Наследники Мишки Квакина. Том II

Влад Костромин

Продолжение веселых и забавных приключений юных костромят Пашки и Влада, их заумного хвастливого отца, чопорной матери, глупых жадных родственников и друзей Книга содержит нецензурную брань.

Ух ты, Масленица

Рассказ выставлялся в первом туре Седьмого чемпионата прозаиков ЛитКульта. Занял шестое место в группе.

Поздним февральским утром отец вдруг подхватился с кровати и, как чертик из коробочки, выскочил из спальни.

— Рота, подъем! — так истошно, что на улице испуганно взвилась с березы стая грачей, сидевших там с благочинностью квакеров, заорал он, остановившись напротив двери в мою комнату. — Что спите, как сурки запечные? Подъем, рахиты!

— Вить, ты совсем ошалел? — откликнулась из кухни мать. — Все уже встали давно, один ты дрыхнешь.

— Как встали? Когда встали? — недоумевая, закрутил лысой головой как лошадь, отгоняющая надоедливых мух.

— Давно встали, — вышла мать из кухни. — Завтракать будешь?

— Давай, — протопал на кухню и гулко помочился в пустое оцинкованное ведро из-под угля.

Вернувшись в прихожую, тяжело плюхнулся на табурет, и устало облокотился на стол.

— Яичницы поджарь, — распорядился чуткий глава семьи. — Нет худа без утра. СтаршОй, ты чем там промышляешь? — проорал.

— Паяю, — вышел я из комнаты Пашки — младшего брата.

— Ху… ю, — передразнил отец. — Подай мне горчицу, сметану и хрен из холодильника.

— А тебе трудно руку протянуть и взять?

— Разговорчики в строю! Отец отдал приказ! — старательно почесал грудь, покрытую густыми волосами.

Под этот скребущий по нервам звук я достал из холодильника три стеклянные баночки.

— Что ты как чешпень какой? — плюхнула на стол подставку и водрузила на нее сковородку мать. — Или у тебя зудень завелся?

— Сама ты зудень! — жадно хватая поданные мной банки и щедро выплескивая содержимое на скворчащую яичницу, ответил отец. — Блинов напекла?

— Каких блинов?

— Ну, ты и чучундра! Масленица же сегодня! Пеки блины!

— Вить, до чего же ты зудливый! Из чего я тебе блины испеку?

— Скреби по сусекам! — папаша стал жадно пожирать яичницу. — Двух вон каких колобков напекла, — кивнул на нас, — а блины не можешь?

— Почему это я колобок? — обиженно спросил я.

— Это сейчас ты как падла худой, — просветила мать, — а когда родился, то был такой толстенький, ножки разложишь, ручки разложишь, и лежишь, щуришься, ну чисто Ленин.

Мы с Пашкой переглянулись, переваривая информацию.

Быстро, как лесной пожар, поглотив завтрак, отец закурил «Приму», откинулся спиной на подоконник, и начал немелодично напевать:

— Помидоры, помидоры, пусть живет у нас романтика в сердцах.

— Каскадеры, — поправил Пашка, вопреки своему обыкновению не перепутав малознакомое слово.

— Умнее батьки, да? — угрожающе уставился на него папаша, пытаясь проглотить взглядом.

— Нет! — поспешно открестился брат. — Ничего я не умнее!

— Мне с вами давно пора звание «Отца-героя» давать!

— Что ты к детям пристал? — вновь выглянула из кухни мать. — Вроде трезвый еще…

— Не мешай мне воспитывать отпрысков! — опять начал гулко скусти грудь, став при этом похожим на детеныша бабуина.

— Да что ты как часоточный?

— Рука чешется.

— Какая? — показалась из кухни заинтересованная мать. — Если правая, то это к прибыли, а если левая, то к убытку.

— Правая.

— Это хорошо!

— Ты от блинов-то не отвлекайся! Вы, хорьки собирайтесь, поедем сейчас в райцентр.

— Вить, не тяни с собой детей!

— Цыц! Пора делать из них помощников отцу. Собирайтесь!

— Ух ты, Масленица, — вспомнил мультфильм брат.

Ехать никуда не хотелось, но если отец что-то вбил себе в голову, то его и трактором ДТ-75 не перетянешь.

— Вить, смотри не нажрись, а то ГАИшники поймают!

— Кто меня поймает? — по-Тарзаньи воздел папаша руки вверх и начал колотить себя по растянутой майке с выцветшим штампом какого-то санатория. — Все, три минуты на сборы!

Он грузно протопал в спальню и вскоре вернулся в коричневом шевиотовом пиджаке, светло-серых чесучовых брюках и желтоватой гипюровой рубахе. На шее болтался ядовитый зеленый галстук с непонятными узорами.

— Красивше нас никого нет! — самодовольно заявил отец, оглядывая себя в большое зеркало, висевшее на двери раздевалки. — Прям принц!

— Ты куда это так вырядился? — ревниво спросила мать.

— К батюшке.

— Опять нажретесь, ироды! — всплеснула руками.

— То с Божьей помощью! Понимать надо, как говорится, политические моменты. Всё, спиногрызы, в машину!

Вышли из дома, осторожно прошли по дорожке, на которой лед был засыпан шлаком, покинули двор и подошли к гаражу.

— Постойте тут, а то еще сопрете что-нибудь, — распорядился папаша, отпирая дверь в гараж. — Я сейчас выеду.

Он с тяжеловесной грацией вождя стада бегемотов проскользнул в приоткрытую дверь. Вскоре в гараже послышалось бульканье, а затем щелчок открывшейся дверцы машины.

— СтаршОй, иди сюда, ворота открой!

Я зашел в гараж и начал вынимать штыри из запоров. Папенька завел машину. Я распахнул ворота, он выкатился на свежий снег. Я запер ворота, выйдя, закрыл за собой дверь гаража. В воздухе пахло близкой весной и свежим конским навозом. Навоз ощущался ближе, чем весна. Брат уже успел усесться в машину. Я тоже отправился туда.

— Ключи гони, — протянул руку отец. — А то еще потеряешь.

Я молча отдал ключи. Машина тронулась с места. От отца ощутимо тянуло спиртным. Всю дорогу он что-то мурлыкал себе под нос. На подъезде к райцентру, ожидая на переезде пока продет поезд, посмотрел на нас.

— Значится так, как говорится, в дверях правды нет, поэтому к отцу Василию мы не поедем.

— Почему? — с трудом поспевая за зигзагами его мысли, спросил я.

— А потому, что как говорится, нельзя с тобой идти в разведку.

— Какую разведку? — занервничал боязливый брат, пугливо осматриваясь по сторонам.

— Ни в какую разведку с вами нельзя, карандухи. Не знаете всем известных вещей, что отец Василий уже неделю сидит на «сутках».

— И что будем делать? — уточнил я. В скорое возвращение домой верилось с трудом.

— А делать будем вот что! Сейчас поедем на площадь. Там стоит столб. Тебе надо на него залезть.

— Зачем?

— Как зачем? Там призы: сапоги и поросенок.

— А поросенок нам зачем? Нам что, своих свиней мало?

— Поросенок всегда в хозяйстве сгодится. Будет вам братиком, — папаша гулко захохотал, и машина тронулась, проскочив под поднимающийся шлагбаум.

Доехали до площади Ленина. Припарковались, вышли из машины, вошли в толпу. Точнее, папаша пер, расталкивая людей, как бешеный буйвол сквозь тростник в гон, а мы держались в кильватере. Прорвавшись к центру, остановились, глядя на столб, вокруг которого были скупо посыпаны опилки.

— Я туда не полезу, — уставившись на упиравшийся в низкие облака столб, заявил я. — Сам лезь!

— Куда я полезу с геморроем? — возразил отец.

— Откуда у тебя геморрой? — удивился я.

— Оттуда, — неопределенным жестом указал куда-то мне за спину. — Из Америки, вестимо.

— При чем тут Америка? — невольно оглянулся я.

— При том. Лезь давай, — цепко ухватил за шею и вытолкнул к столбу. — На тебя смотрит страна.

От сильного толчка я едва не врезался, как камикадзе в американский корабль, головой в столб. Чтобы удержаться на ногах, пришлось столб обнять.

— Давай! — подбадривающе кричали в толпе.

Я стоял, держась за скользкое дерево. Мало того, что столб был сырым, так еще чья-то жадная душа смазала его чем-то скользким.

— Вперед! — надрывался за спиной папаша. — Будь мужиком!

Я начал медленно карабкаться вверх. Медленно, но верно, как вода, точащая камень дополз до середины. Взглянул вниз и внезапно закружившейся головой осознал, что выше не полезу. Толпа притихла, наблюдая за мной.

— Слазь мальчик, — крикнула какая-то сердобольная женщина. — Хватит! Убьешься!

Я, как утопающий в гадюку, вцепился в столб. Сил спускаться не было.

— Еще чуть-чуть и станешь старшим ребенком в семье, — громко сказал отец Пашке.

Я продолжал висеть, прислушиваясь к судороге, которая потихоньку начала сводить все тело.

— А баптистов уже поймали? — продолжал отец.

— Каких баптистов? Не до баптистов, — зашикали на него.

— По селектору передавали, что будут провокации баптистов из Америки.

— Ну тебя! Мальчик, слезай! — заволновалась толпа. — Будя!

— Свалится, — скучающе предсказал отец. — И всмятку. Кисельку выпьем.

— Лестницу ищите! — волновалась толпа. — Пожарным позвонить.

Я закрыл глаза. Постепенно гул толпы растворился где-то вдали. Очнулся только тогда, когда забравшийся на длинную лестницу, приставленную к столбу, мужчина продел мне подмышки веревку.

— Аккуратнее, потихоньку, отпускай, — уговаривал меня он. — Все хорошо будет.

С трудом я вновь вернулся на грешную землю.

— На, попей, — кто-то сунул в руку бутылку.

Я глотнул, не чувствуя вкуса.

— Отвезу ребенка в больницу! — послышался знакомый голос, в нос шибануло убойное сочетание запаха кислого навоза и сигаретного перегара, и отцовская рука выдернула меня у встревоженных людей. — Мало ли.

Он на буксире, как баржа утлый планшкоут, проволок меня сквозь толпу. Кругом встревоженными пчелами шумели люди. Дотащил до машины. Брат уже сидел внутри.

— Залазь.

Я втиснулся на сиденье.

— Шашки в мешки и ходу! — усаживаясь за руль, сказал папаша и самодовольно посмотрел на меня. — Все отлично вышло.

Отец до того был похож на самца мадрила, что я моргнул, чтобы развеять наваждение. Он вырулил со стоянки и поехал в сторону дома.

— Пока ты отвлекал эту толпу пролетариев, которым нечего терять кроме своих цепей, твой ловкий батя сапоги и поросенка умыкнул!

— Правда?

— Да, — мрачно подтвердил брат. — Батя украл мешок с поросенком и сапоги.

— Здорово, — неискренне восхитился я.

— Учитесь, дикобразы, пока батя жив! А то будете как вакуоли жидкие. Какой у вас батя ловкий! — его просто распирало от гордости. Того и гляди, лопнет.

— Это да, — покорно соглашались мы, но он нас даже не слушал.

— Шикарно, дети мои, просто шикарно! Какие сапоги! Какие матерые сапожищи!

Когда приехали домой, нас встретила сидящая на заборе и надсаживающаяся в крике стая грачей. Папаня гоголем расхаживал по дому в краденых сапогах, помахивая мешком с поросенком.

— Это вам не чуни какие-нибудь! Они прекрасны! Уму непостижимо, как они прекрасны! — самозабвенно, как мотылек бражника, порхая по комнате и притопывая сапогами, хвалился он. — И их два! Обратите внимание!

— Откуда это? — всплеснула руками мать.

— Все оттуда же, — ликовал он, — на столб залез и выиграл!

— Не так ли, дети? — подмигнул нам.

— Да, — отворачиваясь, подтвердил брат.

— Ты залез на столб? — не верила, разглядывая заметное брюшко супруга. — На столб?

— Залез и выиграл! Сапоги и поросенка! Никто не смог, а я запросто! Твой муж герой! Все настолько прекрасно, что и желать больше нечего!

— А тебе сапоги не малы? — присмотрелась к «выигранной» обувке.

— Слегка жмут. Сущий пустяк.

— Покажи подошву, — задрала ногу супруга и прочла размер, — Сорок второй, а у тебя сорок пятый.

— Да ладно, детям сойдут, — плюхнулся в кресло и с трудом стянул сапоги. — Не так ли?

— Сойдут, — согласилась мать.

— По размеру ступни можно рост человека определить, — сказал я.

— Как? — заинтересовался Пашка.

— Нужно длину ступни умножить на шесть с половиной.

— Почему?

— Потому, что соотношение длины ступни человека составляет 1/6,5 роста. Книжки читать надо.

— Зато поросенок в хозяйстве нужная вещь, — продолжал бахвалиться отец.

— А почему батя постоянно брешет? — тихо спросил брат.

— Как тебе объяснить? — задумался я. — Помнишь, книжку тебе про Гудвина из Изумрудного города читал?

— Который всех заставлял в очках ходить? — почесал переносицу очками брат.

— Да. Батя такой же. Тоже волшебник страны Оз.

— Слез, — поправил брат.

— В смысле? — не понял я.

— Волшебник страны слез, а не Оз.

— Это да…