Мона Ли. Часть первая

Дарья Гребенщикова

Почему же Нонна стала Моной Ли? В чем тайна этой девочки, появившейся на свет у проводницы Маши Куницкой и корейца Захара Ли? Почему она попадает в такие ситуации, из которых сложно выбраться даже взрослому человеку? Мона Ли побеждает и завоевывает сердца, как завоюет, я надеюсь, и ваше сердце, читатель.

Глава 8

Все эти годы червячок-то ворочался, что скрывать? Думал Пал Палыч — а не потянет ли Машу — назад, на вольную жизнь, на шальные деньги, на приключения? Все надеялся, что не потянет, ведь он окружил ее ласковой заботой, да и опять же — дочка, куда же она Мону — за собой? Заныло в сердце. Где Мона Ли? Неужели… Пал Палыч пробежал через коридор, дверь открыл в детскую — и замер на пороге, выдохнув. Мона Ли сидела на детском стульчике, расписанном цветами да птицами, и рассказывала кукле сказку.

— Мона, — прошептал Пал Палыч, — деточка моя, ты уже кашку съела?

— Нет, покачала Мона Ли головкой, — Моне никто кашу не дал. И молока не дали. Мону забыли? — к привычке говорить о себе в третьем лице Пал Палыч уже привык.

— Иди ко мне, дочка, — он взял девочку на руки и понес на кухню. Ела Мона Ли всегда плохо, и тут уж Пал Палыч и медведя представлял, и волка и лису, и даже Колобка.

— Мона эти сказки не любит, — сказала Мона Ли, допивая молоко, — Мона любит другие сказки.

— Какие же? — читала Моне Ли обычно Инга Львовна или сама Маша, — она любит, где феи, и куколки волшебные. Пусть Моне мама на ночь почитает, — Мона Ли ладошкой стерла молочные усы. — Папа?! Где мама?

Пал Палыч был совершенно растерян. Бежать к Инге Львовне — оставить Мону Ли одну. Да и маму растревожить. В милицию? Да там посмеются над судьей — скажут, вот, выпустил — теперь ищи ветра в поле. Девочку нужно было умыть и уложить спать, и как-то отвлечь от того, что мама — пропала.

Чистить зубы было легко на удивление. Маша внушила дочке, что настоящая красавица должна чистить зубы. Мыть руки. Быть аккуратно причесанной. Ну, и прочие женские необходимости. Кто научил этому Машу — она сама не знала. С гигиеной в поезде дела обстояли так — условно-упрощенно. Подтыкая одеяльце, Пал Палыч уговаривал себя и Мону Ли, — мама сейчас пошла к бабушке, бабушка заболела, сейчас мама вернется, а то уже спать будешь, закрывай глазки, спи, спи…

Утром Пал Палыч, которому не нужно было идти на работу, проснулся привычно рано, но лежал в постели и смотрел на подушку, на которой осталась вмятина от Машиной головы. Так бы он и лежал, но дикий визг, соединенный с кашлем и ревом раздался из детской.

— МАМА — орала Мона Ли, — где МАМА!!! МАМА МОЯ, МАМА…

Истерика, начавшаяся, судя по всему, сразу после того, как Мона Ли проснулась, не прекращалась ни на секунду. Пал Палыч набрал номер «Скорой», потом бросил трубку, позвонил старому другу семьи, семейному врачу Коломийцевых — как говорила Инга Львовна — «наш врач при дворе»! Лева Гиршель примчался буквально через 15 минут, скинул на руки Павлу пальто, и, как был, без халата, вбежал в детскую.

— Уйди, Пашка, — кричал он, уйди, не мешай! — высунул руку в коридор, — иди, шприцы кипяти, умеешь?

— Не разучился, — буркнул Пал Палыч, осторожно неся холодную металлическую коробочку.

После укола Мона Ли уснула, Лёва и Павел сели на кухне.

— Свари кофе, крепчайший, прошу! — попросил Лёва.

— Лёва, я могу выпить, как ты думаешь? — Павел выглядел ужасно.

— Выпить можешь, но в сложившейся ситуации знай — края уже не будет. Я так понимаю, что Марья твоя вернулась на круги своя?

— Похоже, что так, — Павел все-таки выпил.

— Ну, я тебя предупреждал? — Лёва снял пенку с закипевшего в джезве кофе и положил ее в чашечку. — Это, друг мой, генетика, и, как ты сам раскопал, мама ее была правил весьма вольных? Добавь к этому алкоголизм, женскую истеричность и — прости, Паш, вряд ли мог доставить ей столько любовных безумств, как брутальные пассажиры железных дорог Советского Союза? — Павел молчал. — Давай трезво смотреть на вещи, продолжил Лёва, — ты остался один, с больной старой матерью и чужой девочкой дошкольного возраста на руках. Так?

— Так, ответил Павел.

— Ты без работы. Можно сказать, что районное начальство непременно предаст тебя остракизму и потихоньку выдавит, если не из города, так уж из судебной системы — точно. Что ты намерен предпринять? Ты ничего другого не умеешь.

— Я пойду в юридическую консультацию, — Павел закурил дома, чего не делал никогда.

— За три рубля? — Лёва сморщился. — Паша, послушай меня, нужно девочку отдать в детский дом, пока она не пошла в школу. Это — раз. Продать дом Инги Львовны — два. Поменять твои хоромы — три. Желательно на Москву. Ближе к Таньке своей. Там будешь чужой всем и уж консультировать в Москве — есть кого. Решай, Паша. Девочка, скажу тебе честно, сложная. Судя по тому, что я наблюдаю эти три года — у нее, несомненно, родовая травма, или преждевременные роды, добавь к этому два года скитаний в поезде. Тебе это нужно? — Лёва допил кофе и перевернул чашку. — Привычка, — он наморщил нос, — когда-то, в благословенной Армении, мне всегда гадали на кофе.

— И что — говорили правду?

— Да кто его знает, — Лёва поднялся. — Думай, Коломийцев, думай. Времени на это нет. — И, накинув пальто, Лёва Гиршель вышел в утренний городской час.