Водоворот

Владимир Гурвич

«Любашин вышел из департамента культуры и пошел по улице. Несмотря на начала сентября, было прохладно, дул промозглый сильный ветер, на небесах собирался дождь. Но Любашин ничего этого не видел, он слишком углубился в собственные мысли. А они заслоняли от него все, что происходило вокруг. Даже если бы началась метель, то, возможно, он бы этого сразу и не заметил. Только что произошло то, о чем говорилось давно, чего очень боялись, но надеялись, что не случится. Руководитель департамента культуры с сочувственным выражением лица, с извиняющей улыбкой на губах объявил, что театр снимается с государственного иждивения и отправляется в свободное плавание. «А там, уж как получится, выживет, значит, выживет, а если не выживет, то так тому и быть – придется навсегда закрыть его двери».

Сцена девятнадцатая

Юхнов знал за собой одну черту — он был склонен крушить то место, в котором оказывался. И не всегда это делал полностью обдуманно. Эта черта вызывала у многих резкое отторжение, лишала значительную часть союзников и единомышленников, что нередко приводило к тому, что он оставался в полном одиночестве.

Юхнов сам понимал, что не всегда был прав в своем стремление все разрушить и начать с чистого листа. Но подсознательно в нем жила потребность таких поступков. Он оправдывал себя тем, что это позволяло в кратчайшие сроки избавиться от всего того хлама, которое мешало возводить другое здание. Да, подчас в этих обломках заключалось что-то ценное, что стоило бы сохранить. Но где взять на это время и силы, чтобы отделить зерна от плевел. Гораздо лучше все сравнять с землей и приступить к строительству нового сооружения с нулевого цикла.

Но сейчас Юхнов немного неожиданно для себя решил не спешить, несмотря даже на то, что у него был совсем маленький срок на то, чтобы сделать театр самоокупаемым. Но он подумал, что лучше потратить некоторое время на то, чтобы понять, что следует оставить, а что безжалостно отправить в утиль. К тому же он решил, что ему надо некоторый период для окончательного формирования своей программы действий. Да, ему очень не терпелось приступить к работе немедленно, но если быть честным с самим собой — готов ли он по-настоящему это делать? Да, он верил в свой талант, в свои созидательные силы, но ведь их надо подкреплять реальной программой, а не только декларациями.

Юхнов решил пересмотреть для начала хотя бы часть репертуара. Вдруг он все же ошибается, не все так уж плохо в театре, возможно, есть что-то стоящее, что можно взять с собой в будущее. Конечно, контуры спектакля «Княжна Мери» повергли его в самый настоящий шок. Но неудача может постигнуть каждого, он сам имеет на своем лицевом счету несколько крайне плохих постановок. Юхнов отлично помнил, с какой радостью его недоброжелатели обсасывали его промахи. И он не хочет уподобляться им. Этому Егору Тимощуку надо дать шанс поправить свою репутацию. Не может быть, чтобы у него совсем не было успешных работ. Так редко бывает, когда все бездарно. Но все же бывает.

К тому же Юхнов хотел дать коллективу возможность немного успокоить эмоции. Разговор с Дивеевой оставил у него неприятный осадок; опять все идет по старой схеме, ведущей его прямой дорогой к конфликту со всей труппой. Возможно, эта дама не сильно преувеличивала, когда уверяла, что способна настроить в театре всех против него. С этим в жизни он уже сталкивался, а потому вовсе не считал подобные угрозы выдуманными. Как раз так часто и происходит, когда лидеры принуждают всех остальных занять солидарную позицию. В противном случае не согласных ждет остракизм. Тех же, кто готов подвергнуть себя подобному риску, всегда очень мало.

Поэтому в последующие дни Юхнов вел себя тихо. Он решил отложить ненадолго работу над новой версией «Княжны Мери». Он приходил в театр во второй половине дня, смотрел спектакли и уходил, почти ни с кем не пообщавшись. Сам же ясно видел, что находится под прицелом многих глаз; все ждали от него решительных шагов и удивлялись тому, что пока их нет.

После театра Юхнов обычно направлялся к Гиндину. Некоторое время назад по причине идеологических разногласий между ними образовалось некоторое отдаление. А вот сейчас они снова сблизились, и это ему нравилось. Он, Юхнов, обычно тяжело сходился с людьми, а вот расходился легко и быстро. А потому ценил дружбу с Михаилом. Несмотря на то, что их жизненные пути разошлись, он всегда считал, что между ними больше общего, чем со многими, если не с большинством его коллег по цеху. К тому же Гиндин, был тоже холостяком, но в отличие от него хорошо готовил. А в последнее время Юхнов вдруг обнаружил, как его организму сильно не хватает хорошей еды.

Они сидели на кухне, запивая обильный ужин, приготовленный хозяином дома, пивом. Внезапно Гиндин встал, подошел к окну и стал что-то внимательно разглядывать.

— Подойди сюда, — попросил он.

Юхнов подошел.

— Хочешь мне что-то показать? — спросил он.

— Да, — усмехнулся Гиндин. — Видишь, вон там стоит одинокая фигура.

— Да.

— Это шпик. Он следит за моим домом.

— Миша, ты это серьезно?

— Вполне. Я их с недавнего времени научился различать. Сначала, как и ты, не верил своим глазам. А теперь не сомневаюсь. Да они особенно и не таятся, следят почти открыто.

— Но зачем? Ты же не скрываешься ни от кого.

— Ты прав, ни от кого не скрываю, что являюсь противником нынешней власти. Поэтому она и следит за мной. Может, хочет запугать, может, боится, что я уйду в подполье. Кто его знает. Да и так ли это важно?

— А что важно?

Гиндин серьезно посмотрел на друга.

— Пойдем пиво пить.

Они снова сели за стол.

— Ты так и не ответил на мой вопрос, — напомнил Юхнов.

— Надо собирать силы в кулак. Мы очень слабы, потому что разъединены. И ты мог бы нам в этом помочь.

— Каким образом? Собрать всех оппозиционеров в зрительном зале нашего театра?

Конец ознакомительного фрагмента.