Безымянный подросток с окраины города

Даниил Реснянский, 2022

Это история грабителя, юноши, преступившего закон, но пытающегося сохранить в себе человека. Здесь показан не тот Петербург, каким восхищаются романтики: жгучей правдой говорят подъезды, в которых насилуют женщин, крыши и стены жилых домов, ставших свидетелями многих самоубийств подростков, съемные квартиры, откуда слышны крики девочек, над которыми издевается отец. И посреди всего этого отчаяния вдруг расцветает душа, желающая бороться.Это история Андрея Бедрова. И одновременно это история о каждом безымянном подростке, столкнувшимся с таким тяжёлым испытанием как жизнь.

Глава 4

Шоколад как трофей

В субботу давали шоколад.

Андрей узнал об этом только тогда, когда ему на поднос одна из поварих положила маленькую плитку молочного шоколада. Он удивился, затем поблагодарил её и, собрав полный комплект второго завтрака, которым кормили в школе в перерыве между вторым и третьим уроками, направился к столу.

Вместе с Колей они уселись за самый дальний, стоящий у самого большого окна, бывший пустующим в первый день их пребывания в школе. Андрей и Коля сели не друг напротив друга, а рядышком, плечом к плечу, — привычка, оставшаяся с кадетки.

— Помнишь, как ты любил кататься на моём байке? — Андрей кивнул. — На следующей неделе родители должны забрать его с ремонта, так что можем погонять.

— Серьёзно?! — Карие глаза заискрились жизнью. — Твой байк снова с нами?

— Так точно, amigo. Старый добрый Рэкки чёрного цвета. Выберемся куда-нибудь в поле без выбоин — сразу после школы — и нагоняемся… — Коля мечтательно протянул это слово. — Я давно не танцевал со скоростью. Уже начинаю думать, что она мне изменяет.

— Такому красавцу как ты никто не изменит.

— Ну, — Коля улыбнулся, — что правда, то правда. Моё физическое обаяние очаровывает слабый пол. Иногда мне даже жалко девушек, потому что у них нет другого выбора, кроме как влюбиться в меня. Тебе не понять, amigo.

Коля рассмеялся, чем заслужил слабый удар по плечу. Андрей тоже позволил смеху вырваться наружу, и, только вдоволь насмеявшись, они приступили к еде.

— Эндрю, — заговорил Коля, — я тут заметил, что в тебя постоянно стреляет глазками вон та шоколадка, он указал пальцем на девушку, портрет которой хранился в блокноте Андрея. — Что между вами происходит?

Девушка, полная таинственной грации, с желанной фигурой и кожей приятного молочно-шоколадного цвета… Сейчас она сидела за столом, что располагался метрах в десяти от их стола, в окружении своих подруг. Она что-то оживлённо рассказывала, Андрей видел, как при каждом повороте головы чёрные волосы поспевают за ней, как двигаются розовые губы, как плавают в воздухе аккуратные ручки.

— Между нами ничего нет. Так, переглядываемся иногда, но не более.

— Она на тебя так смотрит, Эндрю… как будто хочет, чтобы ты её отодрал, как никто в жизни этого не делал!

— Заткнись, пожалуйста, — Андрей не смог не улыбнуться, уголки губ сами потянулись вверх.

А сам он всё так же продолжал наблюдать за девушкой. Она не замечала устремлённого на неё взора и о чём-то говорила, перебегая глазами от одной подруги к другой. Розовые губки находились в постоянном движении, и чем дольше Андрей на них смотрел, тем больше он жаждал попробовать их на вкус. На узеньких, тоже аккуратненьких плечах волнами…

— Какого хрена?!

Андрей повернул голову и сразу же увидел Синицына — эту гору мышц и жира. Он стоял на раздаче и обращался к поварихе:

— Почему шоколад закончился? Вы чё, считать не умеете, тут же ровно на класс!

— Я не знаю! — Даже с другого конца столовой Андрей увидел, как в страхе содрогнулось лицо поварихи. По ней сразу было видно, что она принадлежит к тем женщинам, которые никогда в жизни не дадут отпор. Стоит на неё повысить голос, как она тут же сломается.

— Вот скотина, — прошептал Коля.

— Я раздала столько плиток, сколько привезли! — продолжала оправдываться повариха, уже начинала кричать, и голос её подрагивал совсем как у маленького ребёнка. Ей было не меньше шестидесяти, наверняка после работы она нянчила внуков, женщина совсем в возрасте… и на неё орал какой-то молодой жлоб с крепким телосложением.

— Да неправда! Всегда на всех хватает, а сейчас почему-то одна плитка пропала! Может, это вы её съели.

Андрей чувствовал, как медленно-медленно закипает. Жгучая магма поднималась из глубин груди и текла по венам, но ворвалась она в них тогда, когда Андрей ещё раз посмотрел на лицо поварихи. Многочисленные морщины, обвисшая кожа скукожились (она вот-вот заплачет), и от этого вида внутри взвыла такая жалость… и такая злость. Работающая бабушка стояла перед молодым парнем, который орал на неё, и ничего, совершенно ничего не могла поделать! Её губы дрожали, руки тоже дрожали, а у Синицына ни мускул не дёргался. Он продолжал давить на женщину, пока сама она боролась с подступающими слезами.

— Скажите, на что мы деньги отдаём? На такой персонал? Или на еду? А где положенная мне еда? Где она?!

— Я… Я… — Повариха уже не могла говорить. Маленькими шажками она отходила назад, Андрей увидел, как блеснула одна слезинка, вырвавшаяся из впадших глаз.

И он начал закипать ещё больше.

— Он слишком много себе позволяет.

— Мы только пришли в школу, — прошептал Коля. — Не вздумай устраивать драку. Нас же выпрут.

Андрей продолжил сидеть за столом. Синицын всё так же повышал голос и заткнулся только тогда, когда из кухни вышла другая повариха — помоложе, лет сорока-сорока пяти. Она мигом приблизилась к нему и кинула на поднос не одну, а три плитки шоколада.

— А вы говорили, что закончились.

— Пошёл вон! — крикнула новоприбывшая и после этих слов подошла к своей подруге, заключив её в объятия, — в этот момент до Андрея долетел всхлип. Потом ещё один. И ещё один.

Повариха зарыдала в форму своей подруги, которая была моложе лет на двадцать, и что-то говорила, но все её слова тонули в плаче.

— Вот теперь спасибо, — сказал Синицын. — Теперь я доволен.

— Пошёл вон! — повторила новоприбывшая. — Хамло! Ты хамло! И всегда им был!

Он повернулся с подносом в руках, и Андрей увидел улыбку, расплывшуюся на его лице. Улыбку на лице Синицына, сиявшую в тот момент, пока рядом в рыданиях содрогалась бабушка. Улыбку, полную удовлетворения и превосходства. Улыбку победителя. Вот только кого он победил? Женщину, которая не может дать отпор? Женщину, которая старше его на пятьдесят лет и один удар по которой способен убить её? Вот это — победа? Или ему просто нравится слышать вызванный им плач?

Кто-то внутри стучал по рёбрам, требуя свободу. Сначала робко, потом настойчивее, теперь уж совсем настойчиво. Кто-то впивал ногти в стенки бьющегося сердца и расцарапывал их! Андрей чувствовал в себе зверя и чувствовал злость, пробивающуюся в нарастающем рычании. Что-то тяжёлое и одновременно лёгкое заполняло грудь, пока магма — такая горячая, обжигающая — курсировала по организму вместо крови. Андрею становилось жарко от этой магмы, ему хотелось выплеснуть, выплеснуть её на кого-то! И чем дольше он смотрел на эту улыбку, чем дольше он слышал плач бедной поварихи, тем сильнее вскипала в его венах магма. Когда Синицын сел за свой стол, начав общаться с друзьями, монстр внутри не просто стучал по рёбрам, нет…

… он в них вцепился зубами.

— Это нельзя оставлять безнаказанным, — сказал Андрей. — Нас офицеры так не воспитывали.

— Мы не в кадетке. Держи сея в руках, пожалуйста. Я тоже хочу начистить ему морду, но надо расставить приоритеты: драка или обучение в школе. Подумай, amigo.

Андрей подумал.

Он взял с подноса тарелку, предназначенную для шоколада, и переложил её на поднос Коле. Ему же положил неоткрытую пачку молока. Взял свой поднос, встал и направился к Синицыну.

— Капец ему, — сказал Коля. — Сейчас начнётся.

И началось.

Андрей приблизился к столу, где сидел этот самодовольный хмырь со своими друзьями. В последние секунды Синицын заметил что-то неладное, поднял голову, встретился взглядом с Андреем и, видимо, что-то прочитал на его лице, потому что тут же поспешил встать.

Но опоздал.

Андрей со всей дури вмазал подносом ему по лицу, и на всю столовую прогремел глухой хлопок. Андрей почувствовал неровности, сопротивление лица под пластиком, почувствовал напряжение в руках и… да, обрадовался. Он в своей стихии. И знал, как действовать наверняка.

Медлить было нельзя. Кто-то за столом отодвинул стул (скрежет металла по кафелю), и периферическое зрение уловило движение справа. Андрей замахнулся ещё раз и что было мочи впечатал поднос в физиономию Синицына, не без удовольствия отметив, что у того пошла кровь.

— Теперь ты доволен?

Он мигом схватил мистера Мне-не-хватило-шоколада за ворот рубашки и с силой оттолкнул от себя, чтобы тот рухнул на пол, — тем самым Андрей выиграл для себя несколько секунд, чтобы оценить обстановку и разобраться с другими. И когда спина Синицына плюхнулась на кафель, Андрей быстро повернулся к его друзьям.

А они сидели как мыши. Только один — тот, что в зелёной идиотской футболке — зачем-то встал. Все они сидели за столом подобно послушным ученикам, и в глазах каждого клубился страх. Измазанные шоколадом губы, детские лица, большие, полные наивности глаза — вот на что Андрей променял Кадетский Корпус.

И чего тут бояться? Они же совсем кролики. В кадетке бы уже давно кто-то заступился и началась потасовка. Там драки не пропускают.

Только сейчас, глядя на семерых великовозрастных детин, Андрей понял, как разительно воспитание в Кадетском Корпусе отличает его от школьников. Если даже там он почти всех обвинял в трусости, то здесь об этом было смешно говорить. Казалось, надев алые погоны, дети растут, взрослеют гораздо быстрее и к семнадцати годам выходят более зрелыми, чем школьники. Почему? Нелёгкая жизнь в военной среде, в то время как твои сверстники трахаются и веселятся на полную катушку. И так как ты каждый день проводишь с офицерами с одиннадцати лет, ты начинаешь перенимать их привычки и взгляды. А взгляды этих переростков… Андрею показалось, что он попал на утренник в детский сад. Он даже перестал думать, что кто-нибудь из них даст ему отпор. Они ж совсем дети, хоть того же возраста. Просто они не прошли через то, через что проходят кадеты, суворовцы, нахимовцы, кронштадтовцы и другие юноши, проводящие в казарме подростковые годы. И ожидать от них чего-то сверхъестественного не стоит.

— Детки, — сказал Андрей и пошёл заканчивать начатое.

Синицын уже начал вставать, но, видимо, килограммы жира помешали сделать это быстрее. Андрей упал на колено и врезал ему (Синичке, Синичке, Синичке) по лицу, откинув его голову назад. Гроза всего класса вновь рухнула на пол, из необъятной груди вырвался долгий, протяжный стон.

Все смотрят на нас. Но никто не сунется, потому что не хватает смелости.

Андрей схватил лицо Синицына за щёки, сжал их одними пальцами и, склонившись, сказал:

— Посмотри на меня.

На него взглянули два маленьких свинячьих глаза, прячущихся в отверстиях черепа, — голубые огоньки, которые ещё минуту назад сияли фальшивой силой, а теперь… теперь это были глаза загнанного в ловушку мышонка, но никак не человека, держащего в страхе весь класс. От них не исходило никакой опасности. Блик ламп отражались от их поверхности, и вскоре Андрей увидел, как у края глаз Синицына собираются слёзы.

С ним можно работать.

Трус вышел наружу.

— Вставай, — Андрей вцепился в его ворот и начал помогать подниматься. Синицын опёрся об него рукой, будто они дружат несколько лет, а не являются врагами.

Андрей вернул Синицына к столу и, не сомневаясь в том, что его приказ выполнят, сказал:

— А ну все встали и вышли из-за стола. Свалили отсюда!

Все семеро «друзей» Синицына разом подскочили (точно кролики) и отошли чуть ли не в другой конец столовой, ни разу не спустив с Андрея глаз. Их взгляд польстил ему, да. Так смотрят те, кто боятся, а на языке страха с людьми общаться легче всего, если они не понимают спокойных жестов. Стоит лишь оскалиться, показать зубы, как эти ржущие кони превратятся в робких овец, выполняющих каждый твой приказ. И чем дольше Андрей смотрел на них, тем сильнее в нём становилась уверенность, что кругом одни трусы. Ему нечего бояться.

— Присаживайся, — сказал он. — Приземляй задницу.

Андрей усадил Синицына на стул, схватил его руку и тут же завёл её за спину, впечатав голову в поднос с тремя плитками шоколада. Совсем немного до щелчка!

Ещё чуть-чуть!

— В кадетке за такое тебя б уже убили офицеры, — ладонь легла на затылок Синицына, не позволяя ему поднять голову. — Но раз тебя, говнюка, не воспитали родители, твоим воспитанием займусь я. Эй, все! — крикнул Андрей. Он обращался к каждому человеку, сидящему в столовой, и обводил взглядом десятки, сотни глаз, устремлённых на него. — Послушайте все меня, потому что повторять я не буду. Это одноразовая акция.

В столовой, залитой лучами утреннего солнца, что стелились по кафелю, чуть ли не в самом её центре стоял высокий юноша с крепким телосложением и короткими, острыми чёрными волосами, одной рукой держа чужую за спиной, находясь в паре сантиметров от свершения перелома, другой — вмазывая противное лицо в пластик подноса. Абсолютно каждый в тот момент смотрел на этого юношу: ученики и поварихи, вдруг зашедшие учителя и уборщица, замершая с мокрой тряпкой в руке. Повисшую в зале тишину разбавляли лишь жалкие стоны и тяжёлое дыхание, казалось, даже машины за окном остановились, чтобы не испортить историю. Да, в этой школе вершилась история.

— Отпусти мою руку, мне больно!

— Как скажешь, — Андрей чуть ослабил хватку, но не увёл руку из-за спины. — Всё равно ты на поводке. Чуть дёрнешься — я сломаю тебе руку, а потом и пальцы, ты запоёшь таким соловьём, что услышит вся школа. Понял?

Синицын еле заметно кивнул. Конечно! Тяжело не согласиться, когда лицо вжимают в стол.

Андрей поднял голову и обратился ко всем:

— Я не знаю, какие у вас тут были порядки, но теперь они поменяются, потому что в вашем коллективе появился я. — В поле зрения попала девушка с притягательной кожей. — Я прошу каждого из вас жить в школе по моим правилам и не нарушать их. Правил немного, всего два. Первое — уважайте других, особенно женщин, иначе я выбью челюсть подонку, который решит самоутвердиться на какой-нибудь девчонке, учительнице или поварихе. Второе правило вытекает из первого — не обижайте слабых. Можете считать меня местным шерифом, я буду следить за порядком. Ваши крутые парни — как этот, который сейчас стонет в стол — не напугают меня, нет, не надейтесь. Там, где я учился, такие условия, что ваши «крутыши» сломались бы на второй неделе. И там офицеры меня учили уважению. Уважению к старшим. Все понимают, о чём я?

Андрей обвёл одноклассников и других учеников взглядом, и каждый раз, когда его глаза встречались с глазами кого-то другого, тот кивал, как бы говоря: «Да, мы всё понимаем».

— Повторюсь: вы должны соблюдать всего два правила: уважать других и не обижать слабых. Если я увижу нарушение, придётся мне преподать урок. И сейчас я вам его продемонстрирую.

Андрей стукнул голову Синицына об стол (удовлетворившись, когда на пластик брызнула кровь), ещё сильнее завёл руку ему за спину и вновь вцепился в ворот рубашки. Поставил его на ноги и вместе с ним направился к раздаче столовой, которая несколько минут назад была сценой скандала. Андрей видел, что те две поварихи, ставшие жертвами хамства Синицына, всё ещё стояли, и та, что помоложе, до сих пор прижимала к себе другую, но теперь обе они молча наблюдали за происходящим — к ним шёл Андрей, ведя перед собой человека с разбитым, окровавленным лицом.

Когда они достигли раздачи, он вцепился Синицыну в плечо, и пальцы его грозились впиться в кожу.

— А теперь извинись перед этими женщинами.

После произнесённых слов последовала тишина. Издали послышался звук захлопнутой двери, после которого стало совсем тихо, словно кто-то взял и убавил громкость мира на минимум. Андрей провёл в этой тишине около пяти секунд и, не выдержав, оттянул Синицыну руку до такого состояния, что в любой момент мог раздаться щелчок.

— НЕ НАДО! НЕ НАДО, ПОЖАЛУЙСТА! МНЕ БОЛЬНО, БОЛЬНО, СУКА, БОЛЬНО!

— Извиняйся.

— ПРОСТИТЕ, ПРОСТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА! — Глаза у поварих были такими большими, будто они видели нечто необъяснимое. — Я НЕ ПРАВ, ЗАБИРАЙТЕ ВСЕ ШОКОЛАДКИ, ВСЕ, ТОЛЬКО ОТПУСТИ МЕНЯ! ПОЖАЛУЙСТА!

— Скажи: «Я прошу перед вами прощения за своё хамство, отныне я буду джентльменом».

— Я ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ ПЕРЕД ВАМИ ЗА СВОЁ ХАМСТВО, ОТНЫНЕ Я БУДУ ДЖ…

— Джентльменом.

— ДЖМЕН…

— Джентльменом.

— ДИЖЕМЕН…

— Джентльменом.

— ДЖЕНТЛЬМЕНОМ!

Андрей отпустил Синицына, и тот рухнул на пол — совсем как тряпичная кукла, выброшенная маленькой девочкой. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь окна, мягко дотрагивались до светлых волос человека, чьё лицо превратилось в алую маску боли и страдания. Вот он, самый крутой в классе. Тот, кто держал двадцать с лишним человек в страхе, внушая им уважение к своей персоне, довольный тем, что никто не осмелится сказать ему и слово поперёк, теперь валялся на полу и стонал подобно раненой антилопе, вытирая лицом кафель, обливая его собственной кровью. Все мы за что-то расплачиваемся, и если ты постоянно всеми потакаешь, заставляешь их лизать тебе обувь, когда-нибудь найдётся тот, кто тебя поставит на место. И сделает он это при ущемлённых тобой.

Андрей снова обратился ко всем:

— Этот гадёныш испортил день женщине, которая вообще этого не заслужила, только потому, что он так захотел. Если вас чем-то обидела природа — маленький член там у вас или вы просто тупой — это не даёт вам никакого права компенсировать свою неуверенность на ком-то другом. Если я хоть раз увижу что-то подобное, — Андрей выдержал паузу, — я поболтаю с виновным. Но у меня очень своеобразный стиль общения.

Он направился к своему столу, за которым сидел Коля, но на пару секунд остановился и взял с подноса Синицына три плитки шоколада. Считай, охотничий трофей.

— Уважайте друг друга, — он положил шоколад в рот. — Особенно девушек и женщин, успевших стать матерями.

Именно с того момента весь класс пропитался к Андрею Бедрову уважением.

***

Прошло около трёх часов после событий в столовой.

На уроке русского языка Андрей попросил учителя отпустить его в туалет и теперь, стоя у окна, курил сигарету. По серому питерскому небу, которое ещё совсем недавно блистало голубизной, ласкающей внутри себя солнце, быстро плыли облака, словно каждое из них куда-то стремилось, куда-то опаздывало. Андрей наполнял лёгкие дымом и скользил взглядом по скату крыши здания школы, желая прямо сейчас выйти в окно, сесть на краешке вон там, у вентиляционной трубы, и наблюдать за городом, пока тот живёт. Рядышком располагалось маленькое кафе… и да, в нём тоже были колокольчики. Стоя в школьном туалете, Андрей слышал их перезвон, их мягкую мелодию всякий раз, когда кто-то входил или выходил, и почему-то ему от этого становилось хорошо. Иногда приятно просто послушать биение сердца любимого города, хоть порой он и кажется ужасным.

Слева раздался щелчок. Андрей мигом выкинул сигарету в окно, выдохнул оставшийся внутри дым и повернулся.

Дверь открыла не учительница, не уборщица, а ученица — дверь в мужской туалет, не предназначенный для женщин. Холодный, бело-голубой свет ламп упал на кожу цвета молочного шоколада и поцеловал её, расползшись по всему телу. Андрея поймали большие карие глаза, красоту которых подчёркивали высоко посаженные скулы, а внизу — пухленькие розовые губы, оттенка темнее обычного. Когда Андрей увидел эту девушку — увидел рубашку на её теле, которой совсем там не место, — в низу живота что-то резко дрогнуло.

— Привет, — девушка улыбнулась и вошла в туалет. Из-под её розовых губ выглянули белые зубы, и только по ним — даже не по одежде — Андрей понял, что семья её не бедна. — Можно с тобой поболтать?

Она закрыла дверь и зашагала по плитам, приближаясь к Андрею, а он, сам не заметив этого, рукой вцепился в подоконник и напряг мышцы тела.

— Да расслабься, я не кусаюсь, — снова очаровательная улыбка. Через секунду нос обдало приятным лёгким ароматом цветов, в которых разбирались девочки богатых родителей и не разбирались мальчики из неблагополучных семей. — Меня зовут Клеопатра.

Девушка протянула аккуратненькую ручку, и Андрей, отцепившись от подоконника, легонько пожал её.

— Андрей Бедров, — представился он.

— Я знаю, — искры в глазах. Да, в её глазах проскочили искры. Совсем как от сигареты при сильном ветре. — Уже вся школа знает, кто такой Андрей Бедров. Ты наделал много шума.

Улыбка стала шире, на коже — такой чистой и притягательной — появились ямочки, и чем дольше Андрей смотрел на Клеопатру, тем горячее в нём становилась кровь. И стремилась она в одно место.

Когда Клеопатра чуть подняла подбородок, то действительно стала похожа на КЛЕОПАТРУ. Грация повелительницы чужих сердец, жившей среди золотого песка под нещадно палящим солнцем, просачивалась в изгибах лица, в каждой его линии, словно начерченных полным страсти художником. Тени переливались на мышцах тоненькой шеи, переходящей в нечто безумно желанное, называемое ключицами, этой ямочкой меж ключиц, обтянутых кожей шоколадного цвета… который так и хотелось попробовать. Кровь бурлила в венах, Андрей уже чувствовал, как плоть под кожей на его лице становится всё горячее и горячее. Хоть из полуоткрытого окна и дул прохладный ветерок, он не мог остудить кипящую внутри магму, которая теперь была вызвана не злостью, нет, сейчас здесь нечто другое, нечто сладкое и аппетитное, желанное животной частью, желанное не сердцем, а нервной системой, ниточки которой тянулись к шоколаду.

— Ты очень смелый, — Клеопатра подошла ближе, теперь Андрей мог чувствовать её дыхание на своей коже. Тёплое, приятное дыхание. — В нашей школе никогда не было таких, как ты. Скажи, все кадеты такие?

— Нет, — он был не в силах оторваться от её карих глаз, кровь продолжала приливать вниз. — Там тоже хватает своих отбросов.

— Но ты не отброс, — она обвила его левую руку пальцами и слегка сжала ладонь. — Ты сильный, прямо настоящий мужчина, а не то что наши одноклассники.

— Разве Синицын не казался вам сильным?

— Он просто огромный, но не сильный. Конечно, если он ударит кого-то из класса, то тот сразу ляжет, но ты… — Из розовых губ так пошло и одновременно притягательно вылетело «ты»… Одно слово, от которого по ногам пробежала слабая дрожь. — … ты поставил его на место. Теперь он рыдает в платок, а сейчас вообще слинял с урока, чтобы пореветь дома. Андрей Бедров, ты превратил нашего мачо в половую тряпку. Я хочу выразить тебе своё восхищение.

Точно из богатой семьи, раз так общается, подумал он. Но все мысли разом померкли, когда ладошка начала скользить по мышцам на его руке, еле-еле касаясь кожи. Этот почти призрачный контакт подливал масло в огонь, пальцы плавали в воздухе, совсем чуточку не дотрагиваясь до мышц. Она меня дразнит, подумал Андрей сквозь густой, очень плотный туман. Но он и не был против. Если честно, что-то в глубине души жаждало того, чтобы его подразнили.

— И как… — Он запнулся, сглотнул, прочистил горло и продолжил: — Как ты собираешься выразить своё восхищение?

И снова улыбка. Улыбка дьяволицы. Улыбка, которую хочется попробовать на вкус, во власть которой хочется отдаться. Улыбка девушки, словно сотканной их греха и потому желанной.

— Ты же в Кадетском Корпусе жил в казарме, да?

— Да.

— И вокруг были только парни, да?

— Да.

Клеопатра подошла ближе, совсем вплотную, её дыхание стало обжигающим, способным подпалить кожу, и перешла она на шёпот. Шёпот, щекочущий Андрею ухо.

— Ты же совсем недавно приехал оттуда, а там совсем не было девушек, да?

— Да.

— И у тебя ведь нет дамы сердца. Нет?

— Нет.

— А ты такой сильный, такой уверенный, такой… — она прислонилась к его уху — … желанный. Я хочу подарить тебе то, что ты так заслужил.

Она сжала его пах, услышав резкий выдох, а затем — сдавленный стон. Какое-то время мир заполняла тишина, всё вокруг замерло, только машины далеко-далеко на улице звенели клаксонами, но даже они не могли прорезать эту тишину. Секунды две или три Андрей слышал только льющуюся в висках кровь, не чувствовал вообще ничего, вообще ничего, выпал из реальности, а потом, когда дрожь ударила по всему телу…

… Андрей взорвался.

Он схватил Клеопатру и прижал к стене, проигнорировав звук удара, и просто жадно — подобно дикому зверю у водопоя — вцепился в её губы. И оказались они такими влажными… Нет, Андрей не целовался, он попал в плен чужих скользящих по нему губ, которые целовали его, пробовали на вкус.

Клеопатра ещё сильнее сдавила пах.

Андрей начал расстёгивать пуговицы на её рубашке — висящей вообще ни к чёрту, совсем не нужной! — и, в конце концов сорвавшись, просто схватил за края и распахнул, оторвав пуговицы. На миг он отцепился от губ и взглянул на то, что предстало перед ним, — красота юного тела, лишённого складок и растяжек, без единой морщинки и… да, шоколадного цвета.

Андрей не успел пробыть в школе неделю, а перед ним уже стояла обнажённая одноклассница, считавшаяся самой красивой в коллективе.

— Не стесняйся, кролик, — Клеопатра притянула его к себе и поглотила губы. Такие медленные, странные движения, сколько, скользко, скользко, очень скользко, а язык дрейфует по дёснам, и вот он встречается с другим языком, столкновение архетипов, нет, здесь гораздо больше столкновение идеологий двух потерявшихся судеб или людей потому что в судьбу я не верю а кровь кровь такая горячая везде прямо кипит как мне хорошо как мне хорошо лишь бы подольше пусть всегда и я буду носить её на руках я люблю тебя Клеопатра Клеопатра Клеопатра Клеопатра Клеопатра Клеопатра…

— Я тоже люблю тебя, — она расстегнула ремень и запустила ему руку под резинку трусов. Когда ладонь обхватила то, что дышало огнём, карие глаза так расширились, что стали совершенно круглыми. — Ого! А ты не хвастался! Теперь я ещё сильнее хочу, чтоб ты меня трахнул! Я прошу тебя! — Клеопатра прижалась к нему всем телом, каждая её клеточка, каждая пора стремилась к сильному мужскому телу — такому рельефному и желанному. Её ладони схватили шею Андрея, а сама Клеопатра, не скрывая дрожь в голосе, прошептала на ухо: — Трахни меня так, чтоб я запомнила на всю жизнь. Трахни меня так, как это делает Андрей Бедров!

И он трахнул её так, что даже потом, стоя в ЗАГСе рядом с будущим мужем, Клеопатра против воли вспомнит те кафельные плиты в школьном туалете, тот подоконник, ту кабинку и Андрея Бедрова, идеально выполнившего её просьбу.