Водоворот

Владимир Гурвич

«Любашин вышел из департамента культуры и пошел по улице. Несмотря на начала сентября, было прохладно, дул промозглый сильный ветер, на небесах собирался дождь. Но Любашин ничего этого не видел, он слишком углубился в собственные мысли. А они заслоняли от него все, что происходило вокруг. Даже если бы началась метель, то, возможно, он бы этого сразу и не заметил. Только что произошло то, о чем говорилось давно, чего очень боялись, но надеялись, что не случится. Руководитель департамента культуры с сочувственным выражением лица, с извиняющей улыбкой на губах объявил, что театр снимается с государственного иждивения и отправляется в свободное плавание. «А там, уж как получится, выживет, значит, выживет, а если не выживет, то так тому и быть – придется навсегда закрыть его двери».

Сцена девятая

После ухода Юхнова прошло несколько минут, а оба мужчины молчали. Только не без некоторого испуга смотрели друг на друга.

— Что скажешь, Яшенька? — первым пришел в себя Любашин.

— Кончилась наша с тобой спокойная жизнь, Коленька, — в тон отреагировал Блюмкин. — Даже страшно представить, что тут скоро начнется. Этот парень слов на ветер не бросает, будет делать именно то, что говорит. Всегда боялся таких людей.

— Может, мы совершили с тобой грандиозную ошибку, пригласив его? — вопросительно посмотрел Любашин на финансового директора.

Блюмкин отрицательно покачал головой.

— Это наш единственный шанс. Другого нет и не будет. Нас поставили к стенке, и вот-вот начнут расстреливать.

— Можно уйти на пенсию.

— И жить на пособие для нищих, — презрительно фыркнул Блюмкин. — К тому же это ты можешь уйти, а мне до пенсии еще трубить и трубить.

Любашин посмотрел на Блюмкина. Он знал, что тот копит деньги на свой отъезд, то ли в Израиль, то ли в Штаты. Счастливый, у него родственники есть и там и там, а вот у него, Любашина, даже в России их почти не осталось; как-то незаметно перебрались туда, откуда не возвращаются.

— Но как в таком случае нам себя вести? — спросил Любашин. — Ты же у нас самый умный в театре, как и положено еврею, посоветуй.

Вопрос заставил Блюмкина задуматься.

— А черт его знает, мы еще не представляем, что отчубучит этот Юхнов. Придется поступать по обстоятельствам. Но надо быть готовым ко всему. Другого не придумаешь.

— Ты удивишься, но я думаю примерно так же. И за что нам все это? Если бы еще знать, за какие грехи…

Громкий стук в дверь не позволил Любашина закончить фразу.

— Войдите! — крикнул он.

Дверь резко распахнулась, и в кабинет ворвалась Дивеева. Ее лицо было покрыто красными пятнами.

— Валерия Станиславна, что с вами? — обеспокоенно спросил Любашин.

— Что со мной? — взвизгнула актриса, от чего ее красивый грудной голос сорвался в фальцет. — Только что я нос к носу столкнулась с Юхновым.

— Вы знакомы с ним? — удивился Любашин.

— Я что, по-вашему, из деревни только что приехала, чтобы не знать его. Юхнова знает вся театральная Москва. Меня интересует другое — зачем он тут? — Дивеева подозрительно уставилась на Любашина.

Любашин и Блюмкин переглянулись. Дивеева перехватила этот обмен взглядами.

— Ах вот оно что, это ваше общее дело, — мгновенно сканировала она ситуацию. Дивеева решительно села на стул. — Не уйду отсюда, пока все не объясните.

Любашин вздохнул, он слишком хорошо изучил характер примы их театра, чтобы сомневаться в том, что так все и будет.

— Да говорить особенно нечего, я предложил ему должность главрежа, он согласился. Завтра приступает к работе.

— Главрежа?! — От возмущения Дивеева даже привстала. — Юхнову?

— Да, Юхнову, — подтвердил Любашин, со страхом ожидая, что последует за этим.

— А с какой стати? У нас есть главный режиссер.

— Ваш муж был исполняющим обязанности главного режиссера, — напомнил Блюмкин.

Дивеева резко повернулась к нему.

— Ах вот оно как, я вижу, вы оба сговорились. Значит, Егор вам больше не подходит. И что же с ним теперь будет?

— Будет вторым режиссером, — пояснил Любашин.

— А не вы ли, Николай Ильич, обещали сделать его главным режиссером. Вот в этом кабинете, всего каких-то три месяца назад.

— Обещал, но с тех пор ситуация кардинально изменилась. Валерия Станиславна, это в интересах театра. А значит, и в ваших.

— Я лучше знаю, что в моих интересах. Егор заслужил быть главным режиссером.

— Я директор театра и мне решать, кому быть главрежем. И давайте закончим этот бесполезный разговор.

— А мы его даже не начинали. Думаете этот Юхнов вытащит театр из того дерьма, в который вы его погрузили. А вот это видели? — Дивеева почти ткнула в нос Любашина конструкцией из трех пальцев. — Костьми лягу, а ему это сделать не позволю.

— Знаете, дорогуша, а ведь вас можно и уволить, — вдруг проговорил Блюмкин. — За противодействие руководству театра.

Дивеева снова резко повернулась к финансовому директору, несколько мгновений смотрела на него, затем громко и ехидно расхохоталась.

— А кто играть будет, ты что ли носатый жидяра? Сюда если и приходит зритель, да только чтобы на меня поглазеть. Если меня здесь не будет, вам хватит одного ряда. Да еще места останутся. — Она снова громко и издевательски расхохоталась.

Любашин не мог не признать, что в данном случае она в значительной степени права, Дивеева была главной, да, пожалуй, и едва ли не единственной звездой их труппы. Без нее театр окончательно загнется. И даже Юхнов его не спасет. Черт знает, что ему, Любашину, делать в такой ситуации. Если начнется противостояние этих двух персон, здесь возникнет самый настоящий филиал ада на земле. Уж кто, кто, а Дивеева умеет скандалить и добиваться своего. Если по — настоящему войдет в раж, ее ничего не остановит.

— Валерия Станиславна, решение уже принято, и мы его не изменим, — постарался как можно решительней произнес Любашин. — У нас с Яковом Ефимовичем еще много дел, так что прошу, идите.

— Хорошо, я пойду, — гордо встала со своего места Дивеева. — Но вы оба пожалеете, что родились на свет. С завтрашнего дня начинайте отсчет.

Дивеева решительными шагами направилась к двери, которую захлопнула с таким шумом, что оба невольно вздрогнули.

— Началось, — констатировал Любашин. — Может, в самом деле, ее уволить? Или, как появится Юхнов, сама уйдет.

— Не уйдет, — покачал головой Блюмкин.

— Почему? — удивился Любашин.

— Она не упустит шанс вступить с Юхновым в смертельный поединок. А заодно и с нами. Это ее бодрит.

Любашин невольно посмотрел в окно. Ему вдруг невероятно захотелось оказаться в своем уютном загородном домике и хотя бы на время позабывать о надвигающемся кошмаре.