Безымянный подросток с окраины города

Даниил Реснянский, 2022

Это история грабителя, юноши, преступившего закон, но пытающегося сохранить в себе человека. Здесь показан не тот Петербург, каким восхищаются романтики: жгучей правдой говорят подъезды, в которых насилуют женщин, крыши и стены жилых домов, ставших свидетелями многих самоубийств подростков, съемные квартиры, откуда слышны крики девочек, над которыми издевается отец. И посреди всего этого отчаяния вдруг расцветает душа, желающая бороться.Это история Андрея Бедрова. И одновременно это история о каждом безымянном подростке, столкнувшимся с таким тяжёлым испытанием как жизнь.

Глава 3

Самая счастливая женщина в мире

Первый день в школе.

На улице похолодало, поэтому Андрей накинул поверх свитера куртку и даже надел шапку, что по его меркам было высшей мерой заботы о себе. Конец сентября выдался холодным, изо рта уже шёл пар, а оттого курить на морозе было ещё приятнее. Андрею нравилось втягивать в себя табак, в то время как воздух, слабенький ветер покалывали кожу на лице. Он затягивался уже второй сигаретой за утро, хотя стрелки на часах ещё не добрались и до половины девятого, но ему было плевать. Захотел — затянулся. А на собственное здоровье Андрей давно положил. Все кладут, так чего ему беспокоиться о самом себе?

Андрей посмотрел на вывеску метро, ещё минуту понаблюдал за входящими и выходящими из него людьми (вон ту, в чёрных лосинах, я б отодрал) и кинул сигарету на пол, размазав кроссовкой по асфальту, после чего зашагал в направлении школы. Она находилась в ста метрах от метро, а потому уже в вагоне можно было встретить группу смеющихся девчонок, доделывающих домашку или целующихся со своими парнями. Губы Андрея ласкала только сигарета, поэтому всякий раз он отворачивался, когда видел целующиеся парочки. Его воротило от этого.

У входа в школу стоял Коля. Прислонился к одной из многочисленных колонн, украшающих вход здания, и ждал Андрея — кого же ещё он мог ждать? Они стали единственной опорой друг для друга в новом обществе, которое ещё неизвестно как их примет. Но Андрею большего не надо. Ему достаточно этого засранца в светлой, под цвет золотистых волос куртке, стоящего у входа в школу, не желающего заходить в одиночку.

Как только Коля увидел его, то отлип от стены и пошёл навстречу. Через секунду он обнял Андрея, и вдвоём они простояли в объятиях друг друга какое-то время.

— Ладно, это уже похоже на гейство, — Коля улыбнулся и отпрянул, но почти сразу же улыбка его исчезла. — Что за синяк? С кем опять подрался?

— Да, — Андрей отмахнулся, — неважно. Пойдём лучше в школу. Сегодня первый день, нам нельзя облажаться.

Они зашагали ко входу.

— Так откуда синяк? Мне-то можешь рассказать, amigo.

— Я повторяю: неважно. Как будто синяки — редкость на моём лице.

— Отец, что ли, ударил?

Андрей резко остановился. Медленно повернулся к Коле, и в его карих глазах, в глубине чёрных зрачков зашипел гнев. За потрескавшимися губами стиснулись зубы, мышцы на шее натянулись подобно канатам. И даже девушки, также шагавшие в школу, замерли, когда увидели, как один юноша посмотрел на другого.

— Ладно, я понял, — Коля поднял руки вверх, как бы показывая, что он безоружен. — Засуну язык в задницу и не буду задавать глупых вопросов.

— Вот это правильно, — Андрей кивнул, развернулся и направился ко входу. Сет утреннего солнца, еле пробивающегося сквозь плотную пелену облаков над городом, мягко падал на его лицо, нежно целуя свежий синяк. Вся левая щека превратилась в фиолетовое, мёртвое поле, нажимая на которое чувствуешь боль. Свет ласкал и старые, уже заживающие раны: царапины от чужих ногтей над бровями, пятно фингала, украшающее левый глаз и начавшее желтеть, небольшие тёмные кляксы у висков, которые должны были быть синяками, но почему-то перестали расти.

Андрей шёл в школу с разбитым, наполовину фиолетовым лицом.

После того, как оба они разделись и оставили верхнюю одежду в гардеробе, учительница, до того ждавшая их, представилась и попросила следовать за ней. Оказалось, все уже в классе. И сейчас им представят двух новеньких.

Поднимаясь по лестнице, Андрей по достоинству оценил формы учительницы.

Наконец их привели к классу и попросили какое-то время подождать. Коля и Андрей остались в коридоре, а учительница, Маргарита Павловна, исчезла в кабинете. Из небольшого разговора с ней Андрей вынес, что преподаёт она биологию и именно ей выпала честь презентовать новеньких классу, потому что первым уроком была как раз биология. Что ж, Андрей плевать хотел на то, кто его будет представлять. Лишь бы всё скорее закончилось, закончился этот ещё не начавшийся ажиотаж, и он смог нормально учиться, не волнуясь о других вещах.

— Чувствую себя клоуном перед выступлением, — сказал Коля. — Вот сейчас парик надену и пойду выступать.

Словно выждав этой команды, Маргарита Павловна выглянула из класса и попросила ребят зайти.

Ребята зашли.

Андрей увидел множество лиц, запоминать которые он не хотел. Все были обращены к нему и его amigo — шли они бок о бок, чуть ли не вплотную. Людей было около двадцати, все сидели за партами, и глаза каждого источали любопытство, ведь в класс пришёл новенький! Да не один, а целых два! Это всегда дело первой величины. Даже самые отчаянные раздолбаи замолчали и устремили взор на зашедших. Андрей обводил взглядом каждого, но ни на ком не заострял внимания, увидел пару-тройку красивых лиц девушек, но не задержался на них. Так, проскользил взглядом. Он старался не выдавать собственное волнение (эти сильные удары сердца по рёбрам), а потому двигался медленно, как бы расслабленно. И так же медленно он встал перед классом вместе со своим другом Николаем.

Андрей отметил на противоположной стене вымышленную точку и уставился на неё, стараясь вообще ни о чём не думать.

— Ребята, — заговорила Маргарита Павловна, — наш класс пополняется! Теперь нас надвое больше! Теперь с нами будут учиться вот эти молодые люди, а сами они получали образование в очень престижном учебном заведении. Они учились в Санкт-Петербургском кадетском военном корпусе!

— Ого! А чё ж они к нам припёрлись?

Андрей увидел на задней парте здоровенную тушу, гору мышц и жира, голова которой была усеяна коротко стриженными светлыми волосами. Наверняка местный хулиган. Он и выкрикнул с места. Голубые глаза прятались в большом, почти круглом лице, не лишённом щёк и пухленьких губ, поцеловать которые желала, наверное, каждая девочка в классе.

Он смотрел на Андрея и улыбался своими пухленькими губами. Рядом Коля прошептал: «Тихо, не срывайся».

Маргарита Павловна метнула в щекастого угрожающий взгляд:

— Синицын, в жизни бывают разные ситуации, и мы не всегда знаем, почему человек оказался там, где оказался. Я понятно изложила мысли для твоего интеллекта?

Кто-то пропустил смешок. Кто-то один и сразу заткнулся. Ясно, подумал Андрей, этот Синицын держит класс в страхе. Чувствует себя королём. Все даже посмотрели на него после слов учителя и не посмели засмеяться.

Маргарита Павловна продолжила:

— Насколько я знаю, у Андрея Бедрова — это вот этот высокий брюнет, — она указала на Андрея, — имеет целых три — три! — медали за парад Победы. Я же не ошиблась?

— Ошиблись, — он попытался сказать это мягко, чтобы не ранить учителя. Всё-таки она старалась. — У меня две медали, это у Коли три.

— Ой, прошу прощения, — Маргарита Павловна виновато улыбнулась. — У Николая Сниткина три медали, а у Андрея Бедрова — две. Но тем не менее! Заработать хотя бы одну медаль в таком юном возрасте — уже большое достижение. Вы, наверное, их где-то храните, да?

— Я их выкинул, — Андрей поправил лямку рюкзака. — Они сейчас где-то в помойке.

— Мои в шкафу, — Коля прочистил горло. — Они сейчас где-то под футболками.

Несколько секунд Маргарита Павловна молча смотрела на них, сцепив руки в замок и внимательно изучая глазами каждого. Андрей просто смотрел в никуда, стараясь ни на кого не обращать внимания: ни на учителя, ни на новых одноклассников, ни на шумные вдохи и выдохи Коли. Он лишь желал, чтобы этот цирк скорее закончился.

Наконец Маргарита Павловна вновь заговорила:

— Ваша скромность научит наших ребят многому! Но мне хочется, чтобы вы всё равно как-то представили себя, рассказали о себе. Как говорится, в коллектив надо заходить громко! Во весь глас! Прошу, Андрей Бедров, поведайте немного о своей личности.

Стремительными потоками крови лицо начало заливаться жаром. Андрей завёл руки за спину и впился одной ладонью в другую, пытаясь перенаправить в них всё напряжение, спрятать его в пальцах, сделав невидимым для других. Поведайте немного о своей личности! Хочешь завалить новенького — попроси его рассказать о себе. Потрясающий ход, Маргарита Павловна! Не из злых убеждений, но всё равно выходит дорога в ад. Поведайте о своей личности! Словно здесь собрались люди, которые действительно поймут и будут слышать.

Андрей стиснул зубы, вдохнул, выдохнул и начал говорить, прилагая все силы, чтобы голос его казался спокойным:

— Меня зовут Андрей Бедров, мне семнадцать лет, я люблю… ну… мне нравится слушать музыку, иногда я гуляю по крышам, иногда я рисую и… ну, на звёзды там смотрю и мечтаю. Ну да, — Андрей потёр шею, проглотил скопившуюся во рту слюну, уже возненавидев этот класс и Маргариту Павловну. Лицо теперь не просто горело, а пылало, и казалось, что кожа сейчас полыхнёт, а кровь, уже булькающая, фонтаном вырвется наружу. — В общем, я не знаю, что о себе сказать. Я слишком плохо себя знаю, чтобы говорить о себе.

— А что у тебя с лицом? — крикнул Синицын. Он выпрямился за партой, чтоб его хорошо было видно, и когда Андрей посмотрел на него, тот расплылся в довольной, омерзительной улыбке. — У тебя и твоего дружка. Вас кто-то обработал? Или это вы так друг друга раскрасили? Вышло неплохо. Вам даже краситься не надо, девочки!

Он улыбался. Смотрел на Андрея и улыбался так, словно был уверен, что останется безнаказанным. Ему нравится публично унижать, да, нравится, потому что чувствует себя королём, имеющим право при всех выносить суд. И улыбаться… Ведь улыбка — признак победителя. И он ощущает себя победителем. Каждый из них ощущает себя победителем, пока не столкнётся с более сильным.

— Синицын! — рявкнула Маргарита Павловна. — А ну встал и вышел вон отсюда! После урока зайдёшь, поговорим о твоём поведении!

Синицын поднял своё огромное тело и зашагал вдоль парт, направляясь прямо к доске. Когда почти достиг её, повернул в сторону выхода, но перед этим бросил в Андрея взгляд — взгляд, полный усмешки и превосходства. Так спринтер может смотреть на того, кого обогнал перед самым финишем. Но только Синицын не был спринтером, он был обычным трусом, но относительно школьных рамок считал себя непобедимым рыцарем. И считал себя вправе кидать в Андрея ТАКОЙ взгляд.

Вскоре Синицын молча вышел, громко хлопнув дверью.

— Не кипятись, — прошептал Коля. — Не заводись, amigo, слышишь?

— Я слышу.

— Я прошу перед вами прощения, — сказала Маргарита Павловна. — Мы работаем на ростом культуры и воспитания в нашем классе, но, к сожалению, есть индивидуумы, которые не всё понимают. Синицын из таких. У меня к вам только одна просьба: отнеситесь с пониманием к…

— Можно мы сядем? — спросил Андрей. — Так будет гораздо лучше и для нас, и для всего класса.

— Пожалуйста, — добавил Коля.

И снова несколько секунд молчания. Маргарита Павловна испытующе смотрела на двух юношей, стоящих плечом к плечу перед незнакомыми людьми, и глаза её за очками перебегали от одного к другому. Потом она нашлась с ответом и сказала:

— Конечно, присаживайтесь. Мы специально освободили для вас парту, чтобы вы сидели вместе. Вон, в самом конце.

Так их представили классу в самый первый день.

***

Миновала почти неделя.

К удивлению Андрея, эти пять дней прошли спокойно. Не было ни одной драки, даже ни одной стычки, он просто сидела на уроках, вёл конспект — вёл конспект! — и уходил сразу после обеда, иногда залезая на крыши и любуясь городом, иногда просто гуляя по Петербургу, почти никогда — сразу идя домой. Хоть вслух он этого не говорил, но Андрей был полон благодарности учителям за то, что они заранее выделили им с Колей парту. Рядом друг с другом они чувствовали себя комфортнее, в безопасности, как-то уютнее.

Относились все к новеньким подозрительно нейтрально, не пытались задеть, особо не интересовались, разве что только к Коле всё время подлетали девочки. Ну, неудивительно, Николай — красавец. С его волосами можно отбирать чужие гаремы. Одна юная особа даже выказала желание покрутить Коле золотистый локон, но он ей в мягкой форме объяснил, что они слишком мало знакомы, чтобы теребить друг другу локоны. Андрей в это время молчал. Его локоны крутить не хотели, об его короткие волосы можно было только порезаться, да и сами девушки ему не были нужны, всё это ему противило. Поэтому в те моменты, когда вокруг Коли порхали девушки, Андрей молча смотрел в парту и не поднимал голову.

Правда, была такая… другая, непохожая. За пять дней Андрей заметил, что несколько раз за урок девушка, сидящая на второй парте, оборачивается и смотри на него. Именно на него. Своими карими глазами она ловит его собственные и не отпускает. А потом отворачивается, и в последнюю секунду, каждый раз Андрей успевает заметить на её лице улыбку.

У неё были длинные чёрные волосы. Шикарные волосы, переливающиеся тьмой древесного угля. Казалось, каждый волос соткнули из черноты, и теперь все они вместе стелились по спине до самой поясницы. Андрей старался следить за словами учителей, старался ловить сказанное ими и не отвлекаться, но время от времени он позволял себе скользить взглядом по девушке, сидящей за второй партой. И когда их взгляды сцеплялись, Андрей чувствовал, как пах загорается огнём.

На переменах, во время перехода между классами, девушка держалась рядом — специально или нет, — болтала с подружками, но не заговаривала с Андреем. А он всё разглядывал её. Из-под не очень длинной юбки выглядывали стройные ножки кофейного, такого приятного цвета. Школьная форма пыталась прикрыть соблазняющие формы девушки (манящий переход от талии к бёдрам), но грация фигуры всё равно бросалась в глаза. Ладони во время разговора плавали в воздухе — такие аккуратные, написанные художником. Личико её… нет, лицо, потому что эти величественные скулы нельзя было назвать частью личика, а только лица юной смуглой красавицы. А глаза… эти карие глаза казались ярче голубых, зелёных, серых, потому что радужки отливали тёмным-претёмным золотом. Мулатка, подумал Андрей. Кожу словно покрыли молочным шоколадом, и когда на один короткий миг из-под рубашки, в проёме меж пуговиц, показалась частичка маленькой груди, кровь вскипела в Андрее вулканической магмой. Его пленила кожа цвета молочного шоколада.

Синицын пытался пробить Андрея. В дверных проёмах бортовал его плечом, стараясь спровоцировать. Будто базарная сплетница он болтал языком за спиной, и до Андрея долетали слухи, неприятные слова, ещё чуть-чуть, совсем чуточку, и гнев возьмёт над разумом верх. Но благо, Коля всегда был рядом. Он словно холодная вода остужал Андрея и успокаивал его, удерживая от глупых поступков. Наверное, без Коли Андрея бы убили где-то на улице, вонзив нож в печень, провернув его несколько раз, кровь стекала бы по асфальту в водосточную канаву, и последним, что услышал бы Андрей, был бы смех уходящей вдаль шпаны. Но он оставался жив, и гнев его, вызванный нападками Синицына, укрощали руки Коли. Он просто хватал его за плечо и говорил: «Успокойся, compadre, мы только пришли в школу. Нам нельзя вылетать отсюда, держи себя в руках».

Так прошли пять дней, и именно о них думал Андрей во время приготовления к ужину вечером первого октября, когда Петербург ласково провожал пятницу розовым закатом.

Но в районе, где жил Андрей, уже царил сумрак. Мягкие ванильные краски не достигали подъездов, где подростки перетягивали жгутом руки и находили вены, где с окон сбрасывали использованные презервативы и где насиловали школьниц, водя их на чердак, замок на двери к которому уже давно сломали. Здесь красота заката никого не волновала, потому что её никто не видел. И только поднявшись на крышу, устремив взор далеко-далеко — туда, где жили нормальные люди, — можно было увидеть слабый призрак чего-то прекрасного, чего-то такого, что в книгах называют жизнью.

— Помой пол, — сказала мама. — Скоро папа придёт, пол к тому моменту уже должен высохнуть.

Андрей поплёлся в ванную, намочил тряпку, взял швабру, насадил тряпку на швабру и следующие двадцать минут мыл пол, ни о чём не думая. Лишь иногда он поглядывал на окна, останавливая на них взгляд, после чего продолжал работу. Папа придёт. К приходу папы всё должно быть чисто.

Когда Андрей закончил, то вымыл тряпку, повесил сушиться на змеевик и медленно пополз к себе в комнату, хотя живот пронзительно рычал — хотелось есть. Но пока папа не придёт, притрагиваться к еде нельзя — таков уж закон. Этому его научила мать и постоянно напоминала во время каникул, потому что в Кадетском Корпусе клювом не щёлкают: видишь еду — бери и ешь. Но дома всё по-другому. Здесь царствует папа.

Отец.

Андрей уселся за свой крошечный стол и, не зная, чем себя занять, достал блокнот с карандашом. Несколько чириканий по белой бумаге, несколько штришков, и вскоре кисть полетела по импровизированному полотну, её уже было не остановить. Следующие полчаса пролетели для Андрея незаметно, потому что он с головой окунулся в приятную ему работу и на один короткий миг, измерить временем который невозможно, даже почувствовал любовь к жизни. Потом Андрей отпрянул от блокнота и, когда отдельные линии соединились в целое, увидел лицо той самой девушки с кожей шоколадно-молочного цвета, увидел аккуратно нарисованную шею, а ниже — проём меж двух застёгнутых пуговиц рубашки, из которого слегка выглядывало полукружие маленькой груди. Андрей провёл по этому месту подушечкой пальца, не заметив, как закусил нижнюю губу, и ещё несколько секунд смотрел на написанный им портрет, пока не услышал:

— Иди к столу! Папа идёт!

Отец. Надо идти к столу.

Андрей так и поступил. Через минуту зашёл отец и начал раздеваться у порога.

Мама с сыном молча сидели за столом напротив друг друга, зажав ладони коленями и уставившись в свои пока что пустые тарелки. Тишину, что заполнила воздух, разбавляли лишь кряхтение пьющего мужчины и трение ткани об кожу, всё остальное провалилось в беззвучие. Андрей словно видел, как отец стягивает с себя свою любимую коричневую кожаную куртку, вешает её на дверцу шкафчика, и, услышав характерный звук, он ещё представил ещё и то, как смачный сгусток слюны и соплей падает на пол. На пол, который он только что вымыл собственными руками.

— Привет, семья! — Трезвый. На этот раз он пришёл трезвым. — Я принёс вам радостную новость!

Надеюсь, у тебя рак лёгких, подумал Андрей, но не сказал. Он всё так же молча сидел, уставившись в никуда, свет лампочки ложился на его ссутуленные плечи, на опущенную вниз голову и на маленькие, стоящие по стойке «смирно» чёрные волосы. В маленькой кухне, больше похожей на гроб, висела такая тишина, что думать о красотах жизни было невозможно. Какие, к чёрту, красоты? Хотелось лишь одного — умереть. И это желание было тихим, спокойным, не вызывающим эмоции. При мыслях о скорой смерти Андрей испытывал лишь умиротворение, потому что представлялась она ему в светлых тонах, словно там, за границей жизни, его ждёт то, что он никак не мог найти здесь. Думая о конце (конце всего, конце необратимом), Андрей чувствовал себя лучше, ведь понимал, что рано или поздно это закончится… это ожидание отца перед каждым ужином, эти вздохи мамы, в которых так и звенит сожаление, этот проклятый стол, это проклятое окно, глядя на которое жаждешь выпрыгнуть на улицу, эти окурки и бычки на подоконниках в обоссанном подъезде, эти кровавые глаза отца, глаза прохожих, глаза одноклассников, мокрицы на полу в туалете, дырявые носки, улыбка отца, чёртова головная боль, разговоры о любви, итоговое сочинение, ядовито-жёлтый свет, руки отца, синяки, чувство одиночества, ненависти, отчаяния, тоски, погоня за счастьем, разочарование — всё это когда-нибудь закончится. И только две вещи до сих пор удерживали Андрея в мире живых: мама и крыши Петербурга. Маму жалко, а крыши… стоит жить ради того, чтобы одному гулять по крышам и смотреть на Питер, сплетаясь с ним в единое целое.

Завтра после школы пойду на крышу. И там же встречу закат. В октябре темнеет рано.

— Попробуйте-ка угадать, что случилось! Случило-о-о-о-сь! Слу-у-у…чи-и-и-и…ло-о-о-о-сь!

Отец вошёл на кухню, и на один краткий миг Андрей осмелился поднять голову и взглянуть на него. Он не мог сосредоточить взгляд на одном месте, потому что боялся его задерживать, глаза бегали, пока мозг лихорадочно считывал информацию. Отец был высокого роста (метр восемьдесят пять от грешной земли) и возвышался над всеми в семье. Лоб его постоянно рассекали морщины, словно кто-то очень давно лезвием прочерчивал линии на этом ужасном лице. Лице ужасном и грандиозном. Практически всегда оно отливало бордовым (высокое давление, высокое давление, тебя погубит высокое давление), и потому всегда казалось, что отец разозлён, буквально вскипает от злости. Всегда. Его голову покидали волосы, будто боялись, хотели сбежать, теперь ядовито-жёлтый свет бликами отражался от лысины, и лишь на боках и затылке остались более-менее густые волосы цвета мокрого сена. Карие глаза рыскали под редеющими бровями. Те же глаза, что и у Андрея, но другие в своей сути… Тело было крепким — Андрей это хорошо знал. Хоть отец и не занимался спортом, не поддерживал форму, мышцы его не подводили, а удары оставались сильными — Андрей это тоже хорошо знал. Сейчас на отце были простые рабочие брюки, белая рубашка с серыми линиями вдоль и накинутая сверху серая жилетка. Он даже не переодевался, заходя домой… но заставлял это делать жену и сына.

Андрей опустил голову, но не слишком низко — так, чтобы видеть сидящую напротив маму.

— Тебе выдали премию? — спросила она.

Отец громко рассмеялся. Казалось, ничего смешнее в жизни он не слышал, чуть ли не задыхался от смеха. Потом, слегка успокоившись, приблизился к маме и потрепал её по голове. Совсем как послушного щенка.

— Нет, котёнок, но ты двигаешься в правильном направлении. Может, Андрей, ты догадаешься, что случилось. Что случи-и-и-и-лось? Что случи-и-и-и-лось? Что-о-о-о… случило-о-о-о-сь!

Пытаясь петь, он сел за стол, склонившись над уже набитой трапезой тарелкой. Андрей смотрел в свою пустую (белое дно, белое дно, я вижу белое дно) и в спешке перебирал мысли, думая, что ответить. Ладони, зажатые коленями, дрожали. Всё дрожало. Даже кости вибрировали, заставляя мышцы постанывать.

— Тебя повысили?

Отец просиял.

— Бинго! Молодец, сынок, у тебя отличная чуйка! — Он протянул руку и потрепал Андрея по голове. Совсем как послушного щенка. Острые прутья пытались порезать ладонь. — Мне дали повышение! Этот скупердяй, который… ну, помнишь, Аня, пришёл два года назад на место этого выблядка…

— Помню, дорогой.

–… он сказал, что я хороший работник и что мне уже давно следует протирать задницу в кресле побольше. Да я охрененый работник! Полиции нашего города вообще повезло, что у них есть такой сотрудник. Наконец-то, блять, справедливость восторжествовала.

Андрей и мама продолжали сидеть в молчании, опустив головы и глядя в пустые тарелки. Отец начал есть, стук вилки и ножа о посуду разносился по квартире, даже чавканье казалось невыносимо громким. Только через несколько минут, когда отец почти справился с первой частью ужина, он сказал:

— Можете начать есть.

Андрей набросился на еду, стараясь не спровоцировать отца и вести себя прилично, но делал всё быстро, потому что голод уже скручивал живот. Наложив себе картофельное пюре, посолив его и взяв два кусочка чёрного хлеба, он начал есть. Ни радио, ни телевизор не разбавляли тишину, даже с улицы не доносился шум, потому что окна были закрыты. Только стук вилок о посуду и чавканье отца.

— Представляете, — заговорил он, — этот мой новый начальник позвал меня в бар. Я сначала не поверил — начальник и зовёт в бар? Но потом мы разговорились, и он мне даже понравился. Такой, правда, гомосекусальный, весь напомаженный, явно пидорок, меня даже мутит, когда его руки рядом, но, думаю, скоро я его подвину.

Как же я хочу уйти отсюда.

— Вот теперь мы заживём! Заживё-ё-ё-м! Заживё-ё-ё-м! — Отец вновь запел, и от этого фальшивого фальцета, от этой напыщенности в голосе мышцы Андрея напряглись. — И мы все вместе заживё-ё-ё-ё-м как… богачи-и-и-и-и! Вот, например, ты, Аня, чего хочешь?

Андрей поднял глаза и посмотрел на маму, больше похожу на старуху, чем на женщину тридцати шести лет. Кожа вся была бледной, даже жёлтый свет не мог скрыть это, а как же она дёрнулась, когда отец спросил её! Словно маму ударили, а не задали ей вопрос.

Уставившись в стол, она тихо-тихо произнесла:

— Я ничего не хочу. Мне… — тяжёлый вдох, — …ничего не надо, у меня всё есть.

— Нет, — отец бросил вилку с ножом на тарелку, и теперь содрогнулся Андрей. Он перевёл взгляд на отца. — Нет, нет, моя жена не должна так говорить, ни в коем случае. Никогда. Ни-и-и-и… — он отодвинул стул, — …ко-о-о-о… — встал из-за стола, — …гда… — и направился к маме.

Настигнув, отец схватил её за шею (любовно обвив пальцами) и начал сжимать кисть в кулак. В первую секунду мама дёрнулась, но потом сразу же опустила голову и вцепилась взглядом в волосы на мужской руке. Она задыхалась, но не смела этого показывать.

— Послушай, Анют, — отец наклонился — так, чтобы его лицо поравнялось с лицом жены. Андрей мигом уставился в пол, зажал ладони меж коленями и старался вести себя тихо, хотя внутри… внутри что-то металось.

Зарождалось.

— Смотри мне в глаза, — сказал отец, и мама тут же подчинилась. Андрей услышал судорожный вдох, после которого пальцы перекрыли все дыхательные пути. — Моя жена — самая счастливая женщина в мире. Ты — моя жена. Ты — самая счастливая женщина в мире. А когда самую счастливую женщину в мире спрашивают, чего она хочет, она говорит, чего хочет. Твой муж просто желает тебя порадовать. Я прав, сынок?

У Андрея всё похолодело внутри. Все органы, всё его существо замерло, весь мир замер, и только жалкое кряхтение мамы долетало до ушей. Опускать голову было страшно, поднимать — ещё страшнее. А слова… слова вообще перестали существовать. Андрей пытался что-то ответить, но так же молчал. Молчал. Сегодня, вчера и во все дни до этого.

Отец закричал:

— Я ПРАВ, СЫНОК?

Андрей продолжал молчать. Больше всего на свете ему хотелось провалиться сквозь пол, сбежать, сбежать далеко, спрятаться, исчезнуть! Но то были лишь мечты, а реальность состояла из молчания и из крика отца. Всего две буквы, две буквы нужно сказать. Д. А. Да. Да, папа. Но эти две буквы никак не протискивались меж зубов, и Андрей молчал, впившись взглядом в засаленную клеёнку на столе.

— Ладно, — отец отпустил маму и направился к сыну, — вы, похоже, решили мне испортить праздник.

— Нет! — Андрей сорвался. Как только он увидел это приближающееся красное лицо, страхи оказались сильней. Они утопили в себе всё, абсолютно всё, и теперь именно они стояли у руля. — Мы не хотим ничего портить, папа! Да! Да! Ты прав! Ты… прав, папа. Ты всегда прав.

Андрей почти заплакал. Покорно опустил голову вниз, слыша, как мама заходится в неистовом кашле, зажмурив глаза в ожидании того, что с ним будет. Никаких мыслей — лишь пустота и ожидание. И потом, во мгле пустоты, раздался звук отодвигаемого стула. Отец вновь садился за стол. То было хороший знак, очень хороший. Хоть по щекам текли редкие слёзы, хоть мама боролась с удушением, Андрей позволил себе слабо улыбнуться, потому что обрадовался… ему сегодня повезло.

— Перестань ныть и открой глаза, — отец снова принялся за еду. — Мать тебе стряпала не для того, чтоб ты сейчас рыдал.

Андрей подчинился. Есть теперь не хотелось, но ещё больше не хотелось стоять над раковиной и смывать с лица кровь, зная, что завтра в школе главной сплетней станет твоё лицо. Поэтому Андрей начал жевать хлеб. Ядовитый жёлтый свет, отец, тишина, кашляющая мать — вот чем был сегодняшний вечер.

Когда кашель прекратился, отец поднял вилку и указал на маму.

— Скажи, что ты хочешь. Что хочет самая счастливая женщина в мире?

— Любви.

Андрей напрягся.

— Что?

— Салатницу! — поправилась мама. — Я хочу новую салатницу. Самая счастливая женщина в мире хочет салатницу!

— Будет тебе салатница, дорогая. Вечно вы, женщины, чего-то хотите. Никогда вам не угодишь, — вилка продолжила стучать по тарелке. — Я подарю тебе очень красивую салатницу, ты будешь довольна. А ты что хочешь, сынок?

Какое-то время Андрей молчал. Потом робко ответил:

— Носки. У меня все носки дырявые.

— Не понял, — отец посмотрел на маму. — Объясни мне, какого хрена мой сын ходит в дырявых носках?

— Его только недавно отчислили, я ещё не успела заметить.

— Ты… Что за херня?! Твоих куриных мозгов не хватило, чтобы посмотреть на его ноги? Перестала считать себя матерью, а?! Кто о нём должен заботиться? Ты или я?! Ты! Так какого чёрта он меня просит купить ему новые носки?! Отвечай, сука, или я подойду к тебе! Не отвечаешь? Ну хорошо.

Следующие полчаса Андрей смотрел в стол, стараясь не обращать внимания на звуки, не плакать, ни о чём не думать. Он желал лишь одного.

Умереть.