Кровопийца. Уральский криминальный роман

Геннадий Мурзин

«Кровопийца» – это второй роман уральского литератора из цикла «Уральский криминальный роман», состоящего из пяти книг. В книге повествуется о страшных по своей чудовищной дикости преступлениях. Их расследованиями занимаются уже известные читателю герои, с которыми он познакомился в первом романе «Псы одичалые». Развязка, как и полагается для детектива, наступит лишь в последней главе.

Глава 4

Столь нелепое убийство

23 января. Пятница. 9.30

Фомин подъехал к дому №236 на Пехотинцев. Вышел из машины. Но в подъезд не пошел. Осмотрелся. Заметил дощатый стол и скамейки возле него. Пошел туда. Смахну снег, присел. Он не мог вот так, сразу войти в квартиру №10, где сейчас горе и слезы. Не мог, но знал, что надо. Всегда для него мучительно было смотреть на людей, только что потерявших близкого человека, потерявших так нелепо. И тут еще он со своими вопросами.

Было не более пяти градусов мороза. Дул юго-западный ветер, поднимая снежную и колючую крупу. По тропинке, протоптанной людьми в снегу, шла старушка, неся в руках две сумки, из одной из них выставлялись горлышки молочных бутылок. Поравнявшись со скамейкой, на которой сидел Фомин, старушка остановилась, поставила сумки и стала поправлять на голове пуховую шаль. Она глянула на сидевшего, потом бросила взгляд на стоящую возле подъезда дома полицейскую машину.

— Вы? Опять что-то случилось?

— Сейчас — нет. Я по поводу вчерашнего.

— А-а-а, — протянула она и присела на ту же скамейку. — Извините, вас как звать-величать?

— Александр Сергеевич.

— Великое имя.

— Я горжусь им.

— Еще бы. Меня зовут Дарьей — старинное и исконно русское имя. В детстве обижалась на родителей, что так назвали. Стыдилась. Теперь — нет, даже горжусь. — Она тяжело вздохнула. — Глупая была.

— Дарья…

— Михайловна, — пришла на помощь старушка.

— Дарья Михайловна, вы давно в доме живете?

— А с постройки. Много лет назад въехали. Мы все тут барачные. Ельцин, доброй ему памяти, стал сносить бараки. Порушил и наш клоповник, а взамен — эвон какие квартиры получили. Считай, повезло. Вскоре он уехал в Москву…

— Кто «он»?

— Ельцин, а то кто же? Не все бараки порушил, не успел. В них так и живут по сию пору люди — не живут, а маются. А нам, пусть земля ему будет пухом, повезло, — еще раз повторила старушка. — Я тогда, в бараке-то, жила с сыном, снохой и внучонком в одной комнате. Утром, бывало, встаю, а вода в ведрах льдом покрылась. Кровати ситцевыми занавесочками отгорожены. Не жизнь, одним словом, а сплошная маета… При расселении — решили врозь жить. Нет, сноха у меня работящая и чистоплотная, но врозь — все же лучше. Вот и дали мне, старой, однокомнатную, а им двухкомнатную. Моя квартира девятая, ну та, что справа от квартиры убитого вчера

— Так, вы соседка?

— Да. — Она вновь тяжело вздохнула. — Жалко Матвея… Ни за что погубили мужика.

— Вы его хорошо знали?

— Не иначе. У меня и фамилия такая же…

— Вы… вы Кривощекова?

— Именно так.

— Что же вы вчера не сказали, что являетесь родственницей потерпевшего?

— Нет, я не родственница.

— Не понимаю.

— Тут вот какая история. Я и Матвей — из одного села. У нас там — почти все Кривощековы. И село называется Кривощеково. Ну, там, недалеко от Перми. Я — постарше его. Приехала сюда на заработки. Дали в бараке комнатуху. Спустя года четыре-пять объявился и Матвей. Тоже устроился на «железку»². Сначала жил в общежитии. Потом быстро женился, и дали ему угол в нашем же бараке. При расселении так получилось, что мы опять стали соседями. Я даже была рада. Мужик-то он хороший. Не буян. Выпивал, но в меру. Хорошего поведения мужик… А у нас, если честно, все мужики в секции ничего. Тоже повезло — никаких драк. Одного, из одиннадцатой квартиры, Осипа (мужик тоже непьющий) я почему-то невзлюбила. Знаете, как у нас, женщин, — не по сердцу и все. Хоть режь.

Старушка склонила голову в сторону Фомина и перешла на полушепот.

— Я хочу сказать вам, — она оглянулась, — только по секрету, ладно?

Фомин утвердительно кивнул, понимая, что Дарья Михайловна решила чуть-чуть посплетничать.

— Я даже думаю, что это он убил Матвея…

— Кто это «он»?

— Осип, получается.

— Скажете, тоже, — выразил сомнение Фомин.

— Ну, да!

— Почему вы так думаете?

— Вчера, когда вы уехали, я посудила-порядила сама с собой и получилось, что больше некому.

— Но за что? Между ними что-то было?

— Конечно, драк или еще чего-то такого не было. Однако не зря прожила я на свете почти семьдесят. Подмечаю.

— Что такое вы могли «подметить»?

— Да, уж кое-что…

— А именно?

— С год назад, а, может, и побольше, стала примечать, что этот кобель зачастил в квартиру Матвея. Особенно тогда, когда отсутствовал сам Матвей и его зять.

— Вы хотите сказать, что между Осипом и дочерью погибшего что-то было?

— Обязательно. Как-то раз, собираясь в магазин за продуктами, я оставила свою дверь открытой. И слышала, как Матвей сильно материл Осипа; говорил, чтобы больше ни ногой. Видимо, и он заметил, что этот, кобелина поганый, глаз положил на его дочь.

— Муж…

— Он, мне кажется, не догадывался.

— А дочь…

— Что дочь, что? Красивая молодая женщина. Ее обхаживает ядреный и в самом соку мужик. Устоять трудно.

— Вы ее не осуждаете?

— Конечно, нет. Молодая и глупая. Во всем — мужики виноваты, — старушка хитро взглянула на подполковника. — Вы разве вчера не обратили внимания, что именно у него и нет алиби?

— Вы и такое слово знаете?

— Не глупая какая-нибудь. Книжки читаю, кино смотрю.

Она встала, взяла в руки сумки.

— Ну… мне пора, Александр Сергеевич. А то я с вами заболталась.

Фомин встал.

— Мне тоже пора.

— Вы на службу?

— Нет, я к вам.

Старушка испуганно посмотрела в его сторону.

— Ко мне?

— Не совсем. К вашим соседям. Мне надо поговорить с дочерью и зятем убитого. Затем и приехал.

— У них такое горе, и вы…

— Ничего не поделаешь, Дарья Михайловна, служба у меня…

— Могли бы и погодить… Дали бы похоронить спокойно.

— Не могу. Время работает против нас. Надо спешить.

— Смотрите, конечно. Но вы уж, пожалуйста, детям о нашем разговоре — ни слова. Не травмируйте их еще больше. Мне их жаль. А того великовозрастного кобелину — нисколько. Вы все-таки подумайте о том, что я сказала. Чует мое сердце, что с ним не все чисто.

23 января. Пятница. 10.10

Они поднялись на второй этаж. Фомин подождал, когда Дарья Михайловна войдет в свою квартиру, и только после этого нажал на звонок квартиры №10. Он услышал, как отворилась дверь квартиры, послышались шаркающие шаги.

— Кто там?

— Подполковник полиции Фомин.

Щелкнула защелка, и его впустили. Перед ним стояла вся зареванная молодая женщина. Руки ее судорожно тряслись.

— Что еще вам нужно?

— Разрешите войти. Извините меня, что вынужден тревожить в столь неурочное время, но мне обязательно нужно с вами поговорить.

— Проходите.

Она повернулась и пошла той же шаркающей походкой. Где-то в глубине квартиры послышался детский плач.

— Извините.

Она сходила и тут же вернулась с малюткой на руках. Он, почувствовав материнские руки, успокоился.

— Присаживайтесь, — пригласила она. Прижав к груди дитя, добавила. — Мне бесконечно жаль папулю, но… Я не знаю, что бы я стала делать, если бы еще и мое дитя загубили. Слава Богу, что хоть его оставили в живых, изверги!

— Видите ли, Елена Матвеевна, дитя не являлось помехой для убийцы. У него, скорее всего, была совершенно определенная цель — убрать вашего отца.

— Кому он мог помешать? Он такой добрый, общительный и ласковый… был. Кому угодно готов был прийти на помощь.

— Возможно, именно это и сгубило его.

— Вы что-то знаете?.. Вы что хотите этим сказать?

— Простите, Елена Матвеевна, но я пока абсолютно ничего не знаю. Есть лишь предположения, но и только. А о них говорить рано, очень рано. — Фомин помолчал. — Скажите, когда вы вчера вечером уходили, отец вам ничего не говорил?

— Нет. Ничего такого, что бы могло представлять для вас интерес.

— Он вам не говорил, что к нему должны прийти гости или гость?

— Ничего такого не намечалось.

— Я потому спрашиваю, что он дверь открыл сам, не поинтересовавшись, кто там. Так не бывает, когда приходит незнакомый и неожиданный визитер. Иначе говоря, он либо знал хорошо пришедшего, либо ждал кого-то и потому без опасения открыл ту, первую дверь.

— Не могу и представить, кого он мог ждать. Постойте-постойте… Одну минуту… Я, кажется, вспоминаю… Когда мы стали собираться к приятелям, то он сказал такую фразу: «А я хотел ненадолго сходить в одно место». Ну, да, я еще ему сказала в шутку: «Сходишь завтра. Твое „место“ никуда не денется».

— А он что?

— Согласился сразу и добавил: «Я позвоню». Это дите для него — свет в окошке, и ради него он готов был отказаться от чего угодно. Мы этим, конечно, почем зря пользовались.

— С какого телефона он мог позвонить?

— Да, с нашего. Вон, в комнате стоит аппарат.

— Он при вас звонил?

— Нет. При нас он никуда не звонил.

— Понятно. А скажите, когда вы пользуетесь телефоном, вы ничего не замечали странного в его работе?

Женщина непонимающе смотрела на него.

— Ну, там посторонние шумы, или плохая временами слышимость, или чужие голоса. Так обычно бывает, когда на линию садится «жучок», то есть подпольный абонент, который и мог случайно или намеренно подслушать разговор вашего отца. В ваше отсутствие, имею в виду, разговор.

— Звоню я часто и ничего особенного не замечала.

— Понимаете, я знаю, что ваш отец звонил, и знаю, куда звонил, и знаю, о чем звонил. Но пока никак не могу уяснить себе, как телефонный его разговор стал известен посторонним, третьим лицам?

— И вы ничего мне не сказали?

— К сожалению, не могу. Кроме того, что кто-то из телефонного разговора узнал, что отец вечером будет дома один, что уйти он не сможет, так как сидит с малышкой; что ждет человека, который предупредил его о своем скором приходе. Это мог быть и кто-то из соседей. Вы не находите?

— Нет, из соседей никто не мог. Постойте, вы на что намекаете? Не хотите ли сказать, что мой отец вел какую-то деятельность, мне неизвестную, и скрывал?

— Не волнуйтесь, я ничего такого не говорил. Никакой, как вы выразились, «деятельностью» он не занимался. Ну, ладно, так и быть, скажу: он ждал прихода нашего сотрудника. Но когда сотрудник пришел, то застал его уже мертвым. Понимаете?

— Я что-то совсем перестала понимать: зачем ему потребовалась встреча с полицией?!

— Прошу прощения, но пока я сказать вам этого не могу. Интересы следствия не позволяют.

— Все так странно. И на моего отца совсем непохоже. Он никогда от меня ничего не скрывал.

— В этот раз не сказал, чтобы не испортить вам встречу с приятелями. Вы могли, узнав, отказаться, остаться дома. Этого он меньше всего хотел. Судя по всему, отец вас здорово любил. И внучку, конечно.

— Я это знала… Получается, что если бы мы остались дома, то он бы был жив? Ведь так, да?

— Скорее всего, так.

— Получается, что это я виновата в его смерти? О, Боже, за что ты наказал меня! Ведь чего-чего, но этого я никак не хотела! Как мне дальше жить. — У нее полились слезы.

Фомин попытался успокоить:

— Не терзайте себя. Вы ни в чем не виноваты. Это простое стечение обстоятельств. Рано или поздно, но убийца все равно бы попытался убрать с дороги вашего отца. Потому что ему стало известно…

— Моему отцу?

— Да, именно ему.

— А что, конкретно, отцу стало известно? — подозрительно уставившись в подполковника, спросила молодая женщина.

— Некие обстоятельства…

— А поточнее?

— Сожалею, но сказать не могу. Так сказать, тайна следствия.

— Больно расхожая фраза. Не верю я во всякие там «тайны следствия». Просто: вы не хотите сказать правду. Или, что тоже возможно (по кино знаю), вы просто-напросто туману напускаете… Ну, чтобы скрыть отсутствие на руках следствия фактических обстоятельств дела.

Фомин скорчил недовольное лицо и даже угрожающе кому-то погрозил пальцем.

— Черт бы побрал эти фильмы! — воскликнул он. — Невозможно с народом разговаривать. Всё-то он, народ, знает, обо всём судит наверняка.

Молодая женщина строго посмотрела на подполковника.

— Это вы насчет меня?

— Нет, что вы! Я — вообще… О народе… О его правовой просвещенности…

Примечания

2

¹ Имеется в виду Свердловская железная дорога.