Кровопийца. Уральский криминальный роман

Геннадий Мурзин

«Кровопийца» – это второй роман уральского литератора из цикла «Уральский криминальный роман», состоящего из пяти книг. В книге повествуется о страшных по своей чудовищной дикости преступлениях. Их расследованиями занимаются уже известные читателю герои, с которыми он познакомился в первом романе «Псы одичалые». Развязка, как и полагается для детектива, наступит лишь в последней главе.

Глава 6

А прокурор в неподдельном гневе

24 января. Суббота. 11.40

Приотворив немного дверь кабинета на втором этаже, Фомин спросил:

— К вам можно? Я — ненадолго, — поспешил успокоить хозяина он.

Александр Степанович Осипов, прокурор Прижелезнодорожного района, оторвав взгляд от лежащих на столе бумаг, поднял голову и не смог скрыть своего неудовольствия, но возникшее было раздражение все-таки подавил.

— Заходи, раз уж пришел… Но мог бы прежде и позвонить.

— Прошу прощения… Я был у вас, у Дворкина… По одному каверзному вопросу…

— И что из того?

— Он посоветовал к вам обратиться.

— А сам? Не мог решить вопрос?

— Он говорит, что без вашего личного вмешательства — никак.

— Что еще там? — Прокурор стал перебирать на столе папки с документами.

Фомин сделал вид, что не заметил, насколько к нему неблагожелательны. Он придвинул стул к столу и присел сам, подумав про себя: «Приглашения — не дождешься».

— Ну? — повторил Осипов.

Фомин хотел было (уже на языке вертелось) сказать, что сначала надобно запрячь — потом только понукать. Каким-то чудом удержал свою дерзость внутри.

— Александр Степанович, мне захотелось глянуть в ваш журнал регистрации дежурств…

— Это еще что?! Зачем?! Что еще задумал?

— Хочу посмотреть записи за 22 января, точнее — за вечер.

— А что тогда? — Осипов тут же вспомнил. — Это, кажется, в тот вечер был убит потерпевший Кривощеков?

— Так точно. Я хотел бы посмотреть сделанную в тот вечер запись дежурившего следователя.

— А Дворкин?..

— Он смотрел, конечно, но я своими глазами хочу глянуть.

Осипов, уставившись на Фомина, заметно стал багроветь.

— Подполковник, ты это серьезно?

— Что «серьезно»? — переспросил (будто, не понял) Фомин.

— Ты… ты… — прокурор в ярости стал задыхаться, — ты моим людям не доверяешь? А не слишком ли, позволительно будет спросить, а?

Фомин оставался спокоен.

— Я не понимаю, из-за чего вы так рассердились, Александр Степанович. Покорнейше прошу простить, если вам показалось, что я кому-то не доверяю. Честное слово, не хотел.

— Ну, и чего же ты «хотел»?

— Хотел лишь посмотреть. А вдруг мне бросится в глаза какая-нибудь характерная деталь? Во вред кому-либо, что ли?

— А Дворкин? Он не обиделся и не послал тебя ко всем чертям?

— Нет. Он не видит в этом никакого криминала.

Осипов хмыкнул. Встал, вынул из лежащей на столе пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил. Глубоко затянувшись, он отошел к окну. Там, за стеклом, затянутым морозным узором, вовсю буйствовала метель. Ветер выл и хлестал наотмашь по стеклу снежной крупой. Уральская зимушка-зима вступила в свои права и, кажется, обещает стать очень суровой. Минут через пять он вернулся к столу, ни слова не говоря, потянулся к телефонному аппарату, надавил на несколько клавиш.

— Принесите журнал регистрации дежурств.

— За прошлый год? — уточнил на том конце провода милый женский голос.

— Нет. За январь нынешнего.

Прокурор повернулся к Фомину.

— Не знаю, что ты там хочешь увидеть. Впрочем…

Он что-то еще хотел сказать, но отворилась дверь и вошла молодая женщина с распущенными до плеч каштановыми волосами, подошла, молча положила перед Осиповым журнал в ярко-красном переплете, повернулась и вышла.

Осипов придвинул принесенный журнал Фомину, а сам занялся бумагами, перестав замечать подполковника.

24 января. Суббота. 12.15

Полицейский «УАЗик», изрядно потрепанный, преодолев снежный намет, подвернул к дому и приткнулся у подъезда. Ветер — рвет и мечет. Из салона, натужно сопя, вывалился Синицын. Поеживаясь, направился к входной двери, недовольно бурча себе под нос: «В такую погоду добрый хозяин и собаку на двор не выгонит, а мне вот…»

Он скрылся за дверью. Поднялся на второй этаж, повернул налево и остановился у металлической двери. Огляделся. Завидев кнопки, нажал на одну из них. Подождал и снова нажал. Где-то там открылась дверь, и послышались тяжелые шаги. Щелкнул замок, но дверь лишь немного приоткрылась, оставшись на цепочке.

— Вам кого? — Взгляд мужчины пробежал по полицейской форме.

— Простите за беспокойство… Я — следователь. Мне нужен Осип Захарович Омельяненко, проживающий в квартире одиннадцать.

— Омельяненко? Это — я. А зачем вам понадобился?

— Откройте, пожалуйста. Надо побеседовать.

— Вам — надо, а вот мне — нет, — проворчал он, но цепочку, удерживающую дверь, сбросил. — Входите.

Они прошли в квартиру. Синицын, перешагнув порог, остановился. Снял полушубок, повесил на вешалку, стал расстегивать защелки на ботинках, пытаясь их снять.

Хозяин подозрительно смотрел на пришедшего.

— А вы и в правду из полиции? — спросил, наконец, он.

— Разве не видно? — Гость, наконец, сбросил второй ботинок и выпрямился.

— Не похоже. И форма, и погоны, но вы не настоящий какой-то.

— Почему вы так решили? — удивился Синицын.

— Потому. — Хозяин продолжал подозрительно смотреть на пришедшего. — Где вы видели полицейского, который, войдя в квартиру, снимает обувь?

— А, вот оно что… Вот и увидели… Все когда-то случается в первый раз… Впрочем, вот мое удостоверение.

Хозяин повертел документ с тиснением и красного цвета, развернул, прочитал, посмотрел на фотографию и на лицо пришедшего, вернул удостоверение.

— Вроде, все в порядке. Проходите. — Он указал рукой в сторону комнаты.

Устроившись в глубоком кресле, возле журнального столика Синицын обвел взглядом комнату. Омельяненко продолжал стоять неподалеку.

— Вы бы тоже присели, — заметил Синицын, — а то беседы не получится.

— Я все думаю: на предмет чего может быть беседа? Думаю — и не нахожу — Все же присел на другое кресло.

— Я, Осип Захарович, по поводу убийства вашего соседа.

Хозяин удивленно уставился на пришедшего.

— Но… я уже все сказал вашим… тогда, в тот вечер, и добавить мне нечего.

— Знаю. Читал первичные материалы. Но мне, как следователю…

— Хотите допросить по всей форме?

— Не совсем. Это будет беседа… пока не для протокола. Дальнейшее будет зависеть от вас, от вашей искренности.

— Искренности? — переспросил хозяин. — Значит, у вас сомнения? Значит, считаете, что я в чем-то солгал? Но зачем мне это?

— К сожалению, ни на один ваш вопрос пока ответить не могу. Еще раз повторяю — рассчитываю на вашу искренность.

— Ну, ладно, — Осип Захарович безнадежно махнул рукой, — спрашивайте, что вас интересует.

— Для начала скажите, где работаете?

— В частном охранном предприятии «Защита». Я еще в силе, с оружием умею обращаться…

— С оружием? — следователь насторожился. — С холодным — тоже?

— Естественно. Я служил в ВДВ. Перед броском на Афганистан готовили ко всему.

— Вы и там побывали?

— Два года. Был ранен, но легко. «Духи»³ ночью пытались подстрелить, но неудачно. Наш взвод охраны обеспечивал безопасность главной военной прокуратуры группировки. Да, кстати, там земляков нашел. Во время сопровождения прокуроров (дорога была долгая) разговорились. Следователь-стажер оказался нашенский, Яблоков. Сейчас он в райпрокуратуре. Знаете?

— Слышал, но близко не знаком.

— Тогда же познакомился еще с одним земелей. Он тогда был помощником главного военного прокурора. Осипов его фамилия.

— Александр Степанович?!

— Точно так. Я заметил, что там Осипов и Яблоков всегда вместе выезжали в командировки. Осипов по-отечески относился к молодому парню, опекал.

— А вы наблюдательны, — заметил Синицын.

— Не трудно. Они не скрывали своих отношений.

— Получается, что вы с ними друзья?

— Ну, вы и хватили!

— А что? Познакомились все же в необычной обстановке — фронтовой, можно сказать.

— Нет, между нами не могло быть дружбы. Я — всего лишь сержант, а они — офицеры, Осипов — даже старший офицер.

— Вернемся все-таки к теме моего прихода. В предварительных материалах есть указание на то, что вы оперативникам, прибывшим на место происшествия, заявили, что к погибшему кто-то приходил.

— Я слышал.

— Но не знаете, сколько было человек и кто они.

— Все верно.

— Эту вашу информацию не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть другие соседи по секции. А из этого следует, что вы всё могли выдумать.

— Как выдумать? — Омельяненко вскочил с места. — Вы что говорите?

— Я не утверждаю. Я лишь высказываю предположение.

— Глупое предположение.

— Других, извините, пока не имею.

— Зачем мне все это выдумывать?

— Не знаю… И еще: тогда же вы заявили, что с потерпевшим вы были в хороших отношениях. Вы подтверждаете?

— Естественно. Я это при соседях сказал. Они бы не дали соврать.

— Все так. Но впоследствии мы стали располагать иной информацией, дающей мне право сомневаться в правдивости вашего заявления.

— Что за информация? Откуда?

Синицын глубоко вздохнул и поправил волосы на облысевшем затылке.

— Осип Захарович, я же говорил, что наш разговор должен быть предельно искренним, — напомнил следователь. — Скажите прямо: что за отношения у вас были с убитым соседом?

— Да, нормальные. Нормальные!.. — Он запнулся и, смутившись, опустил глаза, что не осталось незамеченным со стороны следователя. — По… по правде говоря, был один крупный разговор.

— Ну, так поделитесь.

— Неприятная история…

Следователь кивнул.

— Боюсь, эта история и послужила поводом моего прихода, Осип Захарович, — вот какая штука получается.

Омельяненко помрачнел.

— С месяц примерно назад Матвей Афанасьевич напустился на меня. Обматерил даже.

— Беспричинно?

— Как вам сказать…

— Говорите, как было.

— Он встретил меня в коридоре. Сказал, чтобы я зашел на минутку к нему. Я зашел. Не успел еще и дверь за собой прикрыть, как он начал…

— Что «начал»?

— Если, говорит, не отцеплюсь от его дочери, не оставлю ее в покое, то он пришибет меня. И пригрозил также все рассказать моей жене.

— А что за отношения у вас с его дочерью?

— Ну… мы с ней сблизились.

— И насколько близко «сблизились»?

— Достаточно близко.

— Значит, его подозрения были не без оснований?

— Д-д-да, — с трудом выдавил Омельяненко из себя. — Но это ничего не значит!

— Это как так? Видите, у вас был мотив убить соседа…

— Убить? Кого? Матвея Афанасьевича?! Какая все-таки бредятина! Я уважал мужика. Я даже голос повысить на него не смел, а не только руку поднять, того хуже — так зверски убить. Бред!

— И тем не менее, мотив у вас был.

— Какой еще?

— Грозил «пришибить», допустим.

— Ну, это же несерьезно он сказал. Вгорячах. Подобную угрозу я пропустил мимо ушей. И никакого значения ей не придал.

— Возможно. А что скажете насчет угрозы «рассказать жене»? Признайтесь, вы испугались?

— Честно?

— Конечно.

— Эту угрозу я воспринял всерьез. Семья — для меня все. И потерять жену и дочку — никак невозможно.

— А спать с более молодой женщиной, соседкой, изменяя жене, можно?

— Трудно иногда устоять. Мужик есть мужик — слаб перед красивой женщиной.

— Не надо обобщений. Не все такие.

— Наверное. Но я вот…

— Вы сами подтверждаете, что мотив навсегда заткнуть рот Кривощекову, у вас был.

— Чепуха, а не мотив!

— Я так не считаю. А, кроме того, у вас и алиби нет. Во время убийства соседа вы были дома один, и подтвердить ваше неучастие в убийстве Кривощекова никто не сможет. Согласитесь с этим. Во-вторых, убит несчастный был профессиональным ударом ножа, с одного раза, хладнокровно и расчетливо. Согласитесь, что это вы могли сделать как нельзя лучше. Владеть ножом вас обучили.

Хозяин, слушая следователя, все больше покрывался мертвенной бледностью. Он лишь в эти секунды понял, какая опасность нависла над ним. Он пытался что-то сказать, но вырывались лишь нечленораздельные хрипы: сел голос. Он сходил на кухню, налил молока, выпил. Снова сел в кресло. Глаза его бегали. Он судорожно думал, что же делать. В голову ничего путного не приходило.

Синицын, наблюдая за его поведением, думал: «Или мужик разыгрывает меня, или на самом деле сбит с толку, ошеломлен, обстоятельствами раздавлен? Кажется, искренне переживает. Но может же столь искусно и притворяться. Разве такого не было?»

Синицын встал. Вышел в прихожую, стал обуваться.

— Вы… вы уходите? И… ничего.

— Ухожу, Осип Захарович, пока ухожу. Даю возможность вам еще подумать над обстоятельствами. А завтра — вновь встречаемся. Но — теперь уже в моем кабинете. Приглашаю.

— Что будет?

— Обычный допрос… с соблюдением всех формальностей. Помните, что признание вины, чистосердечное раскаяние смягчает меру ответственности.

— Но моей вины нет. Я не убивал! — воскликнул Омельяненко. — Не мог убить.

— А я и не утверждаю этого, Осип Захарович, пока не утверждаю, поэтому и станете давать показания в качестве свидетеля по делу. Я лишь высказал мысль, что у вас был мотив, чего и вы сами не можете отрицать; что у вас нет алиби, значит, теоретически вы имели возможность сделать это. А есть ваша вина или нет — окончательно решит суд…

— Суд? Какой суд?!

— Самый обычный.

— Неужели вы не видите, что кто-то меня подставляет?

— Да вы не волнуйтесь. Разберемся. И еще: не советую скрываться. Не усугубляйте свое положение. Все равно найдем.

— И в мыслях не было. Я невиновен, поэтому и прятаться не вижу смысла. Завтра буду у вас.

— Мудрое решение. Надеюсь, вы его не измените.

24 января. Суббота. 14.35

Дворкин и Фомин возвращались из ресторана, где крепко подкрепились. Обед получился на славу, и оба пребывали в преотличном настроении. Несмотря на продолжающийся снегопад и метель, они шли медленно, не торопясь. Каждый думал о своем. Уже подходя к зданию прокуратуры, Дворкин спросил:

— Что там, в журнале дежурств откопал?

— Ты оказался прав, — глядя в улыбающееся лицо следователя, ответил Фомин. — Ничего существенного. Запись телефонного звонка скупа, сделана впопыхах, никаких деталей. Обидно.

— Ты считаешь, что дежурный следователь не все записал?

— А ты считаешь, что такого не могло быть? — вопросом на вопрос ответил Фомин.

— Какие проблемы? Сходи и переговори с Яблоковым. Я разговаривал. Он говорит, что записал сообщение полностью. И никаких других существенных деталей не упустил.

Фомин с явными признаками сожаления в голосе сказал:

— Я бы поговорил. Да трагедия моя в том, что Яблоков из-за чего-то косится. Не жалует меня.

— Почему?

— Не знаю.

— Да ты к тому же и мнительный, а? Кончай с этим, господин подполковник. Ничего он не имеет против тебя. Тебе показалось.

— Да, нет. — Фомин покачал головой. — Мне не показалось. Чувствую!

Дворкин предложил:

— Пойдем, а? Поговоришь. Снимешь сомнения. Он, должно быть, на месте. Он, правда, в любимчиках у прокурора ходит, а потому слегка заносчив, но, в сущности, парень хороший. Поверь мне. Вы еще сойдетесь и подружитесь. Поверь мне.

— Ох, не знаю. Но пойдем все-таки, заглянем к нему.

Они вошли в здание, поднялись по узким ступеням на второй этаж, повернули направо, и Дворкин распахнул первую же дверь кабинета.

Яблоков сидел в кабинете, за столом и печатал что-то на машинке. Увидев входящих, сказал:

— А, это вы. Входите, мужики. Откуда вы?

— Сходили и подкрепились, — ответил Дворкин, усаживаясь у окна, — а ты, вижу, и на обед не ходишь. На износ трудишься?

— Шутишь?

— Без всяких шуток: не годится работать на износ.

Яблоков тяжело вздохнул.

— А у меня и в самом деле запарка. Полгода дело об убийстве водителя-частника веду. Знаю, что эти трое подонков убили его, нет у меня никаких сомнений. Закончить же и предъявить обвинение не могу. Все трое то и дело меняют показания. Крутят, короче. Знают, что свидетелей в деле — кот наплакал, вот и пытаются отвертеться. Подонки! Убили мужика — ни за что, ни про что. Вот печатаю (уж в который раз) постановление о производстве дополнительной психиатрической экспертизы одного из подследственных. Симулирует, ясно, но…

— Ты так говоришь, будто у меня дела легче, — усмехнувшись, заметил Дворкин. — Тоже вот убийство матери и дочери. Три недели почти, а результат — нуль, круглый-прекруглый такой. Шеф психует, требует каждый день активизировать следствие, а что я могу?

— Уж не в связи ли с этим делом вы ко мне?

— Как ты догадался? Мы действительно по этому поводу, то есть, не совсем.

— Как это?

— Ты, извини, но Фомин вот сегодня еще раз просмотрел твою запись в журнале дежурств за 22 января…

— Это когда звонил мужчина, который потом был убит?

— Да. Вот Фомин полагает, что ты мог упустить какую-нибудь существенную деталь того звонка.

— Вы, господин подполковник, напрасно так думаете. Я привык делать дело тщательно.

— Извините, — ответил Фомин, — я ничуть в этом не сомневаюсь. А все же…

— Я уже говорил Дворкину: разговор был коротким, все существенное — в журнале. Хотя, — он остановился, перебирая, видимо, в памяти тот телефонный разговор, — считаю, что неоправданно не записал то обстоятельство, что позвонивший тогда предлагал (из-за позднего времени) прийти и дать показания на следующий день. Я категорически стал возражать и даже пообещал ему приехать лично.

— Но вы же не поехали…

— Не поехал, — подтвердил Яблоков.

— Почему? — не отступал Фомин.

— Это допрос? — улыбаясь, спросил Яблоков.

— Да Бог с вами! — воскликнул подполковник.

— Я хотел поехать. Пошел сразу же после звонка к заместителю прокурора…

— Федоровскому? — уточнил Дворкин.

— Да, к нему. Он сказал, чтобы я позвонил в райотдел. Пусть, мол, кто-нибудь из «дежурки» слетает. И добавил: не хватает, чтобы следователь бегал по каждому, возможно, случайному звонку. Я еще сказал, что если бы сам, то есть Осипов, был на месте, то… Словом, Федоровский придвинул телефон и сказал: «Звони, он дома». Я не стал беспокоить шефа по таким пустякам.

— Скажите, который час был?

— Точно не помню уже, но, кажется, около девяти вечера.

— Вы правы. К нам вы позвонили, и у нас это зафиксировано, в десять минут десятого. Все совпадает, подтвердил Фомин.

— А как иначе? — шутливо спросил опять Дворкин.

Фомин спросил:

— Сергей Юрьевич, вы сразу после звонка пошли к Федоровскому?

— Разумеется.

— Но тогда получается, что вам звонил покойник.

Яблоков обиделся.

— Что за ерунду вы говорите?

— Никакая не ерунда, — возразил Фомин. — В заключении экспертизы говорится, что смерть наступила не позднее девяти. Тут что-то не так. Тут какая-то неувязка.

Яблоков заливисто захохотал.

— Экспертное заключение время смерти не определяет с точностью до минуты.

— Это так. Но тем не менее… Сергей Юрьевич, вспомните, может, все же звонил Кривощеков раньше, а? Спрашиваю не случайно. В журнале, в месте, где значится время поступления звонка, помарка, исправление. Визуальный осмотр показывает, что первоначально время вы указали другое, потом почему-то исправили.

Яблоков продолжал улыбаться.

— Господин подполковник, писал-то в спешке, почерк у меня не ахти. Мог и ошибиться. Потом исправил. Что тут такого? Что это меняет?

— Немного, однако ж, кое-что меняет, — возразил опять Фомин. — Если все же потерпевший звонил раньше, например, в восемь, а не в девять вечера, то у убийцы было время подготовиться к убийству, а так… у него совсем никакого времени не было, даже нескольких минут.

— А так и было, скорее всего, — ответил на это Дворкин. — Какая-то случайность. Стечение обстоятельств. Его могли убить и по ошибке. Все же и версию, что убил сосед, который вступил в половую связь с дочерью убитого, нельзя сбрасывать со счета. Кстати, эту версию ты сам, Сергеич, и принес.

— Я помню. Но в случайности не верю. Извините, ради Бога, Сергей Юрьевич, но во времени вы могли и ошибиться, а признать этого не хотите. Почему — не ясно. Тут ошибиться элементарно. Может, спросить Федоровского? Может, он помнит время, когда приходил к нему Сергей Юрьевич?

Дворкин тотчас же откликнулся:

— Я был у него. Федоровский точно не помнит, но приблизительно сразу назвал именно девять вечера.

— Приблизительно же! — воскликнул Фомин.

— Это сначала. Но потом подтвердил точно.

— Каким образом?

— Понимаешь, Сергеич, он вспомнил, что по привычке пишет время в календаре. Глянул — и точно. Там его рукой указано — 21.04. Надеюсь, ты отбросишь сомнения? Хотя бы теперь?

— Придется… в этой части, — признал Фомин.

— И в какой же части у вас все еще остаются сомнения? — по-прежнему с улыбкой на лице поинтересовался Яблоков.

Фомин не обращал внимания на иронию, которая сквозила в каждом слове и Яблокова, и Дворкина, поэтому совершенно серьезно ответил:

— В той части, что покойник звонить в прокуратуру не мог.

— В конечном счете, десять минут туда, пятнадцать — сюда не столь существенно. Вы же опытный сыщик и понимаете, что в нашем деле, — Яблоков взял сигарету и закурил, — и без самых смешных и неправдоподобных случайностей не обходится. Мне понятны ваши сомнения, поскольку Кривощеков был убит сразу после звонка в прокуратуру. И вы склонны связать смерть его с этим самым звонком. Но нельзя и про другие версии забывать

— Я не забываю.

— И правильно поступаете.

— Но и шибко распыляться, особенно на глупости, не считаю необходимым.

— Глупости, говоришь? — уцепился Дворкин. — Три года назад я расследовал убийство. Перетрясли всех соседей, родных, знакомых. Каких только версий не выдвигали. Кстати, мотив корыстный тогда тоже отпал. Потому что в квартире, где нашли труп, ничего не было тронуто. А знаешь, Сергеич, что потом оказалось? Самое глупейшее стечение обстоятельств!

Фомин усмехнулся:

— Только без баек, ладно? Я их, таких историй, тебе тоже могу порассказать массу.

— Не веришь? Можно поднять из архива и полистать. Так вот, тогда на самом деле случилось следующее. Грабитель долго приглядывался к квартире, все учел, все рассчитал. И вот в день грабежа приходит, звонит в дверь, ему открывает хозяин. Он, не раздумывая, убивает его. И только тут обнаруживает, что это не та квартира и совсем не тот хозяин, к которому он шел и где намеревался поживиться. Обнаружив ошибку, он бросил все и тут же смылся, не взяв ничего из квартиры

— Что-то не понял, в чем его ошибка? — заинтересовался историей Фомин.

— Глупее не придумать: он механически нажал не на ту кнопку звонка. Надо было позвонить в двадцать шестую квартиру, а он позвонил в соседнюю, двадцать пятую. А мы-то чего только не напридумали, каких версий не навыстраивали. И вся работа пошла псу под хвост.

— Но убийцу все же, как я понимаю, взяли, — сказал Фомин.

— Да. Но тоже совершенно случайно. Его задержали по подозрению в совершении изнасилования. Привезли в полицию. Ну, и оперативник говорит: «Попался, голубчик? Давай теперь рассказывай все». Он сразу подумал, что «замели» за убийство. Ну, и действительно стал рассказывать. Оперативники давай смеяться над ним: не дури, говорят, парень, зачем околесицу несешь? А вскоре убедились, проверив по учету, что похожее преступление числится в «глухарях». Передали его мне.

— Ну, ладно, — Фомин встал и направился к выходу, — может, вы и правы. А искать все же надо. Три трупа, убийцы гуляют на свободе, а все мы — на одном месте. Хоть бы один проблеск. Хоть бы одну ниточку.

Примечания

3

Так советские солдаты называли участников мусульманских отрядов сопротивления, то есть душманов.