Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь

Дмитрий Рокин, 2023

Продолжение книги «Принц и Ницше, или Всегда говори «никогда». Главный герой, уральский медиум Вова Инч, молодой человек с непростым прошлым, примиряется с девушкой Алёной, девушкой из «высшего общества». Объединив усилия и получая подсказки из реального мира, и мира астрального, они складывают ребус в цельную картину и получают ответы на давно мучавшие вопросы. Только ответы им не понравятся. В книге присутствует нецензурная брань!

2.

Вова поднял трубку.

— Алло, Коди, ты не поверишь, но сегодня тот самый день, — Костик верещал в ухо с расстояния в несколько уралмашевских километров плоским, безобъёмным голосом, — когда госпожа удача отвернула свою прекрасную пятую точку от твоего убогого, хоть и скуластого лица, и повернулась лицом своим.

— И в чём фарт? — озадаченно спросил Вова, не веря в простодушность фортуны.

— Удача, сука такая, сегодня благоволит к тебе как никогда.

— Да мне всегда везёт как утопленнику.

— Просто невероятная пруха-братуха для тебя. Колесо фортуны раскрутилось и слилось с колесом Сансары, осознав, что ты вчерашний бесследно исчез, а ты сегодняшний заслуживаешь шанса.

— Чё несёшь, смерд? — тяжело вздохнула Вовина терпеливость.

— Но, чтобы разгадать, о чём речь, тебе нужен ключ-шифровка, состоящий из шести почти одинаковых слов, котор…

— Дети Ети еле-еле ели ели, — перебил Вова.

— Су-у-ука… — Костик запнулся от неожиданности. — Ладно, твоя взяла, незнакомец. Короче, мой сосед по хате Тоторо ехает нахер навсегда в другой город. Ты можешь жить у меня как царь. Мы заплатили за год вперёд, но сосед, как ни странно, не претендует на своё баблишко, ибо валит срочняком. Так что есть маза вписаться на ровную хату нашару. У тебя будет своя комната, и никто не будет вечером проверять уроки.

— Заманчиво, — Вова задумчиво поскрёбывал щетинистый подбородок.

— Конечно, заманчиво, когда ты бомжара, без гроша за душой. А у меня будешь жить как у Христа за пазухой.

— Твою речь бросает то в уличный жаргон, то в постпенсионный словесный маразм, это всегда так было или просто я не замечал?

— Всегда. Так чё, согласен?

— Уже пакую манатки. Спасибо, дружище-кент. Что бы я без тебя делал.

Показалось, что голос Вовы посветлел и даже немного утратил низкочастотную составляющую. Жизнь довольно быстро ответила на его запрос.

— То же самое, но не так весело. Тоторо седня уже валит. Можешь под вечер привозить шмот. Хотя откуда он у тебя…

— Я совершу рокерский переезд. Просто приеду с гитарой. Которой у меня нет, — Вова осторожно улыбнулся.

— Добро. Бери Евгешу-алкаша с собой. Обмоем сразу твоё перерождение и становление в личность, ибо мне сегодня как раз капнула зэпэ.

Нежила карман зарплатная карта Костика, чуть припухшая от эсэмэски, теплила бумажник, и сам он делался чуточку добрее и радушнее.

— Говно-вопрос.

Вова, закончив разговор и распрощавшись с другом, снял с шеи нить, удерживающую на привязи вечно холодный пистолетный патрон, и занёс его над центром круга с четырьмя сторонами света и с тем же количеством вариантов ответа. «Стоит ли переезжать?» — так прозвучал вопрос, заданный проводнику, неведомым образом способному советоваться со вселенной. Патрон передал короткий оперативный ответ от астрального мира, качнувшись «да» на восток, Вовино мнение подкрепив.

Вечером в съёмной квартире Костика гудел широкий кутеж. Грешили азартом карты. Негромко пела «Агата Кристи», кухня тёплых тонов топала ножкой в такт: «Не плачь, мой палач, лишь меня позови…» Масляный радиатор, радуясь своей скоротечной необходимости в виду временного отсутствия центрального отопления, щепетильно грел три пары ног. Евген, натянувший тельняшку с синими полосами, в которой он некогда гонял «духов» и «карасей» на сторожевом корабле, бороздящем моря и океаны, вливал в себя почти чистым «Джек Дэниэлс» — пил со льдом. Взъерошенный Костик, сидящий вразвалку в синей майке и нацепивший очки с жёлтыми стёклами на кончик носа, имел внушительный домашний бар и поглощал состряпанный собственноручно «Лонг айленд айс ти». Вова, облачённый в чёрную футболку и джинсовые шорты, неспешно тянул светлое нефильтрованное под вяленую таранку.

Кухня, насквозь пропитанная былыми пьяными разговорами, собралась вместить ещё один:

Евген, посокрушавшись неимению козырей и собрав ворох подкинутых карт в громадный веер, спросил:

— Ты, кстати, в общака не хочешь скинуть? Мы от души затарились и такую поляну накрыли, что ошалеть можно.

— Не хочу, — Вова папиросно прижёг взглядом бородатую ухмылку друга, предварительно пройдясь глазом по весьма скромно накрытому столу.

— Как будто судьба на раздаче… — скрипел негодованием мухлёвщик-Костик, вытянув из колоды мелочь, способную на какие-то действия лишь собрав под свои знамёна толпу таких же мелких, но бойких.

— А мне нравится, — заявил довольный комбинацией пришедших карт, равно как и новым пристанищем, Вова, умело прикрывая ладонью краплёную карту, — пикового туза.

— У этого сыра вкус как у трёхнедельных носков, — сморщил лицо в детскую недовольную дулю Костик, подхватив лепесток закуски с сине-белой огромной тарелки, богатой щедротами, уложенными слоистыми кругами.

— Страшно подумать, при каких обстоятельствах ты их дегустировал, — беззвучным смехом подёргивал бороду Евген.

— О, тут шуткамен завёлся! — пакостно передразнил друга Жо, предварительно стол усыпав уродливым смехом.

Костик быстро поглощал напиток, и тело его, падающее на глазах в разверзнутую хмельную бездну, опьянение скрыть не пыталось — как раз наоборот, движения его, как и речь, раз в минуту икающая, сделались очаровательно небрежными.

— Теперь, Коди, новая жизнь начнётся, — заявил он, сияющий радостью нового сожительства, точно радиоактивный элемент. — Тёлоч-ик! герцогинь будем водить. Синечку под футбольч-ик! употреБЛЯТЬ!

Костик размашисто-празднующим движением пролил коктейль на себя, на стол и даже немногим количеством брызг одарив Евгена, округлившего желтоватые от курева белки глаз и добавившего вольную анаграмму: «Я твой родственник!».

— Вот я чмо, любимые шорты ухомаздал! — сокрушался Костик.

— Чё разъикался? Вспоминает кто? — примерил примету Вова.

— Все женщины мира! — балагурил Костик, выкатив небезупречно ровные нижние зубы.

— Да какие вам тёлочки, — зло и низко ухмыльнулся Евген, быстро остыв и глядя на суету друга по смене обмоченных шорт на черные треники в белую полоску. — У Инча вон королевна на куканейро напрашивается, а он ломается как соска.

— Алёна? — встрепенулся Костик, продев только одну ногу в штаны и мизансценно замерев.

— Ну. Кто ж ещё, — неспешно пожал большими плечами Евген, улыбаясь всей громадой тела и потряхивая бокалом по короткой орбите, а восхищённый от упоминания приятного имени стаканный айсберг вожделенно трещал от удовольствия.

— Погоди, — развёл руками Костик, оставаясь продетым в тришки лишь наполовину. — Володя, друг, ты хочешь сказать, что ты её до сих пор не завалил? Нет, вот серьёзно?!

Распухшие от частого использования пошловатые мысли об Алёне заняли всё пространство сознания Костика, а взгляд его так и бросал деловито: «Да я бы на твоём месте…»

Вова же, внимательно прослушав вопрос друга, вглядывался в сумрак окна, за которым ветер играл с окурками снов и билось вдребезги сердце густой чёрной ночи, осторожно тлеющей угольками-окнами соседских многоэтажек, притворяющихся земными звёздами, рассыпанными по млечным путям панелек.

— Она солнце в моей груди… — задумчиво протянул он, высказав не прямую мысль, а выудив слова где-то в закоулках сознания. — А вообще да, ничего не было. Потому как наше лето уже оттанцевало. А сейчас осень пишет белый стих. Да и опасно иметь дело с такой красотой. С её манящей и отталкивающей недоступностью. Так и жить захочется. Подожду, пока она состарится. Тогда и подкачу.

— Я в старости буду ездить на карете, запряжённой стаей розовых борзых, — начал вещать, замечтавшись, Костик, наконец нацепив на себя одежду для ног и прочих мест и поелозив по столу скомканным, замызганным кухонным полотенцем, от души прижжённым по краям. — Иногда буду останавливаться и высовывать из окна руку, облачённую в золотую перчатку, чтобы челядь могла её подобострастно целовать.

— Не переводи тему, — Евген со смаком допил свой напиток. Стакан с намёком обнажил дно. Рука тут же потянулась к вожделеющей напоить бутылке. — Серьёзно, Вован. Чё ты с ней не мутишь? Такая девочка пропадает. Просто сок.

— А нахер я ей сдался? — пожал не менее логичными плечами Вова. — Но дело не в этом. У меня ещё осадочек не выветрился из души. Я был в полной уверенности, что то, что случилось с родителями, и те, кому ушла хата, — это одни и те же люди. Такой чёрный-пречёрный риелт. Оказалось, нет. Мне нужно время всё это переварить. Переосмыслить. Или, наоборот, обессмыслить. И найти тех самых.

— Пока ты будешь выветриваться, у неё десятки рыл мажористых подкатывальщиков нарисуются. Поторопись-ка, — Евген, хитро прищурившись, наполнил стакан до краёв и принялся тасовать карточную колоду, которую долго собирал в правильную форму.

— Если это любовь, то она подождёт, — сказал Костик низким, дурацким голосом, умело пародируя Вову. — Мудло. У тебя есть племенная тёлка в максимальной комплектации, к тому же уже прогретая, а ты строишь из себя целку.

— Похер. Ты мне скажи, ты покурить на балкон выходишь? Или тут тоже вариант при открытом окне? — спросил Вова формального хозяина жилища. — Хотя ты же не куришь нормальный сыгарэт. Вейпер, блядь. А что дальше? Электронное пиво? Электронная шмаль? Электронные бабы? Электронный футбол?

— Осторожней. «Фифу» не трогай, — пригрозил усмехнувшимся пальцем Евген, раздавая новопартийно карты.

В деле виртуального футбола он был неподдельным царём и богом.

— Я могу вейпить здесь. Но тебе ещё рано курить тут. У нас матёрая дедовщина. На балкон иди и подумай над своим поведением, — заносчиво зазвенел властным смешком Костик. — А электронного пива я бы накатил. И электронной бабой бы занялся. Не говоря уже про электрогандж.

— С понтом ты электробабами целыми днями не занимаешься в своих приложениях, прошмандовчик. — Евген бросил коварной, упорно не желающей открываться фисташкой в Костика.

— Ты чё, урочище, уже Альцгеймера подхватил, что ли? — наигранно изумился Жо, страстно любивший мобильные приложения для знакомств.

Едва балконная дверь щёлкнула язычком замка, оставив Вову в компании молчаливых сигарет и зажигалки, содержащей в себе разобранный на части огонь, Костик схватился за Вовин телефон, легкомысленно оставленный без присмотра.

— Чё ты исполняешь, чуварищ, ёпт? — Евген насупил широкую бровь.

— Алёнчику напишу, раз Коди бздит. Всё за него делать нужно. И хату найди, и тёлку пригласи, и свечку подержи, — вёрткие пальцы Костика бегали по экрану, набирая сообщение.

— А… Чё пишешь? — спросил Евген уже более одобрительным тоном, сморщив на груди тельняшку и дав волю животу.

— «Привет, Алён. Ты как? Давно не общались. Я тут переехал, сидим обмываем. Компанию ты знаешь, хочешь, приезжай, пообщаемся, посидим, выпьем», — читал, капая в интонации серым отсутствием выражения, Костик.

— Ты такую же шляпу своим виртуальным бабам пишешь, а, мастер бесконтактного секса? Понятно, почему ты умрёшь девственником. Всё полная херня, стирай. Ты забыл, от чьего лица ты пишешь? Нужно заумно-небесно разложить, — рассуждал Евген, перебирая пальцами по густой бороде.

Ребята задумались не на шутку.

— А как он её назвал только что?.. — Костик вычёсывал гладковыбритый подбородок.

— Солнце в моей груди?.. Наша осень пишет белый стих… Хоть лето и оттанцевало, — лицо Евгена перекосило отвращение к романтизму и поэтике в целом.

— Во! Огонь, — пальцы Костика вновь забегали по израненному трещинами полотну экрана. — О-о-отправить. А теперь подождём.

Вова курил на балконе, набрасывая паутину дыма на тёмные, ветреные деревья, огни сопящих тихим треском фонарей, на звук идущего вдали поезда и на простодушность жилых массивов микрорайона, беспорядочно обращённых панелями с хаотично зажжёнными окнами друг к другу. Распростёртые улицы и проулки были выведены по-простому карандашно-графитно. Уютная ночь редкими звёздами, поющих цикадами и утопающих в глухой загадочной люминесценции, подмигивала из глубин космоса. Стройный месяц-бурлак тянул на себе по небесной иссиня-чёрной гавани покачивающиеся суда длинных облаков. Во дворе, напротив никогда не спящего продуктового магазинчика с пивом из-под полы, какие-то пьяные мужики пели в квинту «Вальс Бостон». Было хорошо.

Вова почувствовал острое жжение на ладонях и вкрадчиво всмотрелся в них: линии судьбы набухли, вздыбившись, точно свежеполученные шрамы. Вова выгнул ладонь от себя, линии сведя в точки. Полоска в центре, отождествляемая с фатумом, действительно взбухла и будто выгнулась в обратную, ей не свойственную сторону. Фильтр сигареты уже дымил, тепля пальцы и всё внимание на себя переведя. Вова щелчком низверг окурок, исполнивший своё предназначение сполна, в путешествие к земле, чего делать не любил, но, когда нет пепельницы… И вернулся к ребятам.

Пока Вова предавался таинству табакокурения, ответ от Алёны (удалённый сразу после получения вместе с приглашением), стиснутый в ёмкое текстовое сообщение, приправленное закрытыми скобочками, был получен: её вечер не был обременён делами, а обменять домашний досуг на прекраснодушную пьянку с ребятами она охотно согласилась. Её, конечно, немного смутило отсутствие положенного «жду» на её «приеду», которое должно было греть всю дорогу, но она сделал сноску для Вовы — в общении он был не скупым, но выверенным и лишнего никогда не писал и не говорил.

— Покурил? — довольный Костик, сокрыв половину лица веером карт, в глазах сиял широченной, предсказуемой улыбкой, суть которой может раскусить только настоящий друг.

— Так, сукамен, ты что уже замутил? — в добром прищуре Вовы играла понятная подозрительность.

Костик и Евген переглянулись, пряча очевидные улыбки, обильно поливая ими уже взошедший росток Вовиной настороженности.

— Вы два мудилки, когда вы довольны оба, значит, что-то точно не так, — Вова перевёл обличающий взгляд на Евгена.

— Расскажи лучше про план. Не курительный, — ловко увильнул от темы Евген, развалившись на стуле, скрипящем в ужасе от неподъёмной ноши, и потянулся огромной дланью к тёмнотелой пивной бутылке, чтобы долить пенного другу. — Открылись ли новые ящики в твоих чертогах разума?

Вова оперативно протянул опустевший стакан.

— Через руку не наливай! — ввернул суеверие в полемику Костик, тут же глупо поджав губы, чтобы лишнего не сболтнуть.

— И навесу не наливай, — сказал, укоряя, Евген больше сам себе. — Поставь тару.

— С ящиками всё ровно, — Вова, опрятно поставив стакан, босятски бросил пачку сигарет в центр стола, сбив стройно сложенную рубашками вниз колоду карт к Евгенову неудовольствию. — Первый ящик открылся, но он пуст. Пока. Но раз открылся, значит, всё идёт как надо. У меня линии судьбы на ладонях горят. Пришло время сыграть в шахматы с жизнью.

— А ты в курсе, что шахматы в переводе с арабского означают «смерть короля»? — заносчиво умничал Костик.

— Именно так, — Вова подчёркнуто вальяжно выпил пенного нефильтрованного, где каждое движение было движением победителя.

— Линии у него набухли, — задиристо отмахнулся Костик. — Это просто стигматы, не более чем. Христианство само принимает тебя, а не ты его.

— Я крещёный, вообще-то, — сообщил Вова, злачно хрустнув светлоликой чипсиной.

— А раскрестился бы, если бы мог? — подвесил каверзу Костик.

— Если бы у бабушки… — пробасил за Вову Евген.

Три упорных сражения тузов, королей, дам, валетов и цифрастых пешек, омытых панибратским алкоголем, матерными шутейками и незамысловатой музыкой из портативной колонки, возымели три разных исхода, по окончании последнего из которых Вовин телефон истошно завопил песней «Bullet for my valentine» — «No way out», высветив имя звонящего, — «Алёна-мажорка», снабжённое изображением короны ослепительной красоты, богато инкрустированной соцветием драгоценных камней. Вова, быстро прокрутив в голове возможные причины звонка Алёны, каждая из которых по отдельности спотыкалась о крохотную ступеньку глупых ухмылок друзей, быстро сложил картину в единое понятное целое.

— Бра-а-атан, у тебя телефон звонит, по-моему, — скалился во все тридцать два Костик.

Вова, покачав назидательно головой, поднял трубку:

— Алло, — по-джентльменски произнёс он.

— Привет, я приехала, встречай! — прощебетала по-деловому Алёна, точно прибыла на важную встречу, а уже совсем скоро бежать на следующую, ещё более важную.

— Уже в пути! — преисполненный такта, сказал Вова, нажав на красную кнопку.

Он поспешно засобирался на выход, облив друзей нарочито негодующим взором:

— Не могу поверить, что эволюция два миллиона лет вытачивала из обезьяны человека, а в итоге получились вы! — громко причитал из прихожей Вова, нанизав вьетнамки на босы ноги, — Два мудака! Себе баб найдите!

— Скоро подскочат Настя Турбощель и рыжая Даша, — нагло врал по поводу Насти Костик, а Даша действительно была в пути. — Мы будем с ними подшофе делать моветоновый коитус!

— Скорее, друг с другом! — Вова вышел, хлопнув дверью.

Спустя секунды Евген, мигнув глазом, предложил:

— Пососёмся, пока его нет?

— Конечно! — воскликнул радостный Костик.

Вова спускался в гудящей тесноте кабины, где неизвестный вредитель основательно накурил, не в силах дождаться выхода на улицу. Подростковая рука написала на железной стенке: «Не разрывай паруса мечты на простыни». Может быть, этот же грешный романтик и наполнил корпус жестяной коробки сизым, горчащим дымом, имеющим схожее послевкусие с произнесённой про себя фразой.

Вовин палец лёг на круглую кнопку открытия подъездной двери. Алёна, облачённая в платье чуть выше колен и приталенную курточку поверх, стояла чуть поодаль, стояла спиной, изящно вычерченная светом фонаря на полотне ночи, — совершенство линий, подведённых тонкими каймами теней, противопоставлялось полупрозрачным переливам длинных, чуть вьющихся прядей волос, мягко подсвеченных дуновениями света тёплой лампы уличного освещения. Её естественность в любой обстановке сбивала с толку, обескураживала, пленила. Она всегда выглядела неотъемлемой, видной и звучной даже в безмолвной темноте, в то же время оставаясь простой и понятно-притягательной, и эта магия простоты очаровывала, подчёркивая её природную выразительность.

Неприятная мужская компания, порождённая ночью и алкоголем, надвигалась к Алёне с сопутствующими речёвками в авангарде наступления. Слова, полные пошловатого восхищения, кишащие обрезанными матами и словами-паразитами, ступали далеко впереди пьяных глоток, их породивших: проголодавшаяся, но тактичная в своём неспешном разгорании тестостероновая похоть с тактом засучила рукава.

Вова мгновенно вырос из-за спины Алёны, проведя границу горящим злым взглядом. Кодла резко взяла на борт, из компанейской тьмы свою перегарную суть не отрыгнув, а лишь сверкнув блуждающими впотьмах сигаретными огоньками-кометами. Вова обернулся, и вмиг взял Алёну за нежнейшую ручку, чтобы поцеловать её ладонь.

— Привет! Можно тебя поздравить с новосельем? — радостно воскликнула тронутая тончайшим приветствием Алёна, тут же заключив Вову в кроткие, но искренние объятия.

— Привет-привет, — неожиданно тепло для себя произнёс Вова, обняв Алёну и отогнав малодушную, приставуче-надоевшую мысль, что бродяга обнимает королеву.

Вова распахнул дверь в ярко освещённый, выбеленный подъезд, учтиво пропустив даму вперёд.

— Честно говоря, никак не ожидала, что ты можешь вот так просто меня позвать, — удивлялась Алёна, высоко цокая шпильками по короткому лестничному маршу, ведущему к двум кабинам вечно где-то пропадающих лифтов.

— Да что говорить, сам от себя не ожидал, — Вова сделал очень натуральный вид, что совершил некий могучий, не характерный для себя, сложно-утончённо-глубокого, поступок.

Одна круглая кнопка вызова на два лифта — пассажирский и грузовой, но какой (если) приедет, решает его величество случай. Двери грузового лифта хрипловато поползли в разные стороны со скоростью раздвижения ворот в средневековом замке. Плавное движение просторной кабины вверх с коротким рывком в самом начале — пролог новоселья в глазах Алёны.

— Как у тебя дела? — спросила она, уже размышляя, как ответить на встречный вопрос, вкрадчиво вглядываясь в своё всегда прекрасное отражение в зеркале, богато облепленном назойливой рекламой.

— По-императорски. Цвету и пахну. Ты как? — Вова, зная, что Алёна хочет говорить, а не слушать, наблюдал, как арабские цифры сменяют друг друга на световом табло, не к месту представив сцену необузданной плотской любви, если какая-то нелёгкая погасит в лифте свет, где воцарившаяся темнота была бы отличным и логичным оправданием.

— Как… Да как сказать… Лучше, чем было в момент нашей последней встречи. И ты так и не сводил меня в кино, — с улыбчивой досадой вздохнула Алёна.

— И никогда не узнает никто, что мы ходили в кино… — нараспев произнёс Вова. — Свожу. Жизнь длинна. Длиннее, чем поездка в лифте. И чуть сложнее пачки сигарет.

Двери открылись симметрией разъехавшихся в разные стороны створок. Вова галантно пропустил даму вперёд:

— Направо.

А справа, у распахнутой двери, в драном на большом пальце носке, с широкой вожделенной улыбкой вместо лица томился Костик.

— Пупсичек, здравствуй! — хваткие, довольные руки его потянулись сомкнуть объятия на спине Алёны.

— Привет и тебе, Константин! — сказала Алёна искренне, осторожно-ёмко ответив на любвеобильные объятия Жо.

Ребята вошли, разулись, избавились от верхних одежд и проследовали на кухню, где Евген уже приготовил Алёне виски-кола-лёд почти один к одному, всё же чуть перелив алкоголь в виде исключения для дорогой гостьи.

— Бонжур, — радушно басил Евген, приветственно протянув огромную пятерню. — Твой напиток богов готов. Так что вперёд, к снаряду.

— Буэнос ночес, — отбила пять Алёна, оперативно расположившись на самом ухоженном стуле. — Благодарствую!

Встретить Алёну вышел и рыжий шпиц Точка Ру. Он коротко обнюхал Алёну, потявкал приветственно, облизал её присевшую руку и вернулся в свою тёплую коридорную корзину.

— Нам нужен тост, — занёс стакан на вытянутой руке Евген.

— Ну, я предлагаю за перемены! — логично предложила Алёна.

— Да! И за бухич! — гаркнул Евген.

— За тухлую вечеринку! — подключился Костик, мастер «заливных» тостов.

Вова промолчал, лишь осторожно поведя бровью в момент единения четырёх стеклянных форм, стиснутых в людских руках.

Алкоголь блуждал по крови, веселил, роднил, притуплял чувства, обесценивал тревоги, искал, как истинный оптимист, плюсы во всём, резко менял темы, раздавал как ни попадя карты, вбрасывал странные песни в плейлист. Но люди были им довольны, а он людьми.

— Вован, тебе Саня Хмурый привет передавал, — вспомнил Евген, умело тасуя карты для новой партии. — На днях его видел, он нехило поднялся.

— И ему передавай, — как-то нехотя, и явно устав от этого имени, ответил Вова. — Он всё в той же теме? Чё, звал тебя обратно?

— Ну, стриптизёром он точно больше не работает, — коварно усмехнулся Евген. — Да и проститутки все на дому работают, больше возить никого никуда не надо.

— Ты что, был, типа, сутенёром? Или стриптизёром? — удивилась Алёна: Евген в её глазах выглядел исключительно и исконно порядочным — его запросто можно было поставить в благородный пример на придирчивой семейной трапезе.

Но едва Алёна вспомнила о семейных торжествах, грусть взяла высокую минорную ноту, отдалённую, но чётко слышимую.

— Ага, стриптизёром, — улыбнулся всей бородой Евген. — Я водилой был, девочек возил и следил, чтобы никто не обижал.

— А Саня Хмурый рулил темой, — внёс уточнения в былую субординацию Вова. — И чё он теперь делает?

— Подженился по одноклассике — на Оле Аксёновой. Ну и открыл несколько спа и тай-массажных салонов. Ну… Сам понимаешь, насколько они спа.

В добродушной ухмылке Евгена легко читался однозначный намёк.

— Господи, это так ужасно… — с несдержанным брезгливым омерзением фыркнула Алёна, боясь запачкаться даже от простого произношения этих грязных слов вслух, а стыд за женщин «с низкой социальной ответственностью» выплеснулся на лицо румянцем.

— Самая древняя профессия, — заметил Костик, взмахнув пальцем-восклицательным знаком. — А зарабатывают они норм. Два часа — и пара косарей на кармане. Мне такие через раз попадаются. Сидишь такой в Интернетах общаешься, знакомишься, нормально разговор идёт, а она ни с того ни с сего заряжает: «Час от восьмиста рублей».

— Чё?! — практически рявкнул Евген. — Восемьсот? За восемьсот она тебе даст только лифчик потрогать.

— Или минет сделает прямо через штаны! — развил шутку Костик.

Парни посмеялись. Но Алёна лишь натянула фальшивую, неприятную улыбку, тут же сброшенную ради глотка напитка. Ей хотелось поскорее отойти от гнетущей темы, но её опьянённое любопытство взяло верх:

— А бывали какие-то опасные ситуации? — спросила она, ожидая Евгеновых детективных хитросплетений. — Сфера-то криминальная…

— Бывало всякое, — коротко бросил Евген, звучно поставив стакан на стол. — Конкуренция. И машину в «коробочку» зажимали и подраться по-жёсткому приходилось. Да и девочек они вынуждали наших уходить из профессии.

— Каким образом? — боязливо спросила Алёна, но её подогретый порочный интерес во всю развесил уши.

— Ломали их психологически и морально. Вызывали через нас. Я прихожу с ней, осматриваю квартиру, вроде один хиленький девственник сидит, а потом выясняется, что в соседней комнате, где «спала бабушка», десять здоровенных быков торчало. И всё. После такого пиши пропало.

— Жесть… — обомлела Алёна, уронив слово на дно стакана и закрыв приоткрытые губы рукой.

— Издержки профессии, — подвёл черту Евген, принимающий риски как должное. — И перегибы на местах.

— Пойду пыхну, — обстоятельно сообщил Костик и стёк со стула, взмахнув гуттаперчиво гибким телом, точно ивой на ветру. — Будет кто ещё?.. Пума олимпийка, та та-та та-та тапки Венс…

Костик пританцовывающей, щёлколопальцающей походкой направился в сторону незастеклённого, прохладного балкона ради короткого каннабисового путешествия.

— Да откуда у тебя нормальный гандж? — трунил Вова, махнув рукой в сторону друга.

— Синька норм, всё остальное — для имбецилов, — заключил Евген, опрокинув оставшийся в стакане алкоголь за воротник, выведенную концепцию подтвердив. После он постучал о стол своей морячной трубкой, плотно набил её табаком и проследовал за другом, чтобы заправить уличный воздух разнокалиберными дымами.

— Ну… Как бы… — Алёна замялась.

— Юджин имел в виду растения семейства Коноплёвых, а не Эритроксиловых, — внёс важные уточнения Вова.

— Именно так, — согласился, остановившись у балконной белой двери, Евген, не зная наверняка, в чем разница.

— Фух… — Алёна наигранно вытерла несуществующий пот со лба. — Хотя я всё равно в завязке.

— Разумеется, — решительно согласился Вова, вставая из-за стола.

— Я серьёзно, — Алёна недоверчиво прищурилась в сторону уходящего последним Вовы.

Пока хмельное время взяло паузу в неспешном перетекании из бутылки в стакан и из стакана в людей, Алёна пристрастно осматривала новое пристанище Вовы: стандартная новостройка — солнечная сторона, симпатичное малодушие косметического ремонта, утешительный вид из окна (в просвете между домов раскинулся сбитый ельник), неистовствующие голоса, бродящие за вентиляционной решёткой, — соседи со всего дома заочно сидят здесь же, на кухне, где: скудный гарнитур кремовых цветов; скромная утварь плюс круги пригорелых, давно не чищенных конфорок и шесть рукоятей замасленной плиты; бонусом — холодильник и стиральная машина, стоящие бок о бок, — символы универсализма современной съёмной жизни и гибкости быта, взятого напрокат.

Алёна, воспользовавшись тягучей паузой на перекур, бороздила по цифровым морям в поисках наиболее привлекательных гаваней, рекламируемых дельными вывесками-маяками.

— Что ты постоянно ищешь в Сети? — спросил первый из вернувшихся с персональной смотровой площадки (курительного балкона) Вова. — Я до сих пор пытаюсь понять, что там такого интересного, что весь мир ходит, вспахивая носом смартфоны.

— Я так не делаю, — вмешался в разговор вернувшийся вторым и тихо, как мог, подкравшийся Евген.

Вова наградил его порицающим карим взором.

— Да всяко-разно, — пожала честными плечами Алёна — она никогда не задавалась над этим вопросом всерьёз. — Зачем вообще размышлять о причинах существования чего-либо, что добавляет в твою жизнь как минимум удобство и хорошее настроение?

— Спорный вопрос. С одной стороны, современная Сеть изобилует гуманизмами, космополитизмами и прочими демократизмами, а за её кулисами люди, громко чавкая, едят людей.

— А с другой?

— С другой стороны, технологии — это, конечно, хорошо, — рассуждал удобно усевшийся Вова. — Но их уже и так слишком много в нашей жизни. От них тесно. Мы стали доступнее, но не стали ближе. А всё, что не делает нас ближе, это уже не свобода, это диктат. Нужно уметь освобождаться от их незримых оков, от пут, в которые мы сами себя заключаем. Вот мы сидим сейчас здесь, общаемся, культурно, неброско выпиваем. Это же хороший момент. Простой. Душевный. Ты видишь моё лицо, я твоё. Ты слышишь мой голос, я — твой. Это и есть настоящая простота человеческих отношений. И чистых ощущений. Общение — это просто, но сердечно. В нём смысл людского общества. Обмениваться интересными словами. Рассказывать истории.

Вернулся Костик, разболтанно выцеливающий своё скромное древесное восседалище, предварительно зачем-то водрузив свой опустевший стакан, прихваченный с балкона, на вершину белых гор немытой посуды. (Свидетельствующей скорее о самодовольном холостяцком запустении, нежели о лени.)

— Обо что гутарите? — промямлил он неопрятно одетой ухмылкой.

— Константин, какой второй закон ты бы принял, будучи президентом? — спросила Алёна.

— Это чертовски хороший вопрос! — воспрял душой Жожоба, расчертив пальцем утвердительный жест, точно махая острозаточенной шпагой. — Я за равенство. Особенно среди женщин. Поэтому я бы на законодательном уровне обязал называть всех девочек «Пандорой». Идёшь такой по улице и кричишь: «Пандора!» — и все оборачиваются.

Костик залился ехидным, скрипучим смешком, а чуть забродившие улыбки текли и передавались между ребятами по очереди.

— Из тебя бы вышел отличный лидер страны! — смеялась в ответ Алёна.

— Да куда я со свиным рылом в охотный ряд… — отмахнулся Костик, а в белках его глаз запрял ветвь капилляров каннабиноид.

— Мы базарили за Интернет, — отчеканил преисполненный такта Евген. — Какое ваше отношение к нему, сударь?

— Ого, как ты заговорил, не поранился? — довольный Жо раскинулся на стуле. — Интернет — это инъекция кала прямиком в мозг. Кстати, нужно сториз запилить.

Костик достал смартфон, но едва сняв повидавший жизнь гаджет с блокировки, окатил пристальным вниманием Алёнин телефон, ласкающий взгляды томными золотыми переливами.

— Семёрка? — завистливо-почтенно поинтересовался он.

— Ес, — искрилась голливудской улыбкой Алёна.

— Надкушенное яблоко — символ грехопадения человека. Ты упала до седьмого уровня, моя любострастная куропатка, — излил странные измышления с какой-то подростковой трагичностью сделавшийся почему-то серьёзным Костик.

Ребята посмотрели на него странными взглядами. Жо стих и крепко задумался.

— Херню сморозил, адепт карго-культа, — басила Евгенова светло-коричневая борода.

— Вставило? — спросил Вова. — С позднячком шмаль?

— Дё, — сильно кивнул Костик.

— Понеслась, — Евген взялся за колоду и принялся раскручивать прямоугольники карт по очереди в сторону каждого из ребят.

— Блин, я ступила, у меня дома настолок целая куча, нужно было хотя бы «Воображариум» прихватить… — риторически сетовала Алёна, оценив маститость карточного веера, собранного привычно капризной карточной удачей.

— Плохо раздал? — задался Евген.

— Да…

Разговоры отставили в сторону, в центр кухонной событийности вновь вынеся карточную игру и распитие спиртного под аккомпанемент трезвого молчания нового участника вечеринки — в гости пришла рыжая Даша — абсолютная в своей опрятности девушка с каре и с частящими веснушками у переносицы. Даша разбудила и наглаживала покладистого Точку Ру, явно к ней привычного. Ребята дошли до одинакового уровня опьянения — где-то на пятьдесят процентов от возможного. Но в крови Костика его хитрый мозг подменил воздух на некий серо-синий газ, который в мозг же и поступил, добавив разного рода интересных реакций на внешний и внутренний миры.

— Рыбы не умеют сидеть… — бурчал себе под нос Жо. — Это пиздец… Не умеют сидеть… Я только сейчас это понял.

— Они и стоять не умеют, — подыграл Евген.

— Послушай, ты, Король Литр, не порть мою блестящую мысль своими никчёмными умозаключениями! — заявил чуть воспрявший Костик.

— Хорошее название для паба — «Король Литр», — Вова начертил незримую вывеску. — Пожалуй, украду у тебя название.

— Видимо, гашиш был годным, — заключила Алёна, заострив вверх уголки пухленьких губ.

— Жрать захотелось дико, давайте пиццу закажем? — предложил на мгновение засуетившийся Костик.

— Я — за, — проронила немногословная улыбчивая Даша, обстоятельно вымочив в чашке пакетик чая с бергамотом.

— Приготовь что-нибудь сам, — укоризненно советовал Евген, плеснув в опустевший стакан ещё виски и заложив спичку в уголок рта.

— Ты чё конченный? — возмутился по-дружески Костик. — Ты время видел? К тому же я профессионально не умею готовить.

— Котёнок может добывать себе пищу самостоятельно в шесть месяцев, а хомо эректус и в двадцать шесть лет ни хера не может, да, Коди? — усмехнулся Вова.

— Хомо эректус? — залился отчаянным фальцетным смехом Костик, утопив сопутствующий ему такт в хитром свежеприготовленном коктейле. — Возбуждённый мужеложец?

— Дебил! — хихикал Евген под созвучный смех девушек.

— Человек прямоходящий, — с умным видом заявил Вова.

— Послушай сюда, хомо эректус, — деловито верещал Жо, — тебя сюда для какой цели подселили, не догадался ещё? Ты теперь кухар. На веки вечные! Иди готовь! — страшным голосом возопил он. — Я жаждаю отведать бефстроганов!

Ребята посмеялись, решив всё-таки заказать пиццу, долго споря о выборе конкретной кухни с наиболее широким меню и приемлемой ценовой политикой. И после пятиминутного отчаянного спора таки определились.

Ночь чернела за окном, и самый тёмный её час приближался. Опустевшие коробки с пиццей, растормошённая колода карт, остывший недопитый чай и пустые от алкоголей стаканы — достойные атрибуты удавшегося празднества застыли без дела. Сон начал сгущаться, просачиваясь на кухню из каждой щели, поднимаясь из каждого угла, летая кроватями за окном. Он притуплял реакции посильнее любой выпивки, окуривал и пеленал разум тонкими паутинками сладкой дрёмы. Нога закидывалась на ногу, пятая точка хохлилась и поудобнее устраивалась на стуле. Тело искало наиболее благоприятную позу для ухода в мир грёз, несмотря на странное желание головы оставаться в сидячем положении, принимать внутрь жидкости и совершать поступательные движения языком в сторону того, о чём сказано уже сотни раз. Уши слушали вопросы нехотя, как всегда немного удивляясь тембру собственного голоса в ответ. Слова, складываемые губами и выдуваемые из уст лёгкими, теряли стройность. Повторённые слова, не ясно зачем, меняли форму и размер, суть оставляя прежней.

Первым ушёл Евген, зевнув басом и пожелав сладких снов. Костик заранее надул ему широкий синий матрац и определил спать на пол. Дружба дружбой, но кровать для хозяев — мы давно не варяги, чтобы отдавать путнику лучшее.

Ребята остались коротать вызревшую ночь втроём — Костик выпроводил Дашу, огорчённо солгав, что ложе любви сегодня занято другом. Даша, ещё немного порыжев веснушками на лице на прощание, фыркнула, задрала носик, попрощалась с ребятами и чмокнула Костика в губы, получив от него в ответ шлепок по симпатичной заднице, приятно засушившей ему ладонь.

Алёна, захмелев, вновь окунулась в привычную боль утраты, рассматривая телефонные фотографии родителей. Смотрела, как в первый раз, и умилялась, вспоминая то, что было за пределами изображения, то, что было вынесено за рамку.

— Я до сих пор храню номера родителей в телефоне… Знаете, когда их не стало, — со спрятанным на виду надрывом произнесла Алёна и увидела две реакции: Вова внимал крайне внимательно, а Костик закатил глаза так, что показалось, они развернулись к затылку. — Я поймала себя на мысли, что вселенная не посылала мне никаких сигналов, не подавала знаков. Я вообще ничего не почувствовала. Мне просто сказали, что родителей больше нет… Больше нет…

На красивых глазах Алёны навернулись искренние слёзы, безмерно глубокую зелень увлажнив. Спрятанная глубоко в сердце скорбь часто прорывалась изнутри. Ей нужен лишь малейший зацеп.

— Если исходить из историй, рассказанных мне мёртвыми людьми, то ты ничего не почувствовала, потому что так и должно было быть, — ответил Вова, коротко пожав плечами, точно говорил нечто очень тривиальное. — Все человеческие катастрофы идут по плану жизни. Будут, как и раньше, гибнуть целые цивилизации, но Земля будет вращаться с той же скоростью. И не будет знаков. Не будет сигналов. Ничего не будет. Но трагедии будут продолжать случаться.

— А как считаешь ты?

— Я сомневаюсь, что все люди гибнут тогда, когда положено. Иногда это стечение очень странных обстоятельств или проявление чьей-то порочной воли, чьей-то низменной сути. Но едва ли вселенная будет предупреждать об этом. Или мы просто невнимательны к её сигналам.

— Может, сменим тему? — предложил непривычно серьёзный Костик, интеллигентно скривившись только оттенками черт лица, утопив при этом взгляд в вычерненном ночью окне.

— Попустило? — спросил Вова, улыбаясь другу, пытаясь его смягчить.

— Ну, — друг не улыбнулся в ответ.

— А что не так с темой? — тонко вспылила Алёна, считая свои слёзы предметом особой искренности, послом открытости, априори символизирующих сверхважность момента, его неприкрытую драматичность.

— Не люблю тему отцов и детей, поэтому в данной ситуации пойду лучше спать, я в некондиции, — отрезал Костик, вставая со стула и чинно, с читаемой долей баламутства, откланявшись.

— Да нет, расскажи, нам интересно, — Алёна плотно скрестила руки на груди, губки насупив.

— Нам? — ухмыльнулся Костик, с дворовым укором посмотрев на Вову-каблука.

— Нам, — кивнул глазами умиротворённый Вова.

— А ну, лады, — согласился Костик и приземлился обратно на стул. — Просто как бы вы, как я понял, считаете, что раз ваши родители умерли, то с вами случилось самое страшное, что бывает в отношении отцов и детей?

— Есть что-то страшнее, чем смерть самых близких людей? — Алёна задрала безупречные брови практически к небу маленькой кухни.

— Алёна, мы не на улице. У нас разговор, а не базар. К чему эти ответы вопросом на вопрос? — негодовал Костик, выцарапывая взглядом на древе стола нецензурные слова.

— Да, считаю это самым страшным. Есть что-то страшнее смерти? — Алёна боролась с синдромом начальника, который всегда прав, — её внутренний пьяный босс уже рвал рубаху в клочья.

— Только жизнь, — излишне сухо, обезвоженно, произнёс Костик.

— Поясни для гостьи, — нейтрально сказал Вова, сложив пальцы на сонном подбородке.

— Понимаешь, Алёна, порой так случается, что дети — это не цветы жизни в семье. Это никому не нужные сорняки, с которыми не ясно, что делать и зачем они вообще появились. Но потом, со временем смысл их существования чётко вырисовывается — они нужны, чтобы мама могла досаждать папе, а папа — маме. Потому что маме и папе сказали их мамы и папы, что жениться нужно в восемнадцать лет и поскорее рожать детей, будучи самими ещё детьми. Так образуется страна детей с детьми. Начинаются стычки и тёрки, потому что выясняется, что мама не понимает папу, а папа — маму, а повзрослеть нужно им обоим и прямо сейчас. И на этом непонимании и неприятии, когда подростковая влюблённость сходит на нет, папа и мама начинают вить будущее своего отпрыска в их семейном гнёздышке.

Костик выпил остатки своего коктейля, который тянул почти час. Алёна сосредоточенно внимала его речам, не прерывая, заинтересованно сохраняя полёт его хрупкой мысли, отягощённой хмелем и конопляным дурманом. Он продолжил внятно разжёвывать:

— Сын подрос. Поднимается вопрос его будущего в мире людей. Сын должен пойти рисовать, потому что у него есть к этому талант, говорит папа. Нет, он должен пойти на хоккей, потому что он должен вырасти нормальным мужиком, не таким как ты, а если нет — я с тобой разведусь, говорит мама. Хорошо, тогда пусть пойдёт на футбол, говорит папа. Чтобы он там отупел, пиная мячи? Тогда он пойдёт на самбо, противоречит себе мама. Папа включает заднюю, сын идёт на самбо, получает там по голове и больше не ходит на самбо — мама увидела у него — о ужас! — бланш под глазом. Теперь сын никуда не ходит. Но больше всего он не хочет идти домой, потому что там нет ничего, кроме бесконечных разборок, где его используют в качестве или щита, или громоотвода. И вот сын сидит на улице. К нему подходят ребята из плохой компании. Доёбываются до него. Дерутся. А потом крепко дружат, как часто бывает у парней. Ребята из плохой компании предлагают сигареты, алкоголь, дружбу и хулиганство. Сын соглашается, просто потому, что нет никакой альтернативы. Оценки в школе летят в пропасть, как и отношения с одноклассниками и учителями. Но для мамы и папы — это просто очередной аргумент в пользу себя — это из-за тебя он такой, он весь в тебя. А сын уже хорошо втянулся в специфический быт плохой компании. Он — настоящий хулиган, а не те, кто не делает домашку. Он частый гость в детской комнате милиции. И обсуждение его поступков начинает понемногу роднить чужих людей — маму и папу. Они осознают и принимают тяжёлую судьбу, злой рок, который как-то невзначай прописался в их доме. Сын, считай, уголовник. Ужас. За что нам это, боже?! Папа и мама начинают прикладываться к бутылке. А после папины подзатыльники складываются в кулаки. И страшен лишь первый удар, а все последующие — просто тавтология. Проходят год, два, пять. Сын не часто бывает дома. Он всегда с плохой компанией, ряды которой постепенно начинают редеть. Кто-то из его друзей сел. Кого-то убили. Кто-то сторчался. Но сын сам по себе не глуп. Ему хватило ума не вставать на кривую дорожку, а идти с ней параллельно. И в итоге он кое-как с неё свернул. Но мама и папа не то что не приложили к этому никаких усилий, а наоборот, — подвели его к этой дорожке, где или небо в клетку, или яма два на полтора, но, чтобы это понять, нужно приложить усилия, взять на себя ответственность, повзрослеть, но зачем?.. Я это всё к тому, что не нужно думать, что случилось самое страшное из страшного. Страшно это не когда один раз смерть, а когда всю жизнь жизни нет. А, впрочем, каждому своё. Каждый распят на своём кресте, как любит говорит Володя. Сладких снов.

Костик шатающейся походкой ушёл ночевать в свою комнату, где уже тихо похрапывал жаворонок-Евген. Дверь в его комнату щёлкнула, дав Вове с Алёной возможность обменяться мнениями по поводу услышанной точки зрения, но они безмолвствовали. Каждый про себя сделал свои выводы из услышанного монолога, вслух их озвучивать не спеша. Алёна, конечно, уверила себя, что он явно перегибает палку и что она прошла через самое страшное. Как, собственно, и Вова.

— Я не прошёл через самое страшное. Мне идти с этим всю жизнь. Как и тебе, — подытожил Вова в ответ на мысли Алёны и допил потеплевшее до безвкусия пиво. — Ты же знаешь. От этой боли нет обезболивающего.

— Тогда однозначно нужно идти спать, — предложила кокетка-Алёна, определённо устав от мыслительного процесса и всех из него вытекающих последствий.

Вова, будучи в полной целомудренной уверенности, что голубая кровь Алёны вскипит от одного только вида его нового жилища, и потянет тело прочь отсюда при первой возможности, с внезапностью озарения, всегда прижимающего к безысходной стенке, осознал, что ошибся, к ошибкам своим, впрочем, относясь с пониманием. «Ошибки и поражения показывают суть человека, а никак не победы и достижения», — напомнил пьяный Вова сам себе непонятно к чему.

— Утро вечера мудренее, — опрятно зевала Алёна.

— Ясность не по утрам, а после оргазма, — буркнул Вова на автопилоте, направляясь в сторону своей комнаты и самому себе удивившись.

— Это твой очередной странноватый подкат? — сквозь сонную полуулыбку спросила Алёна.

— Да не. Хотя да. Это я так, в общем… К слову. У меня бардак в комнате. И в голове. Ещё шмотьё не распаковал, будет несколько тесно спать.

— Теснота, как и темнота, друг молодёжи.

— Да. В темноте не видно рожи.

Алёна направилась за ним следом. Вова щёлкнул выключателем, свет озарил понятный комнатный беспорядок. Спали вповалку кучи коробок и сумок, но не так уж много — менее чем в треть помещения по длине и ширине и в половину высоты. Двухместная кровать подмигивала и делала разного рода неприличные намёки, заманивая в свои объятия и требуя человеческих тел, желательно полностью обнажённых.

— Я пойду смывать с себя тонны косметики, а ты пока разложишь всё, — командовала Алёна.

— Так точно, генерал Детка, — козырнул Вова. — Могу выдать запасную щётку.

— У меня всегда с собой отельный набор со всякими одноразовыми штуками.

— А там есть одноразовый медиум?

— Есть.

— Тогда хорошо.

Алёна ушла в ванную, а Вова принялся разгонять волны простыней и, к своему удивлению, волнуясь о том, что будет дальше.

Алёна вернулась.

— Как-то ты не сильно изменилась. Я ожидал увидеть кикимору.

— Ну, какая есть, — вновь зевала и потягивалась Алёна.

— Я такой скучный собеседник? — Вове передался настойчивый Алёнин зёв. — Ложись; тебе кровать, а я на пол.

— Скромно. Но ты прошёл проверку на кавалера. В чём я и не сомневалась.

Вова некоторое время смотрел на своё отражение в зеркале ванной, пытаясь, пока запотевание плавно сползало, вспомнить себя прежнего, но в который раз не узнал, обознавшись.

Алёна посапывала, завернувшись в тёплый клетчатый плед, лёжа лицом к стене. Вова, тихонько прокравшись, улёгся на полу в уже привычном спальном мешке.

Ему снилось, как к нему подошёл морской котик, извечно неуклюжий на суше. Котик жевал жвачку, надул из неё большой чёрный шарик, каким-то невероятным движением ласт прикрепил к нему ниточку и ткнул носом. Шар улетел вверх. «Лови!» — профырчал котик, провожая шар взглядом.