем ответе вдруг обнаружится смысл, многие будут даже шокированы.

Северак смеялся.

— Я никогда так не веселился, — признавался, когда Клементина вдруг бралась благодарить его за такую к ней внимательность. — К тому же общение с вами доставляет мне невыразимое удовольствие. Вы прекрасная ученица. О такой только и мог бы мечтать всякий учитель.

*

Оливье де Лоранс тоже заходил к ней. Останавливался на пороге. Интересовался, помнит ли она о празднике. Спрашивал, будет ли ко времени готово платье. Она кивала — всё помню, всё будет.

Необходимость вытягивать из неё ответы раздражала его. Он вскипал, пожимал плечами, уходил к себе. Ждал, что она сама явится к нему, попросит помощи. Она не приходила.

И в тот день, провозившись дольше запланированного с собственным костюмом, он шёл по коридору в сторону комнат жены, готовился к самому худшему. Думал: что если она теперь сообщит ему, что платье не готово? Или оно окажется хуже некуда?

Северак клялся ему, что портной, которого он порекомендовал Клементине — лучший в Квебеке. Обещал, что всё будет в порядке. Лениво выкладывая на стол карту за картой и, улыбаясь, советовал не давить на жену и не усложнять ей подготовку к балу:

— Вы вспыхиваете, как порох, Оливье, всякий раз, как только что-то оборачивается не по-вашему. Супруга же ваша теперь имеет на это гораздо больше прав — ребёнка носит она, а не вы. Так что если не можете ей помочь без того, чтобы не испортить настроения, хотя бы не мешайте.

Оливье и не мешал. Целую неделю он чувствовал себя вполне довольным. Но теперь, оказавшись на пороге комнаты, протянув к двери руку, чтобы постучать, он вдруг занервничал. Подумал, Клементине всё нипочём. Если что-то пойдёт не так, она может и не заметить неловкости. А ему будет стыдно.

*

Войдя в комнату жены, Оливье де Лоранс замер в изумлении.

Она стояла к нему вполоборота, гляделась в зеркало. Наблюдала за тем, как Николь прикалывала жемчужные подвески-банты к лифу.

А он смотрел на укрытые венецианским кружевом грудь и плечи, на локоны, спускающиеся по высокой, гибкой шее, на маленькую мушку в углу рта. Смотрел и думал: когда это из девочки его жена превратилась в прелестную женщину? И как он ухитрился не заметить этого превращения!

Он был ошеломлён.

А Клементина ликовала. Северак обещал ей, что Оливье будет удивлён. Так и случилось.

Он стоял позади неё. Не сводил с неё взгляда. Молчал. И она молчала.

Смотрела в отражение — на него, на себя.

Платье из парчи цвета червонного золота, в самом деле, необычайно шло ей. Распашная верхняя юбка была вся расшита мелкими атласными бантами. Нижняя юбка, выглядывающая из-под верхней, была чуть светлее и ярче. И она превосходно сочеталась по цвету с лентами, перехватывающими широкие рукава с прорезями, отделанными золочёной тесьмой. Не слишком глубокое декольте лишь слегка обнажало плечи. Лиф заканчивался острым шнипом, благодаря которому и без того тонкая до сих пор талия Клементины казалась ещё более тонкой и гибкой.

Они простояли так довольно долго.

Наконец, налюбовавшись впечатлением, произведённым на мужа, Клементина величественно повернулась. Взяла со столика перчатки и веер.

— Я готова, — сказала.

*

Это был вечер их триумфа.

Поднимаясь по главной лестнице замка Святого Людовика, едва касаясь пальцами кисти мужа, Клементина всё взглядывала в зеркала, расположенные по левую от них руку. Думала, как чудесно они смотрятся вместе!

Они, в самом деле, выглядели очень гармоничной парой. Костюм Оливье де Лоранса идеально сочетался с платьем Клементины, так что создавалось впечатление, будто бы они продумывали свой выход сообща.

Отвечая на приветствие хозяев бала, Клементина улыбнулась торжествующе — в глазах обоих читалось восхищение.

Почувствовав себя красавицей, Клементина в самом деле была весь вечер неотразима. Она великолепно танцевала, прекрасно говорила.

Ей представили весь высший свет Квебека. И она справилась с этим испытанием. Держалась уверенно. Находила для каждого нужные слова. И улыбалась, улыбалась, улыбалась.

*

Клементина имела успех. Понимание этого делало Оливье де Лоранса счастливым.

Он не сводил глаз со своей жены. Первый страх, что она смутится, споткнётся, перепутает все фигуры танца, развеялся как дым, едва Клементина ступила на паркет.

Лоранс вёл её по центру зала, смотрел в глаза и удивлялся теплу, разливающемуся у него в груди.

Клементина была прелестна!

Он думал, что она должна чувствовать себя неловко, ведь это был, кажется, первый настоящий бал в её жизни. Но не замечал ни малейшего свидетельства её смущения.

Клементина улыбалась, двигалась легко. С удивлявшей его непринуждённостью бойко реагировала на его реплики, и, казалось, совсем не следила за подсказками распорядителя танцев.

Когда музыка стихла и они вернулись к обществу, Клементина поддержала разговор с той же лёгкостью, с какой только что танцевала.

Лишь однажды де Лоранс был близок к тому, чтобы запаниковать. Молодой хлыщ, сын интенданта Брандона, спросил Клементину, правда ли, что балы в королевских дворцах несравненно роскошнее того, на котором теперь ей довелось присутствовать. Верно ли, спросил он, склоняясь к её уху, что придворные кавалеры в Париже более галантны? Они лучше танцуют? Их комплименты более изысканны? Он едва не касался губами её виска.

Клементина посмотрела на Лоранса, стоявшего рядом с ней и державшего её под руку.

И он испугался вдруг, что жена его — уж кто-кто, а он прекрасно знал её исключительную, нелепую её правдивость — сейчас начнёт рассказывать, что понятия не имеет, что там происходит при дворе. Скажет, что она всё детство прожила в деревне, плевалась вишнёвыми косточками и принимала роды у батюшкиных кобыл.

Он даже как будто услышал это. И, кажется, побледнел.

Клементина усмехнулась. Не отводя взгляда от лица мужа, проговорила негромко:

— Никогда, друг мой, не просите женщину сравнивать. Позвольте ей танцевать — и она будет счастлива.

Окружающие рассмеялись. Лоранс благодарно сжал её локоть. Она повела плечом, высвобождаясь.

*

— Как вам понравился вечер? — спросил Оливье де Лоранс, едва они сели в карету.

— Если бы мне пришлось присутствовать на балах каждый день, я умерла бы от скуки, — неожиданно ответила Клементина.

Она стянула с пальцев перчатки, бросила их на скамью рядом с собой. Взялась смотреть в окно.

Северак, сидевший напротив, не удержался от смеха.

— Слава Богу, что вас не слышит госпожа д`Авогур. Она не простила бы вам такой оценки её многодневных стараний.

Клементина не поддержала его веселья.

— Я должна поблагодарить вас, господин де Северак, — сказала она сдержанно, — за ваше внимание и ваше терпение. Вам тоже следовало бы это сделать, сударь, — продолжила сухо, обращаясь к мужу. — Если бы не ваш друг, этот вечер вряд ли был бы таким удачным.

Лоранс, сбитый с толку её тоном, кивнул — да, конечно.

— Что-то не так, дорогая? — спросил растерянно.

— Всё в порядке. Я просто устала.

*

Клементина, в самом деле, чувствовала себя усталой. И оскорблённой. Едва они вышли из душных залов дворца на улицу, едва уселись в карету, любезно предоставленную им губернатором, возбуждение, дававшее ей силы держаться, пока она была на людях, спало, уступив место сильнейшему раздражению. И теперь, вспомнив сделанное ею неприятное открытие, она с трудом удерживалась от резкости.

Когда Клементина осознала, что все присутствующие ошибочно полагают, что она провела немало времени при дворе, она подумала было исправить ошибку. Оглянулась на Оливье. И поняла по его напряжённому взгляду, что он предпочёл бы оставить общество в заблуждении. Он с таким ужасом глядел на её губы, будто боялся, что стоит ей разомкнуть их, и изо рта её выпрыгнет жаба.

Он по-прежнему стесняется её. Он её стыдится! От ярости у неё перехватило дыхание.

Удар оказался намного сильнее из-за того, что вот уже несколько часов Клементина не могла насмотреться на своего мужа. Радовалась выражению одобрения, которое не сходило с лица Оливье де Лоранса, надеялась, что с этих пор — раз уж он понял, что ему не придётся краснеть из-за того, что она носит его имя, — у них всё будет по-другому.

Осознав, что все её усилия оказались бессмысленными, а успех — напрасным, она ужасно разозлилась. И уже готова была отомстить ему, произнести именно то, чего он так боялся.

Но именно в тот момент, когда с её уст готовились сорваться гневные слова, когда она увидела, как затаил дыхание Оливье, ожидая её реакции, ей вдруг стало жаль его. Оттого, изобретя этот нелепый, глупый ответ, который, к её удивлению, привёл в восторг всех гостей, она протянула руку графу де Сен-Шамону, пригласившему её на следующий танец и ожидавшему теперь своей очереди.

Улыбнулась:

— Подарите мне ещё немного удовольствия, граф!

*

Позднее Клементина не раз вспоминала этот вечер. Вспоминала и удивлялась: единственным человеком, понравившемся ей безоговорочно, оказался монсеньор де Лаваль. Он стал приятен ей, несмотря на первоначальное предубеждение, родившееся из вынужденного расставания с подругами-протестантками.

— С тех пор, как в Квебек прибыл монсеньор де Лаваль, протестантам стало здесь очень трудно выживать, — шёпотом сообщила Клементине Клодин в один из дней, когда они вместе занимались на кухне заготовками на зиму. — Многие теперь уезжают отсюда. Селятся по берегам рек, строят дома, форты. Подальше от городов. Подальше от Квебека.

У Клементины не было причин сомневаться в словах служанки.

Совсем недавно она, Клементина, стояла на берегу Святого Лаврентия, смотрела, как готовится отойти от причала небольшой корабль. На нём покидали Квебек её подруги, с которыми она провела два долгих месяца на «Целестине». Они отправлялись в Виль-Мари в надежде, что там их, протестантов, примут лучше, чем в Квебеке.

— Жаль, — шептала Рози, прощаясь с Клементиной, — жаль, что мы будем жить гораздо дальше друг от друга, чем собирались. Но мы не можем тут оставаться. Не можем.

Клементина смотрела на подругу сочувственно. Гладила её по плечу: ничего, Виль-Мари — это не так уж далеко. Она пыталась утешить бедняжку Рози, а сама при этом с трудом справлялась с гневом.

Она очень сердилась тогда на этого холодного, непримиримого человека — монсеньора де Лаваля.

И потом, на балу, стоя рядом с епископом, вглядываясь в его лицо, старалась найти на нём следы той ожидаемой ею жестокости. И не находила.

*

Монсеньор де Лаваль, будто нарочно, делал всё, чтобы убедить её в своей добросердечности. Он встретил её приветливо. Тепло поздоровался. Одной рукой коснулся её головы, другую — протянул для поцелуя.

Она смиренно коснулась губами епископского перстня. Поднимаясь, посмотрела ему в глаза. Ей понравилась его улыбка — та почти не касалась его губ, но таилась в глазах. И, когда он спросил, выбрала ли она уже духовника, Клементина ответила:

— Ещё нет, ваше преосвященство.

И в глубине души пожалела, что не смеет просить его быть её духовным отцом.

Он склонил чуть заметно голову, проговорил дружески:

— Сделайте это, не откладывая. В этой стране нас всех каждодневно подстерегают бесчисленные опасности. Благочестие здесь — главная опора. Ему одному мы обязаны божьими милостями.

Клементина и помыслить прежде не могла, что разговор с главой церкви может оказаться таким лёгким, приятным и… долгим. Они беседовали не меньше четверти часа, позабыв о снующих вокруг людях. И, когда монсеньор де Лаваль, вспомнив об этикете, улыбнулся и произнёс:

— Простите, дочь моя, я так надолго оторвал вас от прочих гостей, что, боюсь, баронесса д`Авогур будет на меня в обиде, — она невероятно сожалела о том, что тот же самый этикет не позволял ей продлить разговор.

Он наклонил голову в знак прощания, отступил в сторону. Заговорил с мужчиной, стоявшим по другую руку от него. Потом и вовсе отошёл, отстранился. Встал в нескольких шагах от Клементины, почти у самой стены. Наблюдал за тем, как веселятся многочисленные губернаторские гости.

А Клементина, не отдавая себе отчёта, всё не отводила от него взгляда, любовалась им. Смотрела на его крупный нос с заметной горбинкой, высокий лоб, властный рот. Когда он, почувствовав взгляд, снова обернулся к ней, она спохватилась, опустила, наконец, глаза. И улыбнулась весело — епископ ногой отбивал ритм очередного танца.