Дверь Ноября

Валентина Осколкова, 2022

В миг, когда Янка оказалась не нужна никому на свете, она провалилась в Ноябрь – мир-пустошь, хранящий то, что выброшено людьми из жизни. Здесь оживают старые вещи и новые страхи, а в белом тумане таится смерть. И даже если загадочный мальчишка по прозвищу Тот, кто успел, выведет Янку домой, Ноябрь так просто не отпустит. Ноябрь придёт за ней…А с ним и Тот, кто успел. Он попросит Янку о помощи, и она не сможет отказать. В пустынных землях Ноября и среди холодных московских улиц им вдвоём придётся найти ответы на самые странные вопросы.Как спасти того, кто растворяется в забытьи? Куда ведут пересекающие пустошь рельсы? Откуда взялся говорящий танк, и…И, главное, кто же всё-таки Тот, кто успел?Он ведь и сам не знает.Рукопись вошла в лонг-лист IX конкурса «Новая Детская Книга» издательства Росмэн.

Глава 3. Шаг сквозь

Янка сидела на кровати, комкая в руках водолазку, и никак не могла поверить, что сейчас — на самом деле — вот так вот возьмёт, уйдёт и сядет на автобус до Энска.

И ни слова не скажет маме. Потому что из-за вчерашнего они не разговаривают.

— Соберись! — сказала Янка самой себе.

— И пус-с-сть она не зна-ает, — пропел-прошипел внутренний голос, который ещё не простил матери Леру.

— Надо потеплее одеться, — озабоченно сообщила проницательная интуиция. — В Ноябре холодно.

— Я не собираюсь в… Ноябрь. Я просто поглазеть на граффити на мосту, — слабо возразила Янка.

— Конеш-шно, — поддержал внутренний голос. — Кому ты там нуж-ш-шна?!

— Я нужна самой себе. «Не останавливаться, не оглядываться, ни на кого не полагаться», — процитировала Янка сказанное когда-то Виком про тактику лёгких танков. — Ясно?

— Это и значит: никому не нуж-ш-шна…

— Хватит!

Докатилась: сидит и сама с собой разговаривает. Вот он, очередной признак шизофрении!

Пользуясь моментом отрезвляющей злости, Янка натянула водолазку и выскочила в коридор, на ходу никак не попадая в рукава толстовки. Глянув в зеркало, решительно стянула волосы в тяжёлый рыхлый узел. Капюшон поглубже, кеды на ноги, ещё один быстрый взгляд в зеркало, на ветровку — а затем на тёплую куртку, которую мама, проявив несвойственную ей нынче заботливость, вывесила на видное место на вешалке…

— А ведь октябрь даже не закончился, — сердито выдохнула Янка, послушно натягивая куртку.

— Яныч, ты надолго?

Янка даже не повернула головы, но всё-таки бросила в воздух:

— Да.

Вскинула ремень сумки на плечо и, выходя, от души припечатала дверью. Всё что угодно, только не задумываться над настоящим ответом на мамин вопрос. Хотя бы потому что ответ — неизвестен.

«Зачем я в это ввязалась?!»

Но хватало одного воспоминания о рыбке в ладони Тота и солнечном жаре в груди, чтобы этот вопрос становился совершенно неважным.

…Автобус высадил на нужной остановке Янку и парочку бабулек, тут же бодро уковылявших по натоптанной дорожке через поле к посёлку. Янка осталась наедине с потоком машин и смутно-знакомым пейзажем: неровно выкрашенный чёрной краской навес, низкое серое небо, почти цепляющее брюхом пешеходный мост, разбитая бетонная узкоколейка, уходящая от остановки на противоположной стороне…

Тота не было, а надпись на мосту еле проглядывала сквозь слой цветастых узоров. Как Янка сумела разглядеть её в прошлый раз, ночью и второпях, оставалось только гадать. Иногда так бывает, какая-то деталь врезается в память и затмевает всё остальное: лица, обстоятельства… да хоть бушующий вокруг пожар, сорок танцующих слонов — ну или, как в этом случае, тёмную ночь.

— Ну, супер, — пробормотала Янка. — И стоило тащиться… Мне теперь до вечера здесь торчать, что ли?

— А зачем? — немедленно отозвался из-за спины весёлый голос.

Янка скрестила руки на груди, приняла самое мрачное выражение лица и обернулась:

— И давно ты тут?

— Только что появился!

Капюшон с ежиной мордой болтается за спиной, на плече висит треугольный чехол, похожий на футляр для скрипки, на ногах красуются тяжёлые ботинки. Тот очень своеобразно подошёл к вопросу экипировки в реальном мире.

Только увидев его здесь, на автобусной остановке, Янка поняла, насколько сама не верила в существование этого синеглазого нахала. Даже сейчас он казался скорее осколком сна, бредом, галлюцинацией, чем реальным существом из плоти и крови. Особенно сейчас! Когда мимо несутся машины, ветер лезет под капюшон… а этот Тот стоит возмутительно реальный в своей нелепой пижаме и ухмыляется.

— Ты вообще человек? — вырвалось у Янки шёпотом.

— Э-э… Не факт, — оптимистично заявил Тот, вовсю оглядываясь по сторонам. — Ты про этот мост говорила? Ага, вижу… Ну, пойдём!

Янка только пришибленно кивнула.

Тот уверенно взбежал по лестнице, выбивая из неё ботинками гулкий грохот. Только на последней ступеньке притормозил и пропустил вперёд Янку.

— А… что мне делать-то? — растерялась та, касаясь груди в том месте, где прощупывалась рыбка.

— Расслабься и скажи: «Маленькие ёжики, иголками гремя, ловили три сосиски на пороге Ноября».

— Маленькие ёжики, — послушно повторила Янка, — иголками гремя, ловили… Что?!

— Не знаю, мне всегда помогает успокоиться, — пожал плечами Тот. — А тебе нет?

— Да здесь даже рифмы нету!

— А зачем здесь рифма? Ну, хорошо… — он ненадолго задумался. — «На пороге Ноября рыба ловит рыбаря». И с рифмой, как ты просила, заметь.

— Издеваешься?! — пронзила Янку страшная догадка.

— Ни капли! — возмутился Тот. — Зато ты ожила хотя бы, а то смотреть тошно было.

— Да нормальная я была! — Янка ещё пыталась злиться, но уже понимала, что не может. Не когда Тот накидывает на голову капюшон и умильно смотрит вышитыми ежиными глазами.

Злость растворилась, оставляя только смутный привкус: горчащий, тягостный.

Пока спорили, умудрились пройти весь мост и у второй лестницы притормозили, вглядываясь в переплетение граффити. Новых цитат не попадалось, зато совсем недавно — никто не успел закрасить — кто-то вывел на стене цепочку чёрных птиц-силуэтов. А может, это была и одна-единственная птица, просто размноженная во времени. Янка даже вернулась на несколько шагов, чтобы проследить весь птичий путь, не отвлекаясь.

…Птица взлетает где-то с середины моста, словно выныривает из-под многослойного лоскутного одеяла чужих граффити; мерно колышет крыльями: вверх-вниз, вверх-вниз, взмах-взмах; ближе к концу моста она вдруг набирает высоту, почти под самый потолок, и Янке приходится задрать голову. Капюшон откидывается за спину, Янка шагает вслепую — а птица складывает крылья и стремительным росчерком падает вниз. Рисунки отпечатываются один за другим на сетчатке — кажется, навечно. Янка наклоняется, птица уже оказывается на полу, рыбка выскальзывает из-за ворота, падает вперёд… и срывается.

Вместе с Янкиным сердцем.

Камнем вниз.

Янка ловит это движение краем глаза — сияющую каплю, миниатюрную комету — и, наверное, только поэтому и замечает её так отчётливо.

Сердце ещё какое-то время стучит в груди как ни в чём не бывало, Янка рефлекторно смыкает пальцы на цепочке… Горячая рыбка обжигает ладонь у большого пальца.

И всё-таки Янка ясно помнит, как она упала — не размыкая цепочки, сквозь пол, быстрее взгляда!

Янка сбегает по лестнице, тщетно всматривается в ступеньки, в землю, даже на корточки приседает примерно под тем самым местом… Машины проносятся совсем рядом, так что поток воздуха растрёпывает узел волос, но Янке всё это кажется ненастоящим и нестрашным. Наверное, для страха нужно, чтобы сердце колотилось испуганно — а оно налито жаром, как будто в клетке из рёбер разгорается солнце. И ему там тесно.

Мир вокруг заволакивает сияющей пеленой.

— Эй, — вдруг зовёт Тот чуть в стороне. — Иди сюда, не бросайся под машины. Смотри.

Янка подходит, вновь опускается на корточки. Смотрит, массируя грудь в тщетной попытке унять солнце там, под рёбрами, и не чувствует себя — собой. Золотое марево плывёт перед глазами, плавит кости, колоколом гудит в голове.

Босоногий Тот садится рядом на одно колено и вжимает ладони в землю. В треугольнике между ладонями земля вдруг вспучивается, словно там в ускоренной съёмке пробивается росток.

— Дай нам прикоснуться, — просит Тот, обращаясь к кому-то. — Сквозь время, сквозь пространство, сквозь…

Рыбка становится тяжелее в несколько раз, и никаких сил не остаётся сидеть ровно, когда натянувшаяся цепочка пригибает шею к земле — навстречу… чему?

Под руками Тота что-то вспыхивает — такой же неуловимый прямым взглядом всполох — и вот уже в подставленную грязную ладонь падает… сначала Янке показалось — капля, но уже через мгновенье она поняла, что нечто — твёрдое. Оно сияет так, что больно глазам: воплощённая вспышка, искра, застрявшая во времени, как мушка в янтаре… Сияние стихает через несколько ужасно долгих ударов сердца, и Тот сжимает кулак.

Солнце в груди гаснет тоже, и Янка вдруг понимает, что снова стала собой. Но кем же она тогда была?!

— Что это такое? — Рука сама собой сжалась на рыбке, а память тут же подсунула картинку: боль-вспышка-жар-покой. А ещё тот сон, и мост, исчезающий во взрыве света, и…

И вот, сейчас жар ушёл, но покоя нет, на место солнцу в груди пришёл холод промозглого октябрьского дня.

И от этого не спасает никакая куртка.

— Искра, капля того света, с которого когда-то всё начало быть, — ответил на вопрос Тот без привычной насмешки — тоже зачарованный произошедшим, притихший, серьёзный… взрослый. — Просто она почему-то застыла, откололась… не прозвучала тогда.

Он поднёс кулак к уху, словно раковину, в которой пытаешься услыхать шум прибоя. Помолчал, послушал и произнёс ещё:

— Мы её называем архэ́.

Понятнее не стало.

— Что со мной было? — Янку потряхивало от озноба всё ощутимее. И ещё — от страха. — То-от, что это было?! Во что меня эта рыбка превратила? Что произошло?! — она чувствовала, что если Тот не даст объяснений сию же секунду, то она сорвётся в истерику. Это как подступающая волна — ещё не пришла, но вода уже убегает из-под ног и собирается стеной впереди. И стена растёт, растёт…

— Эй, — Тот положил Янке свободную руку на плечо — в другой он по-прежнему сжимал «искру». — Всё нормально. Рыбка — точно такое же архэ, она ни во что тебя не превратит, просто… ну, ты же сама помнишь, да? Ну, перед тем как я надел тебе рыбку на шею…

Он говорил торопливо, сбивчиво, негромко, и Янка, вслушиваясь, потихоньку успокаивалась. Вода возвращалась в привычное русло, и было уже почти стыдно за едва не случившееся цунами истерики.

— Если это «просто» архэ, то объясни, почему я так… Что всё это было?! Ты видел? Там, наверху, эти птицы, и рыбка с шеи сорвалась, и… — слова из Янки сыпались, как крупа из продранной пачки, неостановимым дробным ручьём.

«Ну скажи ты мне, что я не сошла с ума!»

— Птиц видел, — подтвердил Тот. — Об остальном догадываюсь. Архэ стремятся друг к другу, как магниты. Без рыбки я б мог тут хоть сутки напролёт топтаться, не факт, что вообще когда-нибудь нашёл бы. Поэтому мне нужна ты.

— Но почему тогда это я словила все эти глюки, а не ты?! — Янка почти всерьёз прикинула, не обидеться ли, но так и не поняла, на кого. На Тота? На рыбку? На несправедливую жизнь и чувство юмора у Мироздания?!

— Потому что рыбка у тебя. Она сейчас с тобой связана… Со мной, конечно, тоже, — Тот не коснулся рыбки и пальцем, только посмотрел, но подвеска вспыхнула, и сердце откликнулось торопливым перестуком. — Но с тобой, ну… физически.

— Это в смысле на цепочке висит? — фыркнула Янка, поднимаясь на ноги и поспешно заправляя рыбку за ворот.

— Это в смысле она связана с твоим сердцем.

— Что?!

— Я связал рыбку с твоим сердцем… тогда, — скороговоркой выговорил Тот и, не дожидаясь очевидного вопроса «когда?», добавил: — При первой встрече, когда ты…

— Я поняла, — ровным голос ответила Янка и какое-то время бездумно смотрела, как Тот переминается с ноги на ногу — босой, нетерпеливый… А потом спросила вдруг: — Тебе не холодно?

Это был самый идиотский вопрос, какой только пришёл ей в голову.

— Ну… нет, — Тот пожал плечами даже как-то виновато, мол, рад бы мёрзнуть, как все нормальные люди, а как назло, не получается!

— Ты же в ботинках был? — полувопросительно сказала Янка, пытаясь понять, не приглючились ли ей те ботинки. — И ещё с какой-то штукой…

— Да там всё, — Тот мотнул головой в сторону лестницы. — Я разулся. Мне так проще, когда, ну… архэ добываю. Как это там зовётся… психологически проще, во!

— А зачем тогда ботинки?

— Ну, если кто меня увидит… Кигуруми и кигуруми, что такого, все уже как-то привыкли к «этим сумасшедшим анимешникам». А вот когда босиком… Да даже если я буду в отглаженных брюках и белой рубашке с галстуком, босиком я всё равно вызову самые страшные подозрения. Кто в дурку позвонит, кто ментов позовёт, кто просто привяжется — не сбежишь…

— И ты ни капельки не мёрзнешь.

Она хотела спросить другое. Но на самом деле уже спрашивала. «Ты вообще человек?!» — «Э-э… Не факт».

— Не-а. Не умею. Ни капельки. Но… пойдём, обуюсь, ладно. Вдруг кто увидит ещё.

Они поднялись по лестнице ступенек на десять. Как раз здесь валялись ботинки Тота — он их даже не удосужился развязать, только сдёрнул шнурки с верхних крючков. На ступеньке выше поперёк дороги лежал и тот непонятный треугольный чехол.

…Пока Тот обувался, Янка поднялась до моста, но не шагнула внутрь. Точнее, подалась вперёд всего на секунду и сразу же отпрянула, потому что в голове взорвалось: «Нет-нет-нет, только не она!» — и Янка бросилась к Тоту, вцепилась ему в плечо, подхватила со ступенек чехол…

— Эй, ты чего? — Тот чудом удержался на ногах.

Янка потащила его вниз и только на земле в себе силы ответить:

— Т-там… Лена. Она меня преследовала, понимаешь?! Она что-то знает! Она только поднялась на мост, а я сразу — вниз… Быстрей! Нам надо… отсюда!

Пока Тот переваривал сумбурное объяснение, Янка озиралась, прижимая к груди чехол, в котором прощупывалось что-то вытянутое, твёрдое и тяжёлое. Укрыться, как назло, негде, автобуса нет, не уехать, не сбежать… Броситься на дорогу ловить попутку? Да тут такой поток машин, что собьют и не заметят! Посёлок — и люди — остался на той стороне, Лена отрезала единственный путь туда… Что делать?!

На мосту кто-то гавкнул — басовито, гулко, эхо подхватило звук. От этого Тот вздрогнул и очнулся. Посмотрел на Янку, по сторонам, снова на Янку, куснул губу и кивнул:

— Ну, тогда давай двигать отсюда, пока… Ладно. Или ты автобус подождёшь?

— Смеёшься?!

Нутро как мокрую тряпку выкручивали невидимые ледяные руки, и Янка была готова бежать куда угодно, только бы ускользнуть от Лены.

И они побежали — по узкоколейке, к виднеющемуся вдалеке высокому бетонному забору.

У запертых ворот Янка задохнулась от резкой остановки и собственного бессилия: пути нет!

Тот огляделся и решительно потопал вдоль забора, который уже через несколько шагов перестал казаться неприступным. Обветшалый, кое-где проломленный… Подходящая по размеру дыра нашлась шагах в двадцати от ворот.

На территории ощущение заброшенности усилилось во сто крат. Огромные ангары, низкие, но бесконечные в длину заводские корпуса, какие-то вышки и трубопроводы… И везде ржавчина, пыль, осколки, мусор, граффити на стенах и ни одного целого окна. Сначала Янке показалось, что они с Тотом вывалились в Ноябрь, но всё-таки воздух был другой. Живой?..

— Слушай, — Тот наконец-то отобрал порядком оттягивающий руки чехол. — Ты… пойдёшь со мной? Честно говоря, дальше без рыбки я справлюсь… наверное. Но проверять как-то не хочется, понимаешь?

Выражение глаз под капюшоном прочитать было совершенно невозможно, а вот ёж смотрел пристально. И просяще.

«Отличный выбор — угодить в пасть чудовищного пса Лены или отправиться в мёртвый город Ноября!»

— А…

— Я тебя проведу и выведу обратно. Если хочешь — прямо в тот твой парк. Я не дам тебя в обиду, обещаю. Защищу… А ты просто посмотришь, побудешь рядом. Хорошо?

«Защитишь… от кого?!» — хотела спросить Янка, но ёж смотрел так трогательно, что язык не повернулся, и Янка только кивнула.

Ёж радостно кивнул в ответ, и Тот торопливо объяснил:

— Здесь, в забытом месте, уйти проще всего. Мир не держит, понимаешь? Ты не бойся ничего, и сейчас, и… там. Только глаза закрой, ладно?

Янка послушалась.

— Иди сюда, — позвал Тот.

Янка сделала четыре шага и только после того, как Тот шепнул: «Открывай, всё» — поняла, что самого перехода не заметила.

Здесь снова было утро… или вечер — солнце висело над горизонтом. Маленькое, холодное, тускло-красное. Мёртвый город вырастал под ним из земли зубчатым силуэтом, ветер нёс пыль, смешанную с колким первым снегом, вокруг разливался синий холодный сумрак — и ни одной живой души вокруг. Пустынно, холодно… мертво.

Помимо воли в памяти всплыло:

« — Мы… где?

— С этой точки зрения… ну, нигде».

Янка натянула капюшон поглубже и прижала руку к груди — там даже сквозь ткань грела рыбка. Ей было неважно, где — нигде — Янка находится.

— Ну, потопали, — скомандовал Тот. Ему вся эта тягостная атмосфера явно была нипочём.

«Интересно… а он здесь живёт? — подумала про себя Янка, идя следом. — В обычном мире он, кажется, бывает не часто… Да и что ему у нас делать?»

Тот был слишком странен для обычного мира, а вот в роли единственного обитателя Ноября смотрелся в самый раз.

— А куда мы идём? — не выдержала Янка минуты через три. Город не приближался, оставаясь где-то слева, под красным солнцем.

Тот вместо ответа махнул рукой. Янка всмотрелась в пустырь — глина, земля, иней, кое-где пятна сухой травы, почти рассыпавшейся в труху, остатки разбитых дорог, словно все они были просто скинуты сюда за ненадобностью, как в чулан… Наконец сквозь всё это проступила полосатая лента шпал, серебристые змеи рельсов, и Янка выдохнула, догадавшись:

— К рельсам, да? А потом?

— А потом в город.

— Но… мы же сейчас идём в другую сторону!

— Мы идём к рельсам.

Янка ещё раз посмотрела на рельсы — в кои-то веки не ржавые! — потом на город…

— Да вон же он виден, тут не заблудишься!

Тот повторил за ней: посмотрел на рельсы, на город, — а потом вздохнул и медленно, терпеливо, как маленькому ребёнку, объяснил:

— Без рельсов нельзя. Это Ноябрь. Рельсы связывают его. Сшивают. Расправляют. Если идти вдоль них — всё хорошо, обычное пространство.

— А напрямик?

— Можно ли пройти бесконечность насквозь? — пожал плечами Тот. — Наверное, можно. Тем более с архэ в руке. Но мне хочется дойти быстро, понимаешь? В обозримом будущем!

Янка не очень поняла, но смирилась: вдоль рельсов — так вдоль рельсов, значит, до города ещё топать и топать…

Дальше они шли молча и быстро. И очень долго — рельсы, казалось, всё время были рядом, чуть впереди, но словно убегали, стоило сделать хоть шаг в их сторону. На то, чтобы приблизиться к ним, понадобилось по внутренним часам Янки не меньше получаса. Правда, телефон отчитался, что всего семь минут, но ему Янка уже не верила. Время скакало: на одной минутной цифре часы могли надолго залипнуть, а потом вдруг чуть ли не на глазах время проскакивало на две-три минуты — чтобы застрять снова.

Тот свернул за пару метров до рельсов в сторону и потопал вдоль них. Дело пошло веселее… Но Янка всё равно пропустила момент, когда город внезапно протянул к ним свою руку-улицу и окружил ветхими домиками с некогда белёными стенами и деревенской треугольной крышей.

Тут Янка не выдержала и взмолилась о привале.

— Да ладно тебе, осталось чуть-чуть! — возмутился Тот.

— Чуть-чуть?! У меня ноги сейчас отвалятся, и поясница гудит!

— Ой, какие мы нежные, — насмешливо фыркнул Тот, за что немедленно чуть не огрёб подзатыльник, но увернулся и нырнул в переулок, крикнув на бегу: — Давай, мы почти дошли!

Переулок оказался даже не переулком, а извилистым проходом между двумя заборами. Янка вспомнила Лениного пса и хмыкнула: уж эта-то громадина точно сюда не протиснется! Тот пробирался вперёд боком, прижимая к груди свой чехол, но, кажется, даже не сбавил скорости. Янке в некоторых местах пришлось протискиваться, перелезая через ящики, поэтому, когда переулок закончился, убивать Тота за насмешку уже не хотелось.

А вот за выбор маршрута — ещё как.

— Ну, вот мы и на месте, — удовлетворённо заявил парень, упирая руки в боки.

Янка сменила гнев на милость и осмотрелась: с их стороны улица была как улица, серые дома в три-четыре этажа, нечитаемая за слоем ржавчины вывеска над разбитой витриной магазина… а там, за дорогой, за едва проступающими сквозь пыль ржавыми трамвайными рельсами, высилась стена густых зарослей. Сухие сучья переплетались густо, будто в живой изгороди, то там, то тут над кустами воздевали свои руки-ветви такие же мёртвые сухие деревья.

Янка сначала замерла, а потом перешла дорогу и приблизилась к стене кустов вплотную. Изжелта-серая, заиндевевшая трава хрустела под ногами, рассыпаясь в соломенную труху. Шипы на узловатых сучьях смотрелись грозно… но эти кусты были столь же мертвы, как и всё вокруг. Как и весь Ноябрь. Мёртвое, безжизненное пространство.

— Эй, ты чего застряла? — окликнул Тот откуда-то справа. Янка оглянулась и обнаружила его сидящим на ступеньке трамвая — скособоченной железной коробки, намертво приржавевшей к рельсам. Не хватало только какого-нибудь птичьего гнезда на трамвайных «рогах», но… птиц здесь не водилось.

— Задумалась, — неохотно объяснила Янка, перелезла через Тота и забралась внутрь. Нашла сиденье поцелее, уселась и не сдержала вздоха облегчения. После «прогулки» ноги гудели.

Тот немедленно залез следом и плюхнулся на соседнее кресло.

— А зачем мы сюда пришли? — вяло поинтересовалась Янка.

— Выпустить архэ, — объяснил Тот, пристраивая чехол рядом с собой. Искорку он продолжал сжимать в кулаке, иногда чуть разжимая пальцы и пуская лучик, похожий на солнечного зайчика.

— А нельзя это было сделать прямо там? Или опять какое-нибудь условие надо? Не просто рельсы, а трамвайные? Не просто трамвайные, а какие-то определённые? — Янка только надеялась, что не нужно будет вставать и ещё идти куда-нибудь вот прямо сейчас. Да и не очень понимала, что она тут делает.

«Как что? Прячешься от Лены с её псом и тем мужиком… — даже внутренний голос устал и не шипел, как обычно. — Хотя пса ты не видела, — и, поразмыслив, добавил: — Но слышала».

«Заткнись», — скомандовала Янка сама себе. Про Лену думать не хотелось.

— Там — нельзя. Нужна какая-то зацепка для… Ой, ладно, потом. — Тот вскочил на ноги так бодро, что даже капюшон свалился назад. — Давай лучше сначала покажу!

Янка без энтузиазма вздохнула: опять вставать, только устроилась…

— Что покажешь?

— Архэ. — Тот разжал кулак, и искорка вспыхнула у него на ладони.

Её свет уже не слепил, и Янка, подавшись вперёд, даже смогла её разглядеть.

Архэ было похоже на каплю янтаря, в которой заблудился солнечный луч — живой, дрожащий, пробегающий по поверхности камешка, и тогда каждая неровность вспыхивала своим, особым бликом. На архэ можно было смотреть бесконечно.

Янка узнала этот тёплый свет, сразу вспомнив слова Тота: «Рыбка — точно такое же архэ». Так вот что за огонёк живёт под ажурным металлом подвески…

— Пойдём, — повторил Тот. — Недалеко, просто на дорогу вылезем.

Янка, не отводя взгляда от чарующего огонька архэ, кивнула и заставила себя встать — откуда только силы взялись!

— Можно… подержать?

— Бери, — Тот пожал плечами и аккуратно переложил искорку Янке на ладонь.

Мир вспыхнул, и Янка провалилась сквозь время, сквозь пространство, сквозь… свет?

Через мгновенье она уже снова стояла в заброшенном трамвае, хлопала глазами и пыталась понять, что же увидела и видела ли вообще хоть что-то.

Кажется — да. Но память отказывала.

Архэ грело ладонь. Рыбка толкалась в грудную клетку навстречу сердцу. Тот улыбался с таким предвкушением в синих глазах, что Янка, ни о чём больше не спрашивая, спрыгнула на землю и с лёгким сожалением вернула Тоту искорку.

Тот уселся прямо на дорогу, скрестив ноги. Подержал какое-то время архэ над пылью, словно грея ладони, потом глубоко вздохнул и медленно произнёс:

— Я не знаю, кто он и как его зовут, но я могу помочь — значит, я должен. От искры загорается свеча, от памяти — сердце, от архэ — свет первотварный. Пусть помнит, кто он есть, кем он был и кем станет. Верни ему память.

И с каждым словом архэ вспыхивало всё ярче, пока не засияло нестерпимо, как в первый момент, когда Тот взял его в руки — там, под мостом. Когда Тот замолчал, казалось, в его ладонях лежит солнце.

Янка зажмурилась, и сердце, до краёв налившееся жаром, защекотало предчувствие чего-то… истинного, настоящего чуда, не как подарок от Деда Мороза, а того самого, от которого захватывает дух, и не хочется, чтобы время текло вперёд, и…

Янка открыла глаза буквально через мгновенье, но вместо солнца в ладонях Тота уже снова лежал всего лишь кусочек светящегося янтаря.

«Так и надо, да? Всё получилось?» — хотела спросить Янка, но заглянула в лицо Тота и замерла.

В синеве глаз темнело отчаяние. Одной рукой кое-как натянув ежиный капюшон, пряча взгляд, Тот глухо сказал:

— Не вышло. — И добавил: — Я не знаю, почему.