Гураны. Исчезающее племя

Владимир Рукосуев

По моей классификации принадлежность к племени гуранов можно присваивать только носителям определенной субкультуры.На первый взгляд это может показаться абсурдным и спорным. Я считаю, что гураном можно стать не только по рождению, но вследствие воспитания в среде с малолетства, если попадаешь в нее, как Маугли в стаю. А еще гураном можно перестать быть. Маугли пожил с людьми, перенял их привычки и перестал быть волком. Как паста. Выдавить из тюбика можно, а вернуть уже нельзя.

ГЛАВА 19. НА КОМИССИЮ

Ежегодно военкомат требовал доставлять в райцентр всех приписников на медицинскую комиссию. Это подростки, достигшие 14 лет, которым выдавалось приписное свидетельство. Отныне они становились допризывниками и все передвижения и перемещения их за пределы района отслеживались и санкционировались военкоматом. В основном это школьники и райОНО тут же организовывало свои мероприятия, исполком свои. Выезжали рано, часов в шесть утра на одной машине приписники, участники соревнований по патриотическому воспитанию, семинара по скоростной дойке коров, оренбургскому методу стрижки овец и ответработники с отчетами. Многие совмещали. Для нас поездка была большим развлечением — сто километров по проселку с такими ухабами, что водитель часто сворачивал и ехал прямо по степи. Дорога занимала часа четыре, с песнями, анекдотами, байками, руганью взрослых. Мы на ходу спрыгивали и бежали за машиной, чтобы размяться. Наконец прибывали и сразу в дело. В первый день у нас был военкомат, назавтра военная игра и возвращение домой. Ночевали в школе на соломенных матрацах и взрослые и дети, гостиницы в поселке не было.

Военкомат занимался нами тоже в школе. В программу входило медицинское освидетельствование и физическая подготовка. Делалось все не то намеренно, не то по причине раздолбайства военкоматских работников с максимальным набором тягот и лишений. Начать с того, что в коридоре школы на первом этаже не было ни одной лампочки. Медицинские кабинеты располагались в классах, двери обычно закрывались, а незадействованные классы заперты на замок. Свет не проникал ниоткуда. Нас выстраивали в коридоре на входе, объясняли, что в конце кабинета регистрационная комиссия и наша задача как можно быстрее ее достичь. Поступала команда, мы с гоготом неслись сломя голову и сшибая друг друга. Там нам приказывали раздеться и в одних трусах заходить в кабинет. Вызывали по списку, непонятно было, зачем мы бежали. Но это уже начиналась армия, логика в ней понятие специфичное. Итак, мы заходили в кабинет, на свету нас встречали серьезные дяди и тети, внимательно разглядывали, записывали, выдавали обходную медицинскую карту и объясняли порядок осмотра. Я стоял перед ними с единственной заботой как выгляжу и не слишком ли позорные на мне трусы. Их, кажется, в те времена не завозили, и все они были домашнего изготовления. Инструкции не воспринимались, начиналась бестолковщина. В кабинеты специалистов заходили по одному — два человека. В одном кабинете окулист и ЛОР. Заходим с Санькой Бояркиным (с рождения на отаре, в школу почти не ходил). Меня обследует ЛОР, Саньку окулист. Слышу:

— Назови букву

— М.

— Следующую.

— В.

— Эту.

— Д.

Недоуменное:

— Он что, совсем слепой? Назови фигуру.

— Какую? Прямотрегольник.

Смех, врач берет его карту и в графе «образование» читает:

— учился в первом классе четыре года

–. Вероятно, не закончил. Ты что буквы не знаешь?

— Знаю, только не все.

Подходит очередь хирурга. Перед входом полагается снять трусы и входить уже голым. То, что там молоденькие практикантки из медучилища не должно никого смущать.

Выхожу от хирурга, народ мечется, половина опаздывает, все перезабыли последовательность. Одеваю трусы, влетает Толька Поляков. Видит — все голые, быстро снимает трусы, спрашивает, что делать дальше. Беру его карту: — Тебе сначала на второй этаж к окулисту, беги быстро, опоздаешь. Затурканный, он как есть, нагишом несется на второй этаж, люди в коридоре шарахаются, влетает в кабинет. Там персонал, непривычный к нудистам, машет на него руками, он несется обратно за трусами, на ходу обещая меня убить. Всем весело.

В таком ритме полдня, затем обед в поселковой столовой и физическая подготовка. Вернее, ее проверка. Ну, здесь все в порядке. Редко кто не выполнял армейского норматива. Компьютер тогда заменяла спортплощадка. Инструкторов было хоть отбавляй, от скуки с нами занимались все демобилизовавшиеся из армии парни в свободное время после работы и до танцев в клубе. Заодно показывали девчатам свои способности.

В пять часов в Забайкалье летом еще середина дня. Нас отпустили военкоматские и мы никому уже до отбоя не были нужны. Всем это привычно, дома так же. Здесь же все новое и это нужно исследовать. Из нашего совхоза было человек восемь, большинство интернатских, т.к. средняя школа была одна на десяток сел. Мы и тон задавали, спаялись за годы совместной учебы и проживания. Пошли вдоль улицы, поражаясь их чистоте, туалетам в каждом дворе, здороваясь с каждым встречным и не понимая их удивления при этом.

Увидели Аргунь. Граница! Бегом к берегу, посмотреть на пограничников, нейтральную полосу, сопредельную сторону и все о чем знали из книжек про Карацупу и, вообще, пограничников. Добегаем — ничего. Никаких признаков рубежей родного государства: река, трава, вода. Минут пять побродили в прибрежных кустах, надеясь наткнуться на заставу и приключения. Бесполезно, только жара донимает да насекомые. На солнце пауты (оводы), в кустах комары и гнус (мошка). Убедившись, что никого нет, решили искупаться. Купаться в наших местах, было принято голыми, даже рядом с селениями. Просто выбирались два подходящих места, и одно из них нарекалось «девчачьей купальней», а второе — «парнячьей». Здесь свидетелей не было, поэтому мы разделись, сунули одежду в кусты и с шумом бросились в воду. Доплыли до середины реки, возвращаться не хотелось, китайский берег выглядел безжизненно, решили плыть. Доплывем, отдышимся и назад.

В то время граница так и выглядела. Заставы были в десятках километров одна от другой, да еще и малочисленные. Но это не значило, что граница была бесхозной. Так и сейчас. Видимо, пограничники нас увидели давно, но опасности мы, ни для одной державы не представляли, а развлечений у них было мало, поэтому решили позабавиться. Как только мы отошли от берега и прилегли на мягкую шелковистую, пружинящую под телами нагретую травку, идиллия была нарушена невесть откуда выскочившими тремя китайскими пограничниками с криками на своем сюсюкающем языке. Перепуганные, голые мы сбились в стаю перед стволами советских автоматов. Жестами вывели нас на берег, построили, дали понять, что наша песня спета. Свидетельствую: половина четырнадцатилетних балбесов заплакала, и никто не запел «Интернационал»! Наигравшись, старший закричал в сторону советской границы на ломаном русском: — «Эй, паря, миюла! Шпиона тута имай, диверсанта!». Оттуда донеслось: — «Чего орешь, ходя? Давай их сюда, кутузка по ним плачет».

Три пинка — и вся наша диверсионная группа с рекордной скоростью преодолела водный рубеж. На нашем берегу никого не было. И пограничников нет. Появилась надежда — найти вещи и смыться потихоньку. Кинулись к оставленным вещам, их нет. Начали искать, разбрелись по берегу — ничего. Поняли, что они реквизированы. Что делать, не идти же по поселку голыми.

Потом вышел пограничник и повел нас на заставу. Старшим был сержант срочной службы. Он нас построил и приступил к допросу. Жара спала, но появились комары, которым такая добыча перепадала редко. Одежда каждому выдавалась после того, как он без запинки мог отрапортовать о себе: «Товарищ старший сержант, допризывник Бояркин, задержанный за нарушение Государственной границы, в своем преступлении полностью раскаялся и готов понести заслуженное наказание!». Обучение длилось не меньше часа, все серьезно, без единой улыбки, тревога нарастала. Когда оделся последний курсант, уши нарушителей распухли от комаров. Тогда я понял смысл поговорки: «Курить хочется — аж уши опухли!». После теоретических занятий всех завели в большую палатку, командир сказал, что сейчас нас будут пытать и чтоб мы на пощаду не рассчитывали, т.к. преступление наше по советским законам карается неотвратимо. После этого приказал принести орудия пытки. Что нас ждет по советским законам, мы даже представить не могли, многие скулили. Одно было ясно: что-то ужасное. Дверь палатки открылась, в нее внесли большой котел с выбивающимся паром из-под крышки. Понятно, пытать будут кипятком. Всхлипы усилились. Сержант торжественно возгласил: — «Сейчас каждый из вас пройдет испытание, кто справится, тот будет отпущен на свободу. Учтите, вас этим наказывают за страшное преступление, нам это приходится испытывать безвинно три года каждый день!» Откинули крышку котла, и по палатке распространился аппетитный запах перловой каши с бараниной. Съесть пришлось все.

После этого нам дали подержать автомат, посмотреть боевые патроны, гранату и отправили восвояси, несмотря на сопротивление.