Наследники Мишки Квакина. Том II

Влад Костромин

Продолжение веселых и забавных приключений юных костромят Пашки и Влада, их заумного хвастливого отца, чопорной матери, глупых жадных родственников и друзей Книга содержит нецензурную брань.

Бойлер

— Валь, надо курей завести, — однажды сказал отец, пожирающий за завтраком яичницу на сале. — А то все бабки Дунины едим, пора бы и свои.

Бабушка Дуня была его матерью. Памятуя жоркую натуру сына, яйца нам передавала целыми лукошками.

— Вить, с курями возни много, — мать задумчиво созерцала свой стакан, наполненный каким-то травяным отваром, до которых была большой охотницей. — Кормить их надо, насесты там всякие, наседки, гнезда…

— Куры это не утки, дело не хитрое. Насест дети сделают, не все же им за моей спиной прятаться. Зерна я могу сколько угодно привезти, — взмахнул зажатой в кулаке вилкой. — Будут пастись в саду, травку щипать, козявок ловить, да нестись. Потом наседки появятся, разведем птичий двор, — мечтательно причмокнул испачканными жиром губами, — будем продавать.

— Не так это просто, — мать не скрывала скепсиса, — курей держать это не свиней. Свинья все жрет, а кура птица деликатная, она всякую дрянь жевать не станет.

— А они жуют? — подал голос Пашка.

Он был человеком кургузеньким и запуганным, но при этом весьма себе на уме и хитёр как сорок тысяч енотов. А еще, как матерая сорока, был падок на чужие вещи.

— Конечно, жуют, — прочавкал отец, — в нашей жизни все жуют. Валь, ты не права, — воздел вилку с куском сала к потолку. — Я агроном, а агрономия это царица наук. Уж с куроводством-то справлюсь. СтаршОй, — перевел на меня взгляд, — смотреть в рот человеку, который кушает, некультурно.

— Вить, он надеется, что ты не всю яичню умнешь, — объяснила мать, — и что-то ему перепадет.

— Молод еще яичницу жевать, — отец тщательно вытер сковороду куском хлеба, собирая уцелевший жир. — Вот разведем курей, тогда будет ему хоть яичница, хоть цельный омлет.

— А мне? — спросил Пашка, завороженно слушающий эту речь.

— Что тебе? — не понял отец.

— Мне олет будет? — Пашка перекроил лицо бессмысленно-мечтательной улыбкой.

Брат постоянно путал незнакомые слова.

— Будет, если будешь себя хорошо вести и слушаться старших, — отец встал из-за стола, — то непременно будет. Полакомишься вдоволь, сынок. СтаршОй, подбери к вечеру материалы, я приду и объясню, как насест делать.

— Какие материалы? — уточнил я, а брат достал потрепанный красный ежедневник за 1986 год и приготовился записывать.

— Гвозди в сарай принеси, молоток, — отец задумался, напяливая на лысеющую голову коричневую шляпу, — пилу еще…

— Топор, — подсказала мать.

— Топор, — отец согласно кивнул, — … пилу…

— Пила уже была, — сказал Пашка.

— Не сбивай, — как от назойливой мухи отмахнулся отец, — это другая пила, по металлу. Деревяшек всяких…

— Жерди круглые надо, — внесла свою лепту мать, — чтобы курица могла лапой написать, тьфу ты, совсем одурела с вами, охватить.

— А какой у нее охват? — спросил я.

— Какой? — мать задумалась и стала сгибать ладонь, что-то прикидывая. — Где-то вот так, — показала скрюченную ладонь.

— Валь, что ты несешь? — остановился на пороге отец. — На глаз прикидываешь, тоже мне, умная Эльза выискалась. Надо диаметр в два с половиной сантиметра.

— Это сколько? — спросила мать.

— Вот столько, — показал свой толстый указательный палец, — и еще чуток потолще.

— Так нормально? — засомневалась мать.

— Я же не из головы это взял, — солидно ответил папаша, — это справочные данные, обобщенные с учетом мирового опыта.

— Мирового опыта? — подозрительно сморщилась мать.

— А-то, — как укушенная оводом лошадь закивал головой отец, — про суринамских мусорных кур слыхала?

— Нет…

— А они есть! — торжествующе закончил отец и вновь вспомнил про меня. — Брусков притащи, досок ну и там по мелочи всего, — он сделал движение рукой, будто плыл шустрый головастик.

— Где бруски и доски взять?

— Ты что, дебил? — удивился отец. — Я тебя чему учу?

— Не своруешь, где возьмешь?

— Верно, вот и молодец. И смотрите, не попадитесь, а то позору из-за вас не оберешься потом, — вышел за дверь.

— Не гордыбачьте с отцом, — вставая, сказала мать, — ишь ты, выискались умники, — привычно отвесила Пашке мощный подзатыльник. Отвесила бы и мне, но поленилась обходить стол. — Какие сказал, такие жерди и тащите. Ладно, мне на работу пора собираться, — прошла в спальню.

Мы хмуро доели хлеб, Пашка попытался вылизать сковороду, но безуспешно.

— Нет ничего, — обиженно сказал он.

— После бати там ничего и не могло остаться, — я, как мог, утешил брата. — Если хочешь, то можешь из скорлупы яичной выпить, там немного могло остаться.

— А где эта кожура? — оживился брат, воровато оглянувшись на спальню — не подслушивает ли мать.

— Не кожура, а скорлупа. На кухне, возле плиты.

— Я сейчас, — брат ловко, как хорек, соскользнул с табурета и просочился на кухню.

Из спальни вышла переодетая мать.

— Смотрите, не попадитесь, — погрозила кулаком. — Пашка где?

— На кухню пошел.

— Зачем? — подозрительно, как старая кобра, уставилась на меня.

— За чайником.

— Ну ладно, до вечера, — напевая попурри из модных песен, выпорхнула из дома.

Из кухни с опаской вышел Пашка, жующий скорлупу.

— Ушла?

— Ушла. Доедай и тоже пойдем. Будем материалы добывать.

— У кого? — Пашка уселся и начал шумно прихлебывать остывший чай.

— Я вот подумал, можно прямо со склада взять. Там через лес недалеко.

— Поймают, — брат тревожно блеснул стеклами очков.

Склад стройматериалов располагался под открытым небом между конторским садом и лесопосадкой. От посадки его отделял хлипкий забор из порванной во многих местах металлической сетки. Мы прошлись по саду до болотца, свернули в посадку, пригнувшись перебежали дорогу, нырнули в другую посадку. Затаились, наблюдая за обстановкой.

— Поймают, — как надоедливый комар, нудел Пашка, часто лупая увеличенными стеклами очков глазами, — побьют.

— Чего нас побьют? — я примерился к прорехе в сетке.

— Поймают и побьют, — упрямо тянул свое брат.

— Не нуди.

Обидевшись, Пашка сорвал листья с молодой ракиты и начал молча их жевать. Я терпеливо наблюдал за складом. Все было тихо и спокойно, люди были на работе.

— Я пролезу, — окончательно решившись, сказал я, — и буду тебе передавать в дыру, а ты тут складывай. Там, если что, за бурьяном не видно.

— А если увидят?

— Если свистну, то убегай. Понял?

— Понял, — Пашка проглотил пережеванные листья и поправил картуз, который его заставляла носить мать. — А куда бежать?

— Домой беги. Куда же еще?

— Мало ли…

Я пропихнулся в прореху и начал бродить меж стопок дощатых щитов, оставшихся от несобранных домов, прикидывая, где в этом царстве деревянных прямых могут быть круглые жерди. Обойдя склад, из подходящего приметил лишь кучу тесинок и штабель брусков. Начал таскать бруски к дыре и передавать.

— Не хватит еще? — тревожно спросил Пашка минут через двадцать.

— Ну… — я почесал затылок, — может и хватит. Сейчас еще чуток и все, — приступил к тесинкам.

— Мы столько не унесем, — вскоре снова подал голос брат.

— Ладно, хватит, — я дошел до широкого проема, через который на склад заезжали, вышел, обошел угол и по посадке дошел до брата.

— Сначала перенесем через дорогу, а потом оттащим домой, — посмотрев на материал, решил я.

Шустро, как крысы, за несколько раз перетащили краденое через пыльную дорогу.

— Сходи за тачкой. На тачке быстрее отвезем. За пару раз обернемся.

— Я боюсь идти один, — замялся Пашка, — вдруг кто-нибудь нападает?

— Тогда стой тут, карауль, а я схожу.

— Тут меня могут поймать и побить, — скорчил обиженную гримасу. — Мамка говорила, чтобы ты меня не бросал.

— Тогда ты иди за тачкой. Мне отсюда тебя видно, и если кто-нибудь нападет, то…

— Хорошо, — поминутно оглядываясь, Пашка нервной рысью потрусил к дому.

Вернулся с тачкой, которую полгода назад где-то стянул отец. Погрузились и стали ее толкать. Тяжело, но шла.

— Мы как курлаки на Волге, — пропыхтел Пашка.

— Во-первых, бурлаки, а не курлаки, а во-вторых, там они тянули, а мы толкаем.

— Давай тянуть.

— Лямки нужны.

Притащились домой, сволокли добычу в сарай, вернулись за второй порцией, привезли и ее.

— Где жерди будем брать? — задумчиво рассматривая добытое, спросил я. — Есть мысли?

— У той бабки, что по Садковской улице живет, забор из таких круглых, можно взять.

— У Максиманихи?

— У вредной этой, — закивал брат.

— Точно, можно со стороны леса подобраться и вырвать из забора, — «загорелся» я. — Пошли, только надо веревки взять.

За веревками не надо было далеко ходить. В кладовке на веранде стояло две катушки белых капроновых ниток, украденных с работы отцом. Отхватив пару кусков веревки, мы отправились в путь. Сначала через сад, потом через перекресток, нырнули в продолжающуюся посадку. Поравнявшись с карьером, свернули влево. Вышли из перелеска и не спеша потащились по полю вдоль околицы. Вот и плоховатый забор. Собаки бабка на свою беду не держала. Я начал вырывать из живописного плетня подходящие по размеру круглые палочки, а Пашка прихватил две треснувшие глиняные крынки, висевшие на столбах.

— Зачем они тебе?

— В хозяйстве всегда пригодится, — выдал брат усвоенную от отца мудрость. — Не своруешь — где возьмешь?

— Пора валить, — я шустро связал жердочки в вязанку, закинул на спину и поспешил к посадке.

Пашка с крынками пыхтел следом, напоминая Пятачка, несущего за Винни-Пухом медовый запас. На перекрестке нелегкая вынесла навстречу деда Бутуя и его собачонку Каштанку.

— Знать, хворост собирали, хлопцы? — дед широко расставил ноги в побитых жизнью валенках, прочно утвердившись на нашем пути, и пыхнул духовитой самокруткой. — Аль по грибы ходили? — хитро прищурился.

— По грибы, — мелко-мелко, как китайский рикша, закивал головой Пашка.

— С горшками? — разглядел груз дед.

— А что тут такого? — спросил я. — Мы же не с чемоданом ходили, в конце концов.

— Есть грибы? — подумав, пожевал губами дед.

— Есть.

— Какие?

— Какие? — теперь задумался я, что соврать настырному старикану. — Всякие…

— Сырогрызки!!! — отчаянно выкрикнул решивший прийти мне на помощь Пашка.

— Чего это он? — попятился Бутуй, едва не наступив на Каштанку.

Каштанка злобно зарычала, но предпочла убраться из-под ног.

— Сыроежки, в общем, — перевел я. — Он слова у нас путает.

— Ну, тады ладно, — Бутуй аккуратно засунул окурок в карман потрепанного пиджака и потянулся. — Тады оно того, свойственно. От же ж йоксель-моксельники, — крякнул.

— Мы пойдем? — спросил я.

— Идите, — шустрый старикан прикурил следующую самокрутку, — коли от старших ума набраться не интересно, то ступайте.

— Нам интересно, — дипломатично сказал я, — просто дел дома много, а то бы послушали.

— Не смею задерживать, — дед изобразил щелчок каблуками, что в валенках смотрелось угнетающе, и, напевая «На сопках Манчжурии», пошел по своим делам.

Каштанка угрожающе посмотрела на Пашку и, выпятив челюсть, гордо прошествовала мимо. Мы кинулись в сад, чтобы еще кого-нибудь не вынесла нелегкая.

— Заподозрил он нас, — скулил Пашка, — всем расскажет.

— Кому он расскажет?

— Всем!

— Про что?

— Про все!

— Не выдумывай ты, — дошли до дома. — Ничего он не понял, подумал, что ты дурачок.

— А-а-а, тогда ладно, — успокоился и водрузил трофейные горшки на подставку для обуви, стоявшую на крыльце. — Папке покажу.

Я отнес жерди в сарай.

Вечером папаша явился с работы слегка подвыпивши.

— Как дела, архаровцы?

— Я горшки добыл, — похвалился Пашка.

— Ночные? Из детского сада?

— Нет, с забора.

— Покажи.

Пашка приволок трофеи и гордо продемонстрировал.

— Мародерствуешь, — отец досадливо закурил «Приму», — и тащишь домой дрянь всякую. Горшки треснутые, ни на что путное не годны.

— Мы гнезда в них сделаем, — скромно потупился Пашка, — для куриц…

— Гнезда? — отец ожесточенно, будто коросту, почесал лысину, а потом постучал пальцем по горшку. — Из этого? — постучал пальцем Пашке по лбу. — А ты не такой дурак, как маменька твоя, весь в меня. Ты чем порадуешь? — пожелтевший от никотина палец уткнулся в меня.

— Мы брусков принесли, жердей, тесин.

— Где взяли?

— Со склада, что возле сада.

— Молодцы, догадались, так держать! Никто вас не видел?

— Нет, — переглянувшись, в один голос сказали мы.

— Хвалю, — встал со стула, — айда в сарай, будем строить куриное царство.

Он бодро ломанулся на выход, мы, как журавлиный клин на юг, потянулись следом.

— Табуретку возьмите, — оглянувшись, велел отец.

В сарае он уселся на табуретку и начал руководить.

— Вон ту доску прибейте к стене. Нет, ниже, нет, выше, ровнее, еще ровнее, вот так. Колотите ее.

Пашка помогал, придерживая, я приколачивал.

— Вроде неплохо, — отец критически осмотрел нашу работу. — Для таких криворуких как вы, вполне прилично, — достал из внутреннего кармана «четверку», глотнул, закрутил, спрятал обратно.

— Теперь вон ту доску, нет, не ту, да, ту, вон на ту стену.

— Она же кирпичная, — сказал я.

— И что?

— Как к кирпичу прибивать? — спросил я.

— У неумехи руки не болят. В раствор бей. Всему учить надо, — сокрушенно вздохнул отец, — ничего сами не могут сделать.

С грехом пополам, погнув три гвоздя, прибили доску.

— Куроводство наука точная, — папаша изволил подняться и померить рулеткой. — Криво, но да ладно. Тут по бруску, потом отпили тут, — указующий палец порхал, как безумная бабочка, — потом вот так, как ножки.

Он снова рухнул на табурет, мы стали выполнять.

— Куры могут даже глистов жрать, — разглагольствовал отец. — Да, глисты вам не клесты, вот. Теперь жерди колотите. Не так. Поперек засаживайте. Левее! Ниже! Прибивай, — снова хлебнул водки. — У меня глаз-алмаз, я малейшую неровность вижу. Учитесь, пока я жив.

— Где эти падлы? — раздался от входа голос матери.

Пашка затравленно оглянулся и пугливо вжался в угол.

— Сейчас поубиваю! — подошла и заглянула в закуток. — Вы что творите, уроды?

— А что мы? — угрюмо спросил я, понимая, что отсюда не сбежишь.

— Вы какого рожна по грибы таскались?! — кипятилась мать. — Вам кто разрешил в лес ходить?

— Не ходили мы по грибы…

— Еще и врешь, скотина! — мать схватила молоток и двинулась ко мне. — Матери, которая тебя обстирывает и кормит, врешь???

— Да не ходили мы! — закричал я. — Это специально Бутую сказали!

— Вас Бутуй на складе видел? — встревожился отец.

— Нет, не на складе, а на перекрестке, что напротив Пищуков.

— Чего вас туда черт понес? — не поняла мать.

— Жерди добывали.

— Откуда там жерди?

— У Максиманихи из плетня вытащили, — сжавшись в ожидании побоев, признался я.

— Так этой склочне и надо, — сказала мать, опустив молоток. — Будет знать, как трепаться, а то язык, что твое помело.

— Мне вы сказали, что вас никто не видел, — воспользовался паузой отец. — Обмануть батьку родного пытались? За что? — жалобно всхлипнул. — За что?

— Уже набрался, — брезгливо посмотрела на него мать. — Курятники нам делать некогда, нам рюмка важнее.

— Ты, Валь, прямо как крепколобая! Ничем тебя не прошибешь! Умолкни, женщина! Ты совсем без царя в голове. Я делаю самую трудную часть работы — разумно руковожу процессом. Гвозди забивать любой дебил, вроде нашего Владика, может, а руководить это не просто молотком махать. Тут нужен талант, опыт, образование и особые знания, — покачнулся.

— Много ты в таком состоянии наруководишь? Иди лучше спать, жертва зеленого змия, — потянула его за рукав, но не тут то было.

— Уйди, женщина! — вырвал рукав. — Директор, как капитан корабля, покидает свой пост последним! Сама иди! У нас тут дело. Врагу не сдается наш гордый «Варяг», — заголосил.

Корова тревожно замычала, услышав пение.

— И черт с вами! — мать развернулась и пошла прочь. — Но если насест не сделаете, падлы купоросные, то домой лучше не заявляйтесь! Потравлю! Раскособочу!

До двух часов ночи делали насест под тусклым светом лампочки.

— Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, — вполголоса напевал отец, — когда тревожит геморрой, ля-ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля-ля. Отличная штука, — наконец зевнул. — Паш, поболтайся на нем, проверим.

— Боюсь.

— Влад, тогда пробуй ты.

Я ухватился за доски, поджал ноги… С грохотом приземлился на пол.

— Надо доски толще делать, — посмотрел на развалины отец. — Завтра так и сделаем, а теперь пора спать.

— А мамка? — спросил Пашка.

— Что мамка? Сиську потерял?

— Она же сказала, что не пустит домой.

— Она спит давно, — отец устремился из сарая. — Если проснется, скажем, что сделали. Мозги у нее куриные, ночью все равно проверять не пойдет.

— Пап, тебя правда зеленая змея укусила? — потянулся за отцом Пашка.

— Знаешь, есть люди, которые страдают запором, но есть и другие.

— Какие?

— Которые запором наслаждаются, хи-хи-хи. Влад, табурет не забудь.

На утро мать первым делом ломанулась в сарай. Прибежала обратно взбешенная.

— Вы что там настроили, бездари???

— А что случилось? — безмятежно спросил отец, намазывая на толстый кусок вареной колбасы смесь сметаны, горчицы и хрена.

— Что вы сделали??? — мать задохнулась от негодования. — Какая-то лепиздряйка, а не насест.

— Насест сделали, — отец со вкусом вгрызся в свой «гамбургер», — согласно мировым стандартам. Ты, Валентина, не видишь дальше своей тарелки, — стремительно очищая сковороду, степенно рассуждал.

— Чего это я не вижу? — начала лихорадочно метаться по прихожей. — Ась? — приложила ладонь к уху, будто прислушиваясь.

— Конструкция собрана, осталось утвердить ее на опоры.

— На какие такие опоры? Эта груда хлама по-твоему на что-то годна?

— По-моему, да, — отец вымокал сковороду недоеденным кусочком хлеба и протянул его Пашке. — На, полуночник, ешь, заслужил.

Пашка жадно проглотил пропитанный жиром кусок.

— Размеры продуманы, — продолжал отец, — все просчитано.

— Я тебе не скотница какая-то, чтобы в этом разбираться! — вспыхнула мать. — Только ваша конструкция может рухнуть с опасностью для жизни.

— Исключено, — авторитетно заявил отец.

— Хорошо, — взяв себя в руки, плюхнулась на стул, — если все действительно так, то когда кур привезем?

— Кур? — отец встал из-за стола и рассеяно почесал лысину. — А вот в субботу и привезем.

— Почему в субботу? — подозрительно прищурилась мать.

— В субботу евреи не работают, — отец подхватил висящую на рогах шляпу и направился на выход.

— Евреи тут при чем? — не поняла мать.

— При том, — палец отца значительно указал на потолок. — При том, — понизив голос, повторил он и скрылся за дверью.

Мать вопросительно посмотрела на нас.

— Нам можно не работать в субботу? — осторожно спросил Пашка.

— Ты и без суббот не шибко обработался, — одернула мать. — Вас это не касается, это для нормальных. После завтрака идите свой насест утверждайте. К вечеру чтобы стоял как камень, — встала со стула и пошла собираться на работу. — И посуду не забудьте помыть, — обернулась на пороге спальни. — А то привыкли за мамкиной спиной прятаться.

Она ушла на работу, мы стали греть в большой кастрюле воду для мытья посуды.

— Как нам сделать этот подсест? — волновался Пашка. — Она нас убьет!

— Бруски по бокам вместо досок заколотим, — решил я, — они лучше держаться будут.

Бруски помощнее привычно добыли на складе. Весь день колотили, пугая свиней, подозрительно следящих за нами сквозь щели в деревянной стене.

— Я так оглохну скоро, — пожаловался Пашка.

— Если не сделаем, то оглохнуть не успеешь, — разгибая уставшую поясницу, успокоил я, — мать раньше придушит. Потерпи, сделаем и отдохнем тогда.

— У них же еще и мясо вкусное? — осторожно спросил Пашка.

— Ну… да, — сам я куриное мясо видел только в больничных бульонах, — вроде свинины, только светлее.

— Жирное?

— Ну… — все мои знания о курах исчерпывались электронной игрой «Ну, погоди», отнятой братом у нашей двоюродной сестры Маринки¹.

Утром в субботу отец поехал в райцентр за курами.

— Где он пропадает? — волновалась мать, хлеща чай из стакана. — У меня уже прямо мозги врозь от волнений.

— Чего ты волнуешься? — спросил Пашка.

— Потому, что у меня интуиция…

Отец вернулся после четырех часов дня.

— Здрасте вам в шляпу! — в дверях показался отец с мешком за спиной.

— Приехал! — возликовал Пашка. — Папка приехал!

— За мной! — тоном зовущего на штурм крепостной стены заорал папаша и пошел в сарай.

Мы, оживившись, бросились следом.

— Вот тебе и юбилей! — пришлепнул каблуками штиблетов отец и, опрокинув дерюжный мешок, выпустил под тусклый свет лампочки четырех понурых куриц. — Вот наши красавицы!

— Это что? — мать брезгливо ткнула пальцем в птичье прибавление. — Ты их с колбасного завода выкупил или на помойке подобрал?

— Отличные куры, — фальшиво улыбнулся отец. — Брюнгильдская порода, дипломированные.

— Витя, ты где их взял? — подозрительно уставилась на него мать.

— Купил! — гордо выпятил грудь отец, — там еще петух… — пнул мешок. — Вылезай, пернатый.

Из мешка выбрался помятый ощипанный птиц, напоминающий «блудного попугая» и затравленно огляделся по сторонам. Заметив отца и безошибочно признав в нем главного, мелкими шажками подобрался к нему и замер у ног, склонив голову набок и свесив крылья, похожие на пыльный потертый половик.

— М-да, — мать осмотрела приобретение. — Обогатились…

— А что такого? Что такого? — петушился отец. — Могла сама поехать и купить.

— Ты же специалист!

— Я агроном, а не куровод! — задрал нос отец.

Петух повторил его движение.

— Ничего нельзя доверить!

— Да ну тебя! — отец достал сигарету и досадливо закурил. — Нормальные куры и совсем недорого. Петух так вообще красАвец.

— Ты посмотри на них! Их же надо подсаживать на насест!

— Это у них акклиматизация. Придут в себя и взлетят. Глянь, какие у петуха глаза умные.

Словно подтверждая, петух вдруг звонко закукарекал. Пашка в страхе шарахнулся, ударившись спиной о стенку свинарника.

— Чего это он? — испуганно спросил брат.

— Он так время отмеряет, — солидно объяснил отец.

— И сколько времени?

— Без трех минут пять, — посмотрел на часы. — Спешит немного.

— Может его подвести можно? — спросил Пашка.

— Я тебе не Лысенко, кур воспитывать!

— Два дебила, — прокомментировала мать. — Что сын, что отец, два сапога пара. У обоих мозги набекрень.

— Да ну тебя! — отец в сердцах швырнул незатушенный окурок в угол и пошел домой.

— Затуши, — велела мне мать, — это источник пожара.

Я поднял сигаретный трупик, затушил последнюю искру жизни о шершавый кирпич стены и выбросил в приоткрытое оконце на навоз. Мать подняла ближайшую курицу и усадила на насест. Та крепко вцепилась в перекладину, со страхом глядя на нас.

— Висит, — прокомментировал Пашка и подошел поближе, чтобы лучше видеть.

— Еще бы, — подтвердила мать и посадила на насест вторую курицу. — Ваш батя из-за своей лени даже в носу поковыряться не может. Без меня бы давно загнулся. А за мной как за каменной стеной, — третья курица оказалась на третьей перекладине.

— Как счеты, — сказал Пашка, созерцая эту картину.

— Есть такое, — подумав, согласилась мать. — Влад, посади петуха.

Я осторожно подошел к птице, которая с сомнением смотрела на меня, и попытался взять в руки. Петух вежливо, но настойчиво освободился и, сделав от меня шаг, снова застыл. Я опять взял его и снова он вывернулся.

— Такой же немощный, как батя, — язвительно сказала мать и ловко подхватив птица поставила его на насест.

Взмахнув крыльями, петух приземлился на пол.

— Тупой, как и все мужики, — сказала мать. — Сиди внизу, пускай на тебя серут, — решила она.

— А он сам взлететь не может? — спросил Пашка.

— Ты что, дурак? У домашних кур крылья ни чтобы летать, а чтобы хлопать, декоративные.

— Дегорадивные, — повторил Пашка, записывая новое слово в книжечку.

— Пошлите домой, бестолочи.

— А когда они яйца снесут? — словно щенок забегая вперед и преданно заглядывая матери в глаза, спросил Пашка.

— Бог даст, завтра начнут.

— А много они несут?

— По яйцу в день при хорошем раскладе.

— А у нас расклад хороший? — не унимался брат.

— Как кормить и заботиться будем.

В прихожей за столом сидел отец и задумчиво смотрел в окно на двор сквозь граненый стакан с коньяком.

— Как светофильтр, — философски заметил он. — Меняет освещение и давление.

Судя по полупустой бутылке, это был не первый стакан.

— По какому поводу банкет? — сварливо осведомилась мать.

— Прибавление в хозяйстве, — не моргнув глазом, ответил отец. — Имею полное законное право.

— Чем кормить твое прибавление будем?

— Я мешок зерна спер, в машине лежит. Влад, как стемнеет, перенеси мешок в дровник.

— Вить, ты ошалел? Ребенку такую тяжесть таскать. Он же надорвется. Сходи, сам принеси.

— Он будущий воин, пускай привыкает, — будто от назойливой мухи, отмахнулся отец. — Я в его годы уже вагоны разгружал.

— Какие ты вагоны разгружал? Где?

— Ну… — отец замялся, — … возле деревни…

— У вас там отродясь никакой железной дороги не было, — уличила мать.

— Ну… — задумался и начал ожесточенно скоблить ногтями лысину. Стимуляция помогла, — была, только она секретная была и никто про нее не знал.

— Дурак ты, Витя, — разочарованно вздохнула. — И чего я только польстилась на тебя?

— Умнейше, красивше и сильнейше нас нет никого, — будто масло на сковороде, расплылся в пьяной улыбке отец.

Ночь прошла без происшествий. Утром нас разбудил крик матери, пошедший доить корову.

— Поубиваю, падлы безрукие! — гремя пустым жестяным ведром, кричала она.

— Валь, что случилось? — зевнул отец.

— Обвалилась ваша хреномантия!

Оказалось, что ночью куры собрались на одной перекладине и она сломалась.

— Ничего нельзя доверить! — бушевала мать. — Насест и тот не в состоянии сделать!

Мы с братом виновато молчали, а отец, схватив колбасу, ушел из дома без завтрака. Через два часа привез толстые круглые палки.

— Черенки от лопат и грабель, — выгружая, объяснил, — зацепил на складе по случаю. Приколачивайте их.

День ушел на замену перекладин.

— Мы с тобой теперь как строители, — рассуждал Пашка, — можем дома строить.

— Коммунизм, — я попал молотком по пальцу и теперь стоял, пытаясь справиться с болью.

— Можем и коммунизм. Пойду пока на курей посмотрю, ага?

— Сходи.

На время ремонта куры были выпущены пастись в ископытченный двор, где мирно щипали скудную травку, уцелевшую после коровы и свиней, и квохтали о чем-то своем.

— Как они зерно грызут? — вернувшись, спросил Пашка. — Я попробовал, оно же твердое.

— Клювы мощные, вот и грызут.

— Она же и клюнуть может? — насторожился брат. — Больно будет?

— Если в глаз только, но тебе это не грозит.

— Вдруг очки разобьет? Меня же тогда мамка убьет.

Очки у Пашки видели виды. Пару раз он их ломал, но из экономии новых не покупали, а прикладывали к оправе палочки и заматывали синей изолентой. Изоленты отец у «шефов» на заводе наворовал вволю и ее не жалели.

— Убьет, за очки точно убьет. Пошли дальше делать.

К вечеру удовлетворенно осмотрели дело своих рук.

— Выдержит? — спросил Пашка.

— Вроде должны, — ухватившись за замененные перекладины, я потряс насест. — Слона выдержит.

— Это хорошо. Проверять будем?

— Да ну их, — подумав, решил я. — Еще помнем что-нибудь в курице, потом крику будет.

Мы вышли из сарая и застыли.

— Их шесть стало? — растерялся Пашка. — Это у них цыпленок?

Белый «цыпленок» был крупнее нашего петуха и яростно клевал насыпанное в деревянное корыто зерно. Петух злобно клекотал, но приблизиться боялся.

— Это чужой, не наш.

— Он наше зерно жрет, — изумленно сказал Пашка. — Он ворует наше зерно! Если батя узнает, то…

— Надо его поймать, — решил я.

— А если клюнет? — попятился Пашка.

— Не клюнет, мы его ведром оглушим.

Подхватив стоявший с приходу жестяной подойник, я стал подкрадываться к белому наглецу. Он косился на меня, но продолжал пожирать зерно. Когда оставалась лишь пара шагов, он поднял голову и пристально посмотрел на меня.

— Клюнет, — нервничал Пашка. — Смотри, он тебя клюнет! У тебя очков нет, он тебе глаз выбьет.

— Не каркай! — прицелился.

В это время наш петух, воспользовавшись тем, что внимание соперника было сосредоточено на мне, кинулся на него и сильно клюнул в затылок. Белый пошатнулся. Наш бил еще и еще, пока пришелец не рухнул клювом в пыль. Петух отошел от поверженного и гордо прокукарекал. Я накрыл лежащего ведром.

— Ловко как, — восхитился брат, — прыг, скок, клювом щелк, — начал прыгать по двору, исступленно размахивая руками и размахивая головой, изображая недавнюю битву.

Петух, посмотрев на это, тоже начал скакать и кукарекать. Куры радостно кудахтали и спешили под шумок набить зобы отвоеванным зерном. Брат от избытка чувств тоже начал кудахтать. Эту идиллическую картину застала идущая с работы мать.

— Совсем ополоумели. Павел, немедленно прекрати этот балаган! Хватит изображать из себя придурка. Тебя и так в армию не возьмут.

Брат испуганно замер на половине прыжка и едва не упал.

— А то допрыгаешься до спецшколы, — продолжала мать. — Насест готов?

— Так точно! — с привитой отцом четкостью отрапортовал я. — Насест готов!

— Чего тогда скачете, как козлы горные?

— Мы чужого цыпленка поймали, — доложил Пашка, преданно глядя на мать.

— Где?

— Жрал наше зерно.

— Покажите, — мать подошла ближе, — где он?

Я снял ведро, мать наклонилась.

— Бройлер… Чужой… Почему он лежит?

— Это наш петух его оглушил, — сказал я.

— Молодец. Петух, а не вы. Чего стоите, как засватанные? Чего ждете?

— А что делать? — не понял я.

— Снимать штаны и бегать, — передразнила мать. — Грузи его в ведро и неси туда, где свиньям варишь.

— Зачем?

— Зарубим, — спокойно сказала мать.

— Он же живой, — сказал я.

— Назвался груздем — полезай в кузов. Он чужой и вкусный! — отрезала мать. — К тому же, он воровал наше зерно. Положишь его шеей на пень и отрубишь голову. Потом расскажу, как потрошить и ощипывать. Иди, что ты стоишь? Ты же будущий воин, — глумливо сказала она и пошла в дом.

Я взял обреченную птицу и обреченно понес.

Стоял у нас во дворе металлический обод от тракторного колеса, с вырезанным сбоку отверстием для дров. На него ставилась длинная сорокалитровая выварка из нержавеющей стали. В любую погоду: в снег и дождь, в грозу и вёдро, град и буран, приходилось мне разжигать огонь под этой вываркой и, постоянно подбрасывая дрова, караулить, пока вода закипит. Даже падающие с неба камни не могли освободить от этой обязанности. Когда вода закипала, засыпал туда комбикорм и заваривал, помешивая длинной узловатой палкой. Потом снимал и ставил следующую выварку. А дальше надо было в большом чугунке с дыркой от пули картошки сварить для тех же поросят. Так весь вечер возле этого костра и проводил, под дождем и снегом, среди комаров и разного гнуса.

Положил петуха на пень, достал спрятанный за калиткой топор. Подкравшийся Пашка смотрел с острым любопытством, возбужденно подрагивали, словно хоботок насекомого, очки. Я стоял и чего-то ждал.

— Чего ты ждешь? — не выдержал Пашка.

— Он же живой, — попытался объяснить я. — Он дышит.

— Руби скорее, мамка успеет на ужин сготовить!

— Он же живой, как ты не понимаешь?

— Руби, а то опять один горох вечером жрать! — горячечно сказал Пашка.

Отец где-то спер целый мешок гороха и мать из экономии постоянно варила его нам. Вздохнув, я резко опустил топор на покорно вытянутую шею. С легким хрустом перьев голова отделилась и отлетела к забору. Из обрубка шеи ударила длинная струя крови. От неожиданности я отпустил тушку и обезглавленный птиц рухнул с пня. Упав на землю, он вскочил на ноги и, поливая кровью, словно из брандспойта, кинулся прочь, в сад. Я остолбенело смотрел вслед. Пришел в себя только от воплей брата.

— Уйдет! — верещал он. — Уйдет!!!

Схватив полено из кучки, приготовленной на вечер, он с неожиданной ловкостью, будто заправский городошник, швырнул его вслед беглецу, снеся бойлера, словно кеглю.

— Попал!!! — заорал Пашка и начал скакать по двору, улюлюкая и изображая свой недавний танец.

От сарая к его воплям добавилось кукареканье петуха. На шум из дома вышла мать.

— Опять скачешь, кособокий? — брезгливо поморщилась. — Знать, не устал. Ты чего стоишь, шупальца свесив? — перевела взгляд на меня. — Зарубил бройлера? Где тушка?

— Он убежал, — признался я.

— Безмозглый, весь в отца, — поставила диагноз. — Это у тебя от того, что шапку не носишь. Смотри, мозги вытекут, безмозглым станешь.

— Я его подбил! — ликующе вклинился Пашка.

— Кого ты подбил, кочерыжка моченая? — спросила мать.

— Влад ему голову отрубил, а он тикать, а я поленом его, — хвастался брат.

— Хоть у кого-то здесь мозги с моей помощью работают, — похвалила. — Вовремя я за твое воспитание взялась. Теперь принеси добычу.

Пашка, схватив еще одно полено, пошел за тушкой.

— А ты не стой столбом, а то голуби гнездо совьют, разжигай костер, — велела мне мать. — Надо будет воды нагреть, чтобы петуха ошпарить.

— Зачем?

— Так ощипывать легче, неуч, — приняла из рук Пашки окровавленную птицу и положила на заборный столб. — Пускай пока полежит. Воды поставь полвыварки. Как закипит — меня позовете.

Она ушла в дом, а мы привычно раскочегарили костер. Когда он разгорелся, я оставил Пашку подбрасывать дрова, а сам взял два ведра и пошел в дом за водой. Мать разговаривала по телефону, судя по всему, с Зиночкой — своей подругой по бухгалтерии.

— Такое мещанство вокруг, — жаловалась желтой телефонной трубке, пока я наполнял ведра водой в ванной комнате, — что я просто задыхаюсь как в хлеву. Так тяжело, все вокруг глупые, завистливые обыватели, норовят украсть, обмануть, объегорить. Дети и те как каторжники малолетние.

Вынес воду, поставил выварку на обод, налил в нее. Пашка задумчиво тыкал пальцем в сруб петушиной шеи и потом слизывал с пальца кровь.

— Живучий какой, — сказал он. — Чуть не убежал.

— Угу, — я смотрел на пламя, борясь с тошнотой.

— Может, еще какой-нибудь к нам придет? — воровато оглянулся.

— Угу… — подбросил в пламя дров.

— Теперь знаем, как их рубить, — не унимался мелкий надоеда. — Надо голову поискать, а то украдут.

— Точно.

Вода закипела, Пашка позвал мать. Она пришла с кастрюлей и ножом. Брат волок следом таз.

— Клади куренка в таз, — командовала мне мать. — Теперь поливай кипятком. Паш, возьми за лапы эту падаль, только осторожно, не обожгись. Влад, лучше лей, не жалей. Теперь щипайте.

Мы начали отдирать мокрые скользкие перья.

— Шибче щипите, каторжники, скоро батя с работы придет, а у нас еще и конь не валялся.

С грехом пополам ощипали птицу.

— Павел, опять бери за лапы, Влад, возьми нож и вспори брюхо.

Я провел ножом по животу, из разреза хлынули петли кишок и что-то желто-зеленое, пошел резкий запах.

— Он не пропал? — заволновался поморщившийся Пашка.

— Нет, все нормально, это потрошки так пахнут.

— А их едят? — жадно спросил брат.

— Еще как, — подмигнула. — Как пожарим с луком, так тебя за уши не оттащишь.

— А мы пожарим? — облизнулся Пашка.

— Конечно, — успокоила. — Влад, теперь промой брюхо изнутри, внутренности пополаскай. Молодцы, — уложила птицу в кастрюлю. — Я пошла готовить ужин, а вы сварите свиньям. И перья под яблоней в саду заройте, это полезно.

— А из головы можно что-нибудь приготовить? — смущенно спросил Пашка.

— Что из нее можно приготовить, если она у тебя пустая? — удивилась мать.

— Из куриной, — показал запыленную голову.

— Возьми, — проявив щедрость, разрешила мать, — я ее тебе сварю, заслужил.

Пашка раздулся от гордости, напомнив пьяного отца, тешащего свое мелочное самолюбие. Она ушла, а мы остались готовить корм свиньям. Когда зашли в дом, по нему плавал аромат жареного мяса и баритон Добрынина.

— Ты петуха жаришь? — сглотнул слюну брат.

— Сначала сварила, теперь обжариваю с луком, — перекрикивая магнитофон, отозвалась из кухни мать. — Как батя приедет, так станем ужинать. Потерпите.

Мы зашли в свою комнату и сидели, ожидая ужина. Отец, войдя, принюхался и насторожился.

— Валь, ты где мясо взяла?

— Детям спасибо скажи, — выключив магнитофон, похвалилась. — Добытчики, не то, что ты.

— СтаршОй, младшОй, сюда идите, — позвал нас отец, плюхаясь в продавленное кресло. — Откуда мясо?

— Бойлер воровал наше зерно, Влад его убил, — шустро доложил Пашка, — он стал убегать, а я его поленом! Вот!

— Ничего не понял, — помотал крупной головой отец.

— Он без головы побежал, — начал объяснять я, — а Пашка по нему полено швырнул.

— Ну что я могу сказать? — внушительно начал отец. — Вы проявили неожиданную смекалку и разумную инициативу, за что вам объявляется благодарность. Ура!

— Ура!!! — закричали мы.

— Свободны, можете оправиться и перекурить, — отпустил нас отец.

— А мясо? — робко спросил Пашка.

— Какое мясо? — удивился отец.

— Бойлера…

— Мясо это на усмотрение Валентины Егоровны, — кивнул на мать, которая словно черепаха из панциря высунула голову из кухни и подслушивала. — Мясом она заведует. Понял?

— Так точно, — вяло ответил брат.

— Ну, ступай, играй, веселись, что вы там делаете в свое личное время, — махнул рукой, и, достав сигареты, с наслаждением закурил.

На ужин мать торжественно водрузила посреди стола сковородку.

— Вот, кушайте на здоровье, — щедро сказала она и начала делить куренка.

Отхватив бедра, разложила себе и отцу по тарелкам. Мне досталась шея, а Пашке гузка.

— Все по-честному, — закрыв сковородку крышкой, сказала мать. — Ты, Павел, задним умом крепок — тебе гузка. Ты, Влад, вечно лезешь поперек батьки в пекло — тебе шея. А мы с отцом старенькие уже — нам по ножке, чтобы ходили подольше, да вас на себя тянули. Мы же должны вас постоянно пинать, чтобы вы не ленились и стали людьми.

— Быть посему, — провозгласил отец, успевший за время дележки налить себе стакан водки. — Приступаем к вечернему приему пищи, — махом опрокинул в себя стакан, крякнул и стал ожесточенно пожирать ножку.

Мы ели молча, радуясь, что по случаю праздника мать сготовила макароны.

— Раньше короли костями в шутов бросали, — отец задумчиво осмотрел тщательно обглоданную кость и перевел взгляд на Пашку.

— Витя, не вздумай! — всполошилась мать. — Потом по всему дому на линолеуме будут жирные пятна! Прекрати!

— Ладно, уговорила, — налил еще стакан. — Давай еще порцию.

Мать сняла крышку и вновь начала орудовать ножом.

— Вы нам в старости надеждой и опорой должны быть — вот вам по крылу, — на наши тарелки шлепнулись шматки мяса. — А нам с Витей по-стариковски, — отцу в тарелку угнездилась грудина, а матери — все остальное. — Вот и кончился кур, — вздохнула и принялась терзать свою долю.

— Так мало, — вздохнул Пашка.

— Поймаете еще, будет больше, — ободрил отец, выпив водку и вгрызаясь в пласты белого мяса. — Я тебе потом дам косточки обглодать и хрящики пожевать, — расщедрился он.

— Хрящики очень полезны в твоем возрасте, — подтвердила мать. — Для костей и так в целом.

Так закончилась наша первая добыча. Назавтра нас снова ждал горох и сваренная голова специально для Пашки.

Примечания

1

См. рассказ «Ну, погоди!»