Фермата

Денис Любич, 2023

Денис Любич (р. 1994) – российский поэт, писатель и музыкант, плодовитый во всех выбранных им направлениях творчества. Его поэзия, как и музыка, проникнута глубокой мрачной иронией, отсылающей читателя к романтическим и пост-романтическим настроениям Шарля Бодлера, Эдгара Алана По и Сёрена Кьеркегора, но переносит эти идеи в современные реалии и выражает их современным языком. Данная книга «Фермата» – это первое печатное издание Дениса Любича, однако вовсе не первое написанное и опубликованное. Являясь, по сути, сборником, книга воспринимается как цельное произведение и отмечает новый период в творчестве поэта, разительно отличаясь от предыдущих его работ. Денис Любич пишет сразу на трёх языках, и его творчество также совмещает в себе традиции русской, западной и восточной поэзии. Темы любви и невзаимности, жизни и смерти, хрупкой красоты и разрушительной силы времени – все они типичны для мировой поэзии, но у Дениса Любича приобретают новый, безнадёжно-мрачный и вместе с тем ироничный оттенок. Также в книгу вошли два рассказа Дениса Любича, в которых идеи писателя переданы в метафорически-притчевой форме: в одном с помощью сюжета сказочно-мистического, в другом – научно-фантастического. Оба рассказа соответствуют романтическому тону представленных в книге стихотворений и полны глубокой языковой поэзии и неожиданных художественных решений.

Сказка о каменном городе

I

Было это давно, верится в это с трудом — мнится, история эта не больше, чем сказка, — но память о событиях тех должна быть сохранна, передаваться из колена в колено, ибо так начиналось наше государство, да и поучительного в ней немало, поэтому слушайте внимательно.

Наш город тогда был полностью каменным. Каменный тогда, каменный и сейчас. Каменный город, построенный на камнях. Ни травинки, ни кустика из-под этих камней пробиться не могло. А других земель мы тогда и знать не могли: на запад — море безграничное, злое, тёмное; на восток — скалы, всё те же камни, взбираться по которым никому в голову не приходило; на юг и на север — бесконечный каменный берег, который, хоть трижды за горизонт уйди, всё таким же каменным и останется.

Как человека сюда забросило, непонятно. Говорили, что сюда нас принесло море, и в это очень хорошо верилось, потому что испокон веков мы жили за счёт торговли с теми, кто проплывал мимо на огромных деревянных кораблях. Мы давали им камни, они нам — еду и всё, что для жизни надо. Старики говорили, что так и жили бы мы, голые и бездомные, посреди каменной пустыни, обменивали бы камешки на хлеб и ни о чём бы больше не думали, да только чужестранцы чурались нашей наготы, а солнце, не закрытое ни листиком, ни веточкой, нагревало камни и обдавало людей жаром как снизу, так и сверху. Жить летом было невмоготу — весь день греет солнце, ночью — камни, от жара не скрыться. Зимой же — другая беда, холод несусветный — мороз покроет камни, дождь ледяной пойдёт, и негде от зимы укрыться.

Тогда и начали мы строить из камней дома, сначала простые — сложим три камешка: два вдоль, один поперёк — вот тебе и укрытие, но постепенно стали появляться мастера, которые из камней научились чудеса делать. Чужестранцы поначалу смеялись над нами — у них все дома деревянные небось были, но, когда увидели работы наших мастеров, обомлели, стали чаще нас посещать, подивиться нашим каменным чудесам приплывали. Они называли это «искусством», «архитектурой», а мы просто жили внутри этих каменных изваяний, ведь для того они и были построены. Мастера же соревновались в умении, задумки их становились всё более причудливыми, и уже своими руками они их воплотить в жизнь не могли. Так и поделилось наше население — на тех, кто придумывает, и на тех, кто строит. Все были при деле. Чтобы не отвлекаться от чудесного строительства, общение с чужестранцами поручили трём болтунам — у них и в голове было пусто, и руки не оттуда росли, поэтому работе они только мешали. А болтать с чужестранцами каждый горазд — им же от нас только камни были нужны, ну и поглазеть на плод трудов наших.

Так и был построен наш каменный город. Да, сейчас от него уцелело немного, а гений мастеров — навеки утерян. Но в этих руинах, в этих обломках до сих пор чувствуется величие, достичь которого не сможет ни одно государство в мире.

II

Я родился, когда всё уже было построено. Город наш не знал ещё бед, он процветал. Один дом был краше другого. Чужестранцы приплывали регулярно, привозили гостинцы, расхаживали по городу в вычурных одеждах. Из наших с ними никто никогда не уплывал. Во-первых, нужды не было, у нас жизнь была спокойная и счастливая, всего доставало. А во-вторых, как бы ни восхищались чужестранцы нашим зодчеством, для них мы так и остались теми голыми дикарями посреди каменной пустыни. Мы были чужды им, непонятны, и больше, чем мы сами, им от нас нужны были камни. Поэтому никто из нашего города ни разу не видел чужих земель и мог только строить догадки, подкормленные кучерявыми рассказами чужестранцев в цветастых одеждах.

В 15 лет я был бедовый малый. Бегал без дела по улицам, щипал девок, дрался с другими мальчуганами, порой захаживал в трактир и выторговывал у трактирщика пиво — всё это не могло остаться без внимания родителей, и они отдали меня прислуживать в церковь. Когда в нашем городе появилась церковь, я толком не знаю. Ещё до меня чужестранцы привезли с собой свою веру, а три болтуна, особо не задумываясь, её приняли, чтобы у нас охотнее покупали камни. Вера требовала, чтобы в городе была церковь, и мы построили её — в самом центре города, поверх уже стоявшей там ратуши, в которой жили те самые три болтуна. Три болтуна и жёны их, конечно, сердились, что над их спальнями вознесли огромную колокольню, но тут уж ничего не попишешь — кто принёс в наш город чужестранную веру, тот пусть в ней и живёт!

Не знаю, как у чужестранцев, а у нас вся вера заключалась только в том, чтобы два раза в день бить в колокол. Ну и крестик носить, что бы он ни значил. Моя служба была подметать колокольню и следить за тем, чтобы никто в неё не забрался и не пробил в колокол раньше положенного. Я знал — если вдруг что, мне уши отрежут, поэтому самому шалить мне и в голову не приходило. А без шалостей, выше всех остальных домов в городе, под палящими лучами солнца — как же мне было одиноко и скучно! Два раза в день приходил звонарь (мне в колокол бить не доверяли), племянник одного из болтунов. Когда его только назначили на эту должность, он был дико ею недоволен, но постепенно стал всё больше гордиться, чувствуя важность и уникальность своего призвания. Поднимался на крышу он всегда особенно чинно и медленно, дёрнет колокол, сколько ему вздумается, и спустится обратно в свой дом-ратушу, полную чужестранных лакомств и развлечений. Это была единственная моя компания в течение долгих часов унылой и никому не нужной работы. Ведь никому бы и в голову не пришло взбираться на такую высь, чтобы пару раз позвенеть в колокол! Да и прозвени этот колокол не в тот час — кому какое дело! На него из народа никто внимания не обращал, только лишь болтуны над ним тряслись, и то больше для виду.

Конец ознакомительного фрагмента.