Дверь Ноября

Валентина Осколкова, 2022

В миг, когда Янка оказалась не нужна никому на свете, она провалилась в Ноябрь – мир-пустошь, хранящий то, что выброшено людьми из жизни. Здесь оживают старые вещи и новые страхи, а в белом тумане таится смерть. И даже если загадочный мальчишка по прозвищу Тот, кто успел, выведет Янку домой, Ноябрь так просто не отпустит. Ноябрь придёт за ней…А с ним и Тот, кто успел. Он попросит Янку о помощи, и она не сможет отказать. В пустынных землях Ноября и среди холодных московских улиц им вдвоём придётся найти ответы на самые странные вопросы.Как спасти того, кто растворяется в забытьи? Куда ведут пересекающие пустошь рельсы? Откуда взялся говорящий танк, и…И, главное, кто же всё-таки Тот, кто успел?Он ведь и сам не знает.Рукопись вошла в лонг-лист IX конкурса «Новая Детская Книга» издательства Росмэн.

Глава 4. Паутина улиц

— А точно не вышло? Как ты это понял? Может, ещё раз попробовать? — Янка всё тормошила Тота, пытаясь получить от него внятный ответ.

Они снова сидели в трамвае. Искра архэ лежала в ладони Тота, совсем не похожая на то солнце, которым была, когда Тот произносил странные слова — заклинание ли, молитву, просьбу? Янка вертелась, забыв про усталость, расспрашивала, но Тот отмалчивался, спрятавшись глубоко под капюшоном.

Наконец Янка сердито выдохнула и полезла в сумку — заесть непонятные неприятности прихваченным из дома сникерсом. Посмотрела на Тота ещё раз, поджала губы и сунула второй батончик ему в руки:

— Бери, пока я добрая.

Тот оживился, зубами надорвал обёртку и тут же откусил. Не успев ещё толком прожевать, неразборчиво ответил сразу на всё:

— Ешли ш первого ража не вышло, не получится. Я жнаю.

— Аш-ш… А что ты пытался сделать-то?

Тот откусил ещё, прожевал и вдруг спросил:

— Помнишь того мужика, которого я вместе с тобой выводил?

Янка неопределённо кивнула: факт наличия она помнила, и ещё чёрный шарф, а вот в лицо…

— В общем, он… Он принадлежит Ноябрю.

— Это как?

— Ну… он никому не нужен. Его ничего не держит в мире, и он соскальзывает в Ноябрь, понимаешь? — Тот сделал паузу на ещё один укус. — Его выбрасывает сюда — само Мироздание, равнодушие людей вокруг, он сам… Не знаю. За ненадобностью.

— Так, подожди… А при чём здесь равнодушие и «за ненадобностью»?

Тот вздохнул — он был явно не в настроении читать лекцию.

— При том, что это Ноябрь. Всё, что не нужно, забыто, выброшено из жизни — то, что когда-то было важным, значимым… живым — всё это попадает сюда. — Он помолчал, но по выразительному взгляду Янки понял, что объяснение надо всё-таки расширить: — Ну, вещи, дома… Особенно дома. В зданиях есть особая сила, понимаешь? Отблеск силы тех, кто в них живёт. Которая делает здание тем самым настоящим домом… И обрекает проваливаться сюда, в Ноябрь. Ноябрь — это чулан, чердак и свалка мира.

— Для всемирной свалки здесь как-то… пустынно, — Янка с сомнением огляделась. — Если б все помойки сюда валились… да одних телефонов тут было бы по колено ровным слоем!

— Да нет же! — рассердился Тот. — Причём здесь помойки! Здесь память, понимаешь? Ну, вот, помнишь… не знаю, там, любимую куклу детства?

В голове всплыло что-то розовое, в рюшечках и с колокольчиком внутри.

— Не помню.

— Но ведь была у тебя, да?

— Была. Розовая какая-то… в шляпке. Жуть. А, точно, её Юшей звали! В смысле, Рюшей, но буква «р» мне тогда не давалась. Ну, верх оригинальности вообще, — Янка покачала головой, не веря собственной памяти. Рюша в волнах розовых рюшечек! Это же надо — любимая кукла!

— А ты помнишь… свою любовь к ней? — осторожно спросил Тот.

— Бр-р, нет, конечно. Я была мелкая, безмозглая, и куклы у меня были соответствующие.

А память безжалостно подсказывала: Рюшу подарил папа… Янка отвернулась и сердито прикусила костяшку пальца, стараясь привести себя в чувство.

— Она где-то здесь, — Тот широко махнул рукой. Даже отвернувшись, Янка поймала это движение краем глаза. — Нет, та самая кукла, может, пылится в коробке на антресолях. Но твоя Рюша — здесь. Вместе с твоей любовью к ней. Когда ты выросла, ты её забыла. И Рюшу, и любовь. Выбросила из жизни — сюда.

А Янка вспомнила того пингвинёнка из киндер-сюрприза. Значит, кто-то его тоже… выбросил? Любил… а потом выбросил. Вот его было жалко, куда жальче, чем дурацкую Рюшу.

— Так! — Янка сердито подняла руку. — Хватит! Бог с ней, с этой глупой куклой, если ты сейчас заявишь, что надо бегать и искать её здесь…

— Не, не скажу. Это я так, для примера.

— А ты можешь наконец объяснить, причём здесь архэ?!

— Свет первотварный. Сила творения, — непонятно ответил Тот, глядя на искру в своей ладони. И продолжил уже нормальным голосом: — В людях этот свет горит… но в таких, как тот мужик — гаснет. Архэ — изначальное — своей искрой зажжёт его заново. Вернёт из Ноября память, кем человек был и кто он есть… То есть уже не вернёт. Ничего не вышло. Этот мужик будет проваливаться сюда раз за разом, и однажды просто… Ладно, не грузи себя чужими проблемами, для этого я есть.

«Какой полезный с-с-совет», — оценил внутренний голос, хотя то, что Тот не договаривает, царапало и тревожило.

Выбросить из головы, не думать, какая разница, чужой человек…

«Даже Тот сказал не грузиться», — успокоила себя Янка и вымученно улыбнулась.

— Ну и что ты будешь делать?

Тот пожал плечами:

— Находить. Выводить.

— Да нет же, я про архэ!

Тот осторожно сжал кулак, вздохнул и затолкал в рот остаток сникерса. Прожевал, проглотил и вскочил на ноги:

— Подарю Ноябрю.

— В каком смысле?

Из-под ежиной мордочки по губам неожиданно разлилась довольная ухмылка:

— В самом прямом. Возьму и отдам сейчас архэ Ноябрю. Ему ведь и самому очень не хватает этого света. Пусть мёртвая земля хоть на капельку станет… живее.

Тот спрыгнул на землю мимо ступенек и опять уселся по-турецки.

Осторожно перевесившись через раму разбитого окна, Янка решила, что присоединяться на сей раз не будет, посмотрит так.

Тот сосредоточенно чертил перед собой пальцем в пыли. Сначала круг. В нём сверху вниз дугу, следом из той же точки — зеркальную, поперёк ещё одну, отсекая верхнюю треть, по бокам — две закорючки. Рисунок показался Янке смутно знакомым, а ещё напомнил схематичное изображение… рыбки.

Пока Янка думала, Тот уже сноровисто писал по наружной стороне круга следующую порцию закорючек. Янка пригляделась, но не сумела разобрать ни слова. Буквы были странные, не очень похожи на русские. Хотя вон те характерные хвостики напоминали что-то из алгебры… греческий язык? А две закорючки по бокам «рыбки» — это же альфа и омега, точно!

На этом Янкины познания в греческом иссякли.

Наконец Тот закончил и занёс вторую руку над рисунком. Соединил ладони лодочкой, раскрыл кулак…

Теперь он ничего не говорил, но архэ вспыхнуло — и растеклось жидким светом, наполнив ладони до краёв, словно чашу — прекрасную, золотую, сияющую. От тишины и сияния, казалось, начал дрожать воздух — и вибрировала рыбка на груди. На землю упала первая капля света, вторая, Тот раздвинул ладони — и на рисунок в пыли потоком пролилось слепящее глаза солнечное золото.

Рисунок рыбки вспыхнул — перечёркнутая петля в круге. Сердце защемило — наяву или отзвуком воспоминания?

Мгновенье — и вот уже исчез и свет, и рисунок, и архэ… Только позолота медленно сходит с кожи Тота, словно краска.

И вокруг что-то — кто-то?! — ощутимо вздохнуло, холодок чужого дыхания пробежал по ногам и шее, гоня по коже табуны мурашек, взъерошил волосы и растворился в ноябрьском воздухе.

Тот закинул голову, роняя капюшон, посмотрел Янке в глаза и счастливо улыбнулся:

— Завтра придёт северный ветер. И всё будет хорошо.

А вот потом вдруг нахмурился и вскочил на ноги. Огляделся, вслушиваясь, повёл плечами, натянул капюшон обратно. Янке даже показалось, что ежиный нос старательно принюхивается.

— Э… Тот? — окликнула Янка, опускаясь на ближайшее кресло. — Всё в порядке?

Её пробрала дрожь — от холода или внезапно охватившей тревоги, она сама не знала.

— Пока — да.

У Тота был настоящий антиталант к успокаиванию девушек.

И к объяснениям.

— А дальше? Что происходит?

«Может, ты всё-таки вернёшь меня домой?!»

Тот не ответил, замерев на пороге трамвая.

— Эй, Тот… когда я смогу вернуться? — Янка всё-таки не выдержала, хотя унижаться до прямого вопроса-просьбы было невыносимо.

— Ну… — Тот задумался, и Янке это категорически не понравилось.

— Сейчас.

— Что «сейчас»?

— Я хочу вернуться сейчас, — отчеканила она.

— Ты чего-то боишься?

— Нет, — соврала Янка прежде всего самой себе. — Мне пора домой.

Тот запустил руку под капюшон и почесал затылок. Почему-то такая простая и хорошая идея, как вывести Янку прямо сейчас, его не радовала:

— Слушай, а может, просто прогуляемся кое-куда, пересидим и потом я тебя отведу, а?

— Нет уж! Давай сейчас.

— Понимаешь…

— Не понимаю и понимать не хочу!

–…вот прям отсюда из Ноября не уйти. Архэ влияет остаточно.

— Что?

Тот развёл руками: мол, он не специально и вообще не может ничего поделать.

— Пойдём, — попросил он. — Ненадолго задержишься, правда.

Янка сердито схватила сумку и вылезла из трамвая. Пока она не озвучила просьбу, её не так уж и сильно тянуло вернуться, но теперь каждая минута промедления была невыносимой.

Тот сходил за своим чехлом, обошёл трамвай и почему-то внимательно оглядел стену противоположного дома. Янка тоже на всякий случай глянула — и успела заметить странную тень, не зависящую ни от одного реального предмета. Но рассмотреть не получилось — тень мелькнула по стене и скрылась на тёмной стороне дома, а Тот тут же дёрнул Янку за рукав:

— Так, времени больше нет, давай быстрей!

Янка ещё успела подумать, что «быстрей» — это просто не стоять на месте, а Тот ухватил её за руку и рванул вперёд.

«Быстрей» оказалось — «во весь дух».

…Когда на пути вырос поваленный мусорный бак, Тот одним прыжком взлетел на него, гулко стукнув ногами по железу, и, не сбавляя скорости, спрыгнул с той стороны. Болезненный рывок чуть не выдернул Янке руку из плеча.

Под горку бежать было несложно, но Тот взял такой темп, что Янка еле успевала переставлять ноги. Окна, деревья, проулки, какие-то ящики, бочки и прочий хлам мелькали мимо, словно в ускоренной перемотке, и воздуха никак не хватало, чтобы спросить: «Зачем?! Почему бежим? Нас кто-то преследует? Что происходит?!»

Сзади громыхнуло, отдавшись дрожью в ноги. Количество вопросов разом сократилось до: «Мамочки, что это было?!»

Тот обернулся на бегу, выворачивая шею под каким-то ужасным углом, и тут же сменил направление, дёргая Янку влево, прямо в стену дома. С железным грохотом за спиной пронёсся тот самый мусорный бак — катился, подпрыгивал, рыскал из стороны в сторону, словно… искал?! Янка стояла, вжавшись в Тота, и чувствовала, как колотится сердце и вздрагивает над ним рыбка.

По дороге прокатилось что-то ещё, грохоча на ухабах. Янка вжалась сильнее.

Тот осторожно выпустил её запястье и положил руку на спину, шепча:

— Чш-ш… Не бойся. Пожалуйста, не бойся. С тобой ничего не случится, обещаю.

Он мягко провёл рукой по спине Янки, от лопаток к пояснице, до узкой полосы кожи между брюками и задравшимся краем водолазки, как гладят настороженных кошек, и уткнулся плюшевым ежиным носом — вот как он умудрился не потерять капюшон?! — куда-то Янке в шею.

Дыхание у него было тёплым, а ладонь на пояснице тяжёлой… слишком тяжёлой и горячей, чтобы игнорировать прикосновение, и Янка собрала все силы — и отпрянула, делая вид, что последних секунд просто не было. Не-бы-ло.

— Закончилось? — спросила она, вслушиваясь в наступившую тишину.

У ног Тота по стене дома снова промелькнула неясная тень, Тот вздрогнул и качнул головой:

— Всего лишь пауза. Уходим быстрее.

— А…

«А что это было?» — хотела спросить Янка, но не успела закончить вопрос: Тот снова ухватил её за руку и нырнул в проулок между домами. Мелькнули вокруг стены, оцарапал ногу, чуть не повалив на землю, моток ржавой проволоки, сердце гулко отстучало дробь — и они оказались на соседней улочке, извилистой, тёмной и мощёной брусчаткой вместо привычного асфальта. На противоположной стороне, вдоль неровной стены островерхих строений, глубоко между булыжниками бежали полосы очередных трамвайных рельсов.

Янка вздрогнула, узнавая ту самую улицу, на которой стояла и ждала Тота… тогда, в первый раз.

— Эй, не спи!

…Город был скроен из лоскутков, кусочков, прошит рельсами и брошен, как придётся, — где-то целая улица, более-менее однородная и прямая, где-то двухэтажные бараки соседствуют с многоэтажками, асфальт с глиняной колеёй, и линия улицы пляшет от дома к дому. Монстр Франкенштейна, город-с-миру-по-нитке, кошмарный сон архитектора.

Тот понёсся прямо между рельсами, таща за собой Янку, и на ближайшем перекрёстке резко свернул влево. За их спинами что-то дробно простучало по камням, но Тот даже не обернулся.

Мостовая под ногами снова сменилась асфальтом, в глаза ударил свет — они вывернули на улицу, ведущую строго на запад… или юг? Какое сейчас время суток?.. Там, впереди, дома заканчивались, открывая висящее над горизонтом солнце. Длинные тени неподвижно лежали на стенах.

Тот притормозил, а потом и вовсе перешёл на шаг, выпуская Янкину руку. Янка поправила ремень сумки и растёрла запястье, на котором красными пятнами чётко отметились чужие пальцы. Мрачно подумав, что обязательно будут синяки, натянула рукава толстовки по самые костяшки.

— Что это было? — задала Янка вопрос, который уже почти натёр мозоль на кончике языка.

— В смысле?

— В прямом! Вот всё вот это вот!

— Вот это? Так, мелочь… Ну, не считая первого раза, — отмахнулся Тот. — Даже странно, обычно так просто не отвязываются.

— Кто? Что это? Ну, Тот, объясни тол… — Янка не договорила.

Тот замер, как вкопанный.

На пустой дороге перед ними лежала тень. Чёткая, словно из чёрной бумаги вырезанная и аккуратно расправленная на асфальте. Вытянутая. Длиннолапая. Поджарая.

Собачья.

— Н-назад, — попятился Тот, потом развернулся, скользнул пальцами по рукаву Янкиной ветровки, тень скакнула к ним по асфальту…

Сначала громыхнуло. А потом дорога выгнулась, ударив в колени, и в ватной тишине угол дома впереди вдруг исчез в клубе пыли и дыма, разлетелся на осколки.

Мир звенел тоненько, как комар. Плавая в этом звоне, Янка всё пыталась встать, пока рука Тота не вздёрнула её на ноги. Из дыры в углу дома вырывалось жадное пламя. Тот что-то кричал, губы шевелились, но комариный звон и собственное шумное дыхание заглушали все прочие звуки. Янка вырвалась и поковыляла прочь, всё быстрее, быстрее, словно пытаясь вытряхнуть звон из головы, подспудно догадываясь, что он не вокруг, а внутри.

За спиной постепенно оседал на землю горящий дом. Янка старалась не спотыкаться, только всхлипывала и слизывала с губ солёное. Сумка стучала по бедру. В носу что-то мерзко хлюпало. Шагов через десять Янка догадалась провести под носом ладонью и озадаченно уставилась на красные разводы на пальцах, осознав, наконец, что же такое солёное было на губах.

Звон рассеялся ещё через десяток шагов, хотя звуки всё равно казались неправильными, словно во сне или под водой. Янка заставила себя обернуться, но не увидела ни пожара, ни Тота. Только где-то вдалеке над домами поднимались клубы чёрного дыма, да еле слышно грохнуло, толкнув в пятки. Ухватившись за стену, Янка помотала головой и, заметив открытую дверь подъезда, нырнула внутрь. В подъезде было темно, пыльно и тихо. Ноги укутывала белёсая дымка — не то пыль, не то туман. Янка подсветила себе фонариком телефона, бросила сумку на пол и уселась на ступени, пытаясь понять, что делать дальше.

Без Тота не выбраться. Но рядом с Тотом всё взрывалось или бросалось на них — и Янка чувствовала, что это связано с тем архэ, которое Тот подарил Ноябрю.

«Что это за подарочек, за который пытаются убить?!»

Луч фонарика, почти осязаемый в густеющей дымке, скользил по стене, ржавой шеренге почтовых ящиков, одним концом упавшей на пол, и завалившим пыльные ступеньки бумажкам. Янка протянула руку и перевернула ближайший листок.

Мир дрогнул.

«♥ For Viccc ♥

♥ From;) ♥»

И два танка в кривоватом сердечке.

Янка рисовала это давным-давно, ещё летом — и в одну из встреч «в реале» подкинула Вику в рюкзак. Вот и след от карандашного наброска, и складка на уголке… Та самая открытка. Лежит в пыльном подъезде в мёртвом городе посреди Ноября.

Посреди мира забытых, ненужных, выброшенных вещей.

В самом настоящем нигде.

Внутренний голос шипел без слов — злость, обида, отчаяние, словно тот проклятый телефонный разговор произошёл только что, и Вик сейчас, прямо сейчас снова признался, что она ему не нужна, и…

Янка скрючилась, пряча лицо в ладонях, а потом вскочила на ноги, словно распрямившаяся пружина, пнула затрясшиеся от удара перила, схватила сумку и буквально вылетела на улицу. За её спиной обрушились на пол почтовые ящики. Янка нырнула в кривой проулок, из него в следующий, и в следующий, как в лабиринте утопая в мёртвом городе Ноября, всё глубже и глубже, по щиколотку, до середины икры, по колено в белёсом тумане, но остановиться не могла. Остановиться — это остаться наедине с болью, к которой, как ей казалось, она уже почти притерпелась, но… только казалось.

Последний переулок завёл в тупик, обернувшись глухим узким двором. На створке распахнутого окна третьего этажа раскачивался ржавый утюг, обмотавшийся проводом вокруг ручки. Гипнотически медленно, вправо-влево, как маятник невиданных часов.

Несколько секунд Янка стояла, заворожённая размеренностью движения, и только провожала утюг взглядом, раз-два, раз-два, туда-сюда.

А потом провод лопнул, и утюг обрушился вниз. Отпрыгни Янка хоть мгновеньем позже — вряд ли бы её спас даже капюшон, а так утюг только стеганул хвостом провода по щеке и разлетелся на детали от удара об землю.

Янка метнулась прочь в диком, животном ужасе. В голове было гулко и пусто.

Возможность соображать вернулась только через несколько минут бестолкового бега, и вдруг всё встало на свои места: Тота никто не преследовал, вернее… Тота преследовал сам мёртвый город, вещи, хранящиеся в нём.

И Янку заодно.

В памяти само собой всплыло: «Пусть мёртвая земля хоть на капельку станет… живее».

Вот, значит, как Ноябрь становится живее от подаренного архэ?! Взрывами? Сходящими с ума мусорными баками и утюгами?

Во что Тот втянул Янку? Попытки оживить мёртвое… Что за зомби-апокалипсис?!

А переулки всё петляли, свиваясь в бесконечность, и оказавшись снова в том же самом дворе, у обломков утюга-камикадзе, Янка содрогнулась, с ослепительной ясностью вспоминая другие слова невыносимо скупого на объяснения Тота: «Можно ли пройти бесконечность насквозь?»

Она отошла от рельсов, вот в чём дело. Их не было вокруг, ни на одной из тех улиц, улочек и переулков, которые Янка пробегала. И теперь ей предстоит блуждать по ним… вечно?!

…Ящик, через который Янка перелезала, коварно провалился, хватая за щиколотку, Янка рухнула на землю с коротким воплем, кое-как высвободила ногу, встала, всхлипнула, подобрала сумку и рывками расстегнула ветровку — от бега по телу разлился душный пульсирующий жар.

Рыбка мотанулась на цепочке туда-сюда. Янка перехватила её рукой, сжала до боли в пальцах и похромала дальше. Без направления. Без смысла.

Переулок сужался, сужался и, в конце концов, превратился в неровную щель между домами, сквозь которую Янка протиснулась только боком, ободрав с сумки полколлекции значков.

А с той стороны оказалось светлая улица, сухие заросли… и ржавый трамвай со смятой «мордой». Никакого тумана, никаких утюгов. Янка огляделась, шмыгнула в трамвай и забилась на заднее сиденье. Вернулась…

«Но разве раньше трамвай не был… целым?»

Солнце наполовину скрылось за кустами, и на дорогу лёг теневой узор сухих ветвей, чуть не достающий до стены домов. Ветра не было, ветки не колыхались, и узор казался нарисованным раз и навсегда, прямо в пыли.

…Новая тень появилась с той стороны, куда в прошлый раз убегали Янка с Тотом. Она вырастала из кромки узора, словно та, что её отбрасывала, вышагивала по верхушкам кустов. Изящная, поджарая собачья тень. Она поравнялась с трамваем, остановилась и вскинула голову, заливаясь беззвучным лаем.

Янка бросила взгляд в другую сторону, прикидывая, успеет ли сбежать и больно ли кусают клыки несуществующей собаки… но увидела вторую тень, лёгкими прыжками мчащуюся по стенам домов. Вот она остановилась подле первой, они довольно обнюхались…

«Сейчас бросятся, — поняла Янка, когда тени дружно повернули к ней свои морды. — Мамочки… А они в клочья издерут меня — или мою тень? А что хуже?!»

Она с ногами забралась в кресло, решив сначала бросить в теней сумку, а потом прыгать в окно и продираться через кусты… но собачьи тени не успели напасть. Раздался бодрый топот, и к трамваю с пригорка сбежал Тот. Раскрасневшийся, чумазый, ежиный капюшон откинут, рукава засучены, а в руках что-то вытянутое и чёрное — не чехол, нет… То, что в нём лежало?

Собачьи тени разом обратили морды в сторону Тота, напружинились и беззвучно зарычали. Янка хотела крикнуть, предупредить, но Тот уже и сам заметил, затормозил, развернулся на пятках и… уставился в ту же сторону. Такой же напряжённый и даже почти скалящийся.

По ногам молоком разлилась белёсая дымка, накатываясь на трамвай и чуть-чуть не доходя до пятачка дороги у задней двери.

Послышался рокот мотора — словно голос механического чудовища. Тот пружинисто отшагнул назад, ещё раз, ещё, пока не остановился перед собачьими тенями. Рокот перешёл в оглушительный рёв, и Янка заткнула уши. В клубах пыли, белого тумана и чёрного дыма из перекрёстной улицы высунулось… Янка не успела ничего разглядеть. Пыль, туман, дым, смутный силуэт, а потом Тот вскинул к плечу предмет, который держал в руках, — и выстрелил.

Хлопок если и был, то потонул в рёве мотора, а потом там, впереди, мир взорвался вспышкой света, обжигая Янке сердце, — и всё стихло.

Оседает пыль. Торчит из-за домов серая морда огромной машины, в которой Янка, совершенно не разбирающаяся в технике вне «танчиков», сумела опознать только то, что когда-то это был бронеавтомобиль.

Невозмутимый Тот упёр приклад в бедро, с треском откинул какой-то рычаг, защёлкнул обратно и клацнул затвором, заряжая в ствол что-то маленькое и светящееся. И только потом, вскинув пневматическую винтовку на плечо, обернулся к Янке:

— Успел! Я же говорил!

Если бы он хоть что-нибудь пояснил. Если бы сказал, что всё будет хорошо. Если бы хоть извинился за то, что втянул Янку в какую-то чертовщину. Если бы…

Тот ухмылялся, словно ничего не случилось, и пальцем поглаживал курок — или спуск, или как оно правильно называется, — своей винтовки.

Он ничегошеньки не понимал.

Янке стало плохо, так плохо, как будто страх, скопившийся в ней, ядом потёк по венам. В желудке заворочался кусок льда, в груди тянул отзвук боли, и захотелось сорвать рыбку с шеи — и будь что будет, сдохнет — так и хорошо!

— Эй, вылезай, — позвал Тот, заглядывая в окно трамвая. — Всё закончилось.

— Нет!

Тот озадаченно задрал брови, потом обернулся и свистнул. Собачьи тени на стене дома встрепенулись и сбежали на дорогу, проглядывая сквозь узор кустов — более плотные, более тёмные.

— Ты их боишься, что ли?

Тот протянул руки и погладил воздух — а его тень потрепала собачьи по загривкам, почесала за ушами, хлопнула по холкам. Теневые собаки завиляли острыми хвостами и уселись. Одна, кажется, даже высунула язык от удовольствия.

— Это Доля и Недоля. Мои собаки. Или собаки моей тени? Не знаю, короче, но мы с ними друзья… А это Янка. У неё моя рыбка, и вообще она здоровская.

Тот молол какую-то чушь, а Янка с обидой понимала, что её обвели вокруг пальца. Собаки-тени не были чудовищами. Ручные собачки Тота, надо же… Как он про себя со смеху ещё не лопнул, глядя на перепуганную Янку! А всё туда же, улыбается как ни в чём не бывало.

Будто не было ни взрыва, ни мёртвого города, пытающегося их обоих убить, ни…

Так ничего в упор и не понимающий Тот заглянул в окно:

— Ну что, пойдём, а?

Наверное, для него всё это было в порядке вещей — безумие предметов, взрывы, кровь, выстрелы… Так, «подарочек» для мёртвой земли Ноября.

Наверное, ему казалось, что это нормально — затащить во всё это Янку, ничего не объясняя и ни о чём не предупреждая.

Наверное, Янка с его точки зрения психовала совершенно без повода, ведь все живы, здоровы, а синяки и царапины не в счёт…

— Не подходи! — Янка выскочила из трамвая. Злые слёзы кипели в уголках глаз и щипали свежие царапины. В голове царил сердитый змеиный свист, и хотелось то ли уничтожить весь мир вместе с собой, то ли сбежать.

Янка выбрала второе и с треском, заглушившим окрики Тота, вломилась в кусты. Продралась сквозь заросли, оставив пару значков с сумки, резинку и, кажется, целую прядь волос на ветках, исцарапала руки, вывалилась с той стороны… и с изумлением уставилась на знакомую стену домов, трамвай и столь же удивлённого Тота. Ноябрь опять вывернул пространство в какую-то невообразимую сторону.

— Эй… ты чего? — опасливо окликнул Тот.

— Не походи ко мне, — отчеканила Янка, глотая слёзы и утирая кровь со щеки. — Не подходи!

— А… как я тебя выведу тогда?

Янка молчала несколько секунд, пытаясь выгнать из горла склизкий комок, потом шумно выдохнула:

— Ладно. Выводи. И… больше не подходи ко мне. Вообще никогда, понял? Больше ты меня в свои игры не втянешь! Оставь меня в покое!

— Понял, понял, — попятился Тот, как-то жалобно вскидывая брови. — Не подойду. Не втяну. Оставлю. Обещаю. А сейчас… пойдём. Я тебя выведу в тот твой парк, ладно?

Янка молча кивнула и позволила Тоту взять её за руку и повести куда-то вниз по улице. Пальцы у Тота были огненные и мелко подрагивали.

Или это у Янки — дрожащие и ледяные?

Плевать. Теперь уже навсегда плевать.

Обычный мир встретил её проливным дождём. Часы на телефоне показывали, что с момента, когда Янка выбежала за дверь квартиры, прошло пятьдесят три минуты. Кажется, этот ливень обрушился на Москву сразу после того, как Янка уехала…

Янка закинула голову и долго растирала лицо, пытаясь смыть кровь, пыль, гарь и Бог знает что ещё. Потом поглубже натянула капюшон и пошлёпала по лужам домой.

Дома мама охнула, увидев дочь, но Янка молча прошла в ванную и захлопнула за собой дверь.

— Яныч… что с тобой? — донёсся из-за двери глухой и испуганный мамин голос.

Янка снова достала телефон, посмотрела на исправно тикающие часы, на дату, и буркнула:

— Счастливого Хэллоуина, чё.

Вместе с телефоном из кармана выскользнул смятый листок. Надпись, сердечко, два танка. Выброшенное признание в ненужной любви.

Да уж, чужой «праздник» даже близко не стоял рядом с тем, что пережила Янка.

И от чего отказалась.