Водоворот

Владимир Гурвич

«Любашин вышел из департамента культуры и пошел по улице. Несмотря на начала сентября, было прохладно, дул промозглый сильный ветер, на небесах собирался дождь. Но Любашин ничего этого не видел, он слишком углубился в собственные мысли. А они заслоняли от него все, что происходило вокруг. Даже если бы началась метель, то, возможно, он бы этого сразу и не заметил. Только что произошло то, о чем говорилось давно, чего очень боялись, но надеялись, что не случится. Руководитель департамента культуры с сочувственным выражением лица, с извиняющей улыбкой на губах объявил, что театр снимается с государственного иждивения и отправляется в свободное плавание. «А там, уж как получится, выживет, значит, выживет, а если не выживет, то так тому и быть – придется навсегда закрыть его двери».

Сцена вторая

Любашин уже полчаса сидел в своем кабинете, практически ничего не делая. Он понимал, что коллектив ждет от него разъяснений об их будущем. Хотя он никому не сообщил о том, что его вызвали в департамент, но не сомневался, что слухи об этом уже распространились. В театре это всегда происходило с какой-то невероятной космической скоростью. Каким образом все узнавали о новостях, для него было загадкой, но это почти всегда происходило. Он уже привык к тому, что ничего скрыть тут надолго невозможно.

Но объявить о том, что, скорее всего, в самом недалеком будущем их ждет закрытие, Любашин все не решался. Он представлял, какое негодование вызовет его сообщение, какой невообразимый галдеж тут же поднимется. И все это обратится против него, ведь совсем недавно он заверял, что им ничего не угрожает. Получается, что он всех обманул. Что же в таком случае ему делать?

Любашин снял трубку и набрал номер.

— Яша, зайди, — попросил он.

Через пару минут в кабинет вошел финансовый директор театра Яков Блюмкин. Он прошествовал к письменному столу и сел напротив Любашина.

— Был в департаменте? — спросил Блюмкин.

— Уже известно? — в свою очередь спросил Любашин.

— Весь театр гудит, никто точно ничего не знает, но все говорят, что новости плохие.

— Не просто плохие, а хуже некуда, — хмуро подтвердил Любашин.

— Закрывают? — ахнул Блюмкин.

— В каком-то смысле, да. С Нового года нас лишают бюджетного финансирования. Переходим на самоокупаемость. — Директор театра выжидательно посмотрел на своего заместителя. — Что скажешь, дорогой Яков Ефимович? Ты у нас единственный в театре еврей, все теперь зависит от тебя. Выручай.

— Еврей — это еще не волшебник, Николай. Я давно предполагал, что однажды это случится.

— И что?

Финансовый директор развел руками.

— Как видишь, результаты не позволяют нам быть оптимистами.

— Я это и без тебя знаю. Но теперь обстоятельства изменились, надо спасаться. Где спонсоры? Их становится только меньше.

— Я постоянно веду с кем-то переговоры. Но никто не желает нам помогать. Наш театр слишком мал и незаметен, нас спонсировать нет никакой выгоды. Посадочных мест немного и заполняются в самом лучшем случае наполовину, пишут о нас мало и редко хорошо. Кто станет вкладывать деньги в такой проект.

Какое-то время Любашин угрюмо молчал, он прекрасно сознавал правоту своего финансового директора. Как и свою вину; за годы своего директорства он мало, что сделал для изменения ситуации к лучшему. Да и зачем, если деньги сами исправно приходили без всяких усилий с их стороны.

— Что же делать, Яков? — спросил он.

— У нас есть почти полгода. Надо за это время все кардинально изменить.

— Легко сказать, — хмыкнул Любашин. — Как ты себе это представляешь?

— Я давно об этом размышлял, Николай. Нам срочно нужен новый главный режиссер.

— Ты запамятовал, у нас есть главный режиссер — Егор Тимощук.

— Во-первых, он не главный, а лишь исполняет его обязанности. Во-вторых, нам нужен совсем другой человек.

— Чем тебя Тимощук не устраивает? Я знаю, ты его не любишь, потому что он антисемит.

— Антисемит, — кивнул головой Блюмкин. — Но мало ли в мире антисемитов, всех не любить — никаких сил не хватит. Я не люблю его, потому что мне он не нравится, как режиссер. Как говорят в некоторых кругах, он не дает кассы. И уверяю тебя, не даст. Понимаю, он твой протеже, но сейчас не то время, когда следует исходить из таких критериев.

— Положим, протеже он не мой, а Дивеевой. Ладно, ты прав, — неохотно признал Любашин. — но представляешь, как взбеленится Валерия, если мы его переведем просто в режиссеры. Она и без того регулярно выражает недовольство, что я его официально не делаю главным.

— Знаешь, когда театр закроется, негодование нашей примы потеряет всякое значение. А если идти на поводу у нее, это непременно случится. Или ты в этом сомневаешься?

— Уже не сомневаюсь, — вздохнул Любашин. — Но кого назначить на эту должность? У меня подходящей кандидатуры на примете нет. Что скажешь?

Какое-то время Блюмкин молчал.

— Мне вчера стала известна одна новость. Пока о ней никто не знает, но мой знакомый финансовый директор из одного театра сообщил мне ее по секрету.

— Давай выкладывай, — нетерпеливо призвал Любашин, так как Блюмкин замолчал.

— Из Большого Академического театра увольняется Юхнов. Точнее, на самом деле его увольняют. В общем, история не совсем ясная, но может быть уже завтра он станет безработным.

— Ты с ума сошел! — Любашин даже поднял руки вверх. — Только нам ко всем бедам не хватает этого скандалиста. Насколько я помню, его выгоняют уже из третьего или четвертого театра.

— Возможно, я не считал, — пожал плечами Блюмкин. — Зато на его спектакли ломится зритель. И пишутся большущие рецензии.

— Ругательные.

— Разные. Много хвалебных и даже восторженных. Но даже, если ругают, это совсем неплохо. Куда хуже, когда совсем ничего не пишут, как о наших спектаклях. Другой кандидатуры не вижу, которая способна встряхнуть наше болото.

— Тебе не кажется, Яков Ефимович, что так недопустимо говорить о заведении, в котором ты получаешь зарплату.

— Сейчас тот случай, когда надо говорить правду. Или ты так не считаешь?

— Пожалуй, ты прав, — грустно вздохнул Любашин. И подумал, что если осторожный и практичный Блюмкин заговорил в таком ключе, значит, дела действительно хуже некуда. — Я подумаю над твоим предложением. А этот твой Юхнов согласится пойти в такой маленький театрик? Он же привык к большим и знаменитым.

— А это во многом зависит от того, насколько ты сумеешь быть убедительным. Прежде чем выходить на него, я бы на твоем месте хотя бы немного почитал о нем. Мой коллега говорил, что с ним трудно иметь дело. Но выбора-то у нас нет.