Не плачь по мне, Аргентина

Виктор Бурцев, 2008

Ушедшие от возмездия нацистские преступники во главе с безумным оккультным доктором фон Зеботтендорфом, укрывшись в Аргентине, жаждут реванша. На сей раз их оружием стали результаты страшных экспериментов с человеческой психикой, основанные на древней индейской магии. Сотрудник советской разведки Антон Ракушкин и журналист Константин Таманский затевают опасную игру с целью разрушить планы нацистов. Однако противостоять им придется не только тайной полиции и повстанцам-террористам, но и чудовищным существам с противоположной стороны реальности.

23

Возвращались в молчании. Лоос был на удивление трезв, смотрел прямо перед собой и иногда закрывал глаза, словно хотел спать. Зеботтендорф остался в лаборатории. Генрих же снова считал секунды и старался угадать, с какой скоростью движется машина.

Когда дверцы открылись, фон Лоос спросил:

— Выпить не хотите?

— Еще?

— Не знаю, как вы, но с меня всякий хмель слетает, когда я вижу эти… научные опыты.

Генрих внимательно посмотрел на него.

— Я вас не понимаю… Это что? Неумелая провокация? Но я не вижу в ней смысла. Или вам действительно не по душе все эти сатанинские аттракционы? Тогда почему вы вообще здесь? Что за игра?

Лоос взял его под локоть и повел в кабинет:

— Не могу пить один. Хотя чаще всего так и приходится делать. С Рудольфом это почти невозможно. Он слишком привязан к своим… пробиркам. Не может говорить ни о чем, кроме науки и прогресса.

Они вошли в кабинет. Лоос зажег настольную лампу, запер дверь.

Генрих уселся в большое мягкое кресло. Лоос в это время чем-то гремел под столом.

— Да где же оно?

— Что вы потеряли?

— Бутылку для особых случаев, — приглушенно ответил фон Лоос.

Наконец откуда-то была извлечена черная бутыль без этикетки и два стакана.

— Отрава? — поинтересовался Генрих.

— Мне бы вашу выдержку… — Лоос зубами выдернул пробку. По кабинету тотчас разнесся крепкий запах сивухи.

— Точно отрава… — пробормотал Генрих, но стакан принял.

— Это единственное средство, которое помогает мне заснуть. — Фон Лоос отсалютовал стаканом и опрокинул спиртное залпом.

Генрих с любопытством рассматривал его реакцию, затем отставил выпивку в сторону.

— У меня еще старое не выветрилось, — вздохнул он и после паузы поинтересовался: — Скажите, Лоос, на кой черт вам все это нужно?

— Что — все?

— Ну… — Генрих махнул рукой куда-то за спину. — Вы же не какой-нибудь сумасшедший головастик вроде Зиверса. К тому же вам откровенно не по нутру…

— Если вы про опыты Зеботтендорфа, то… — Лоос откинулся в кресле и закинул ноги на черную блестящую столешницу. Это далось ему с трудом, но Генрих позавидовал про себя, такой фокус в его возрасте был невозможен. — То я действительно от них не в восторге. Я также был не в восторге от Освенцима, Майданека и Бухенвальда. Я был не в восторге от вас и вашей работы. И от фюрера… И от Геббельса. И от этой чертовой войны! А уж наши союзнички… Впрочем, это вы и сами прекрасно знаете.

— Знаю.

— И война мне не по вкусу! — Лоос махнул рукой. — Я бы предпочел сидеть где-нибудь на берегу Рейна. Пить пиво. И есть сосиски! Да! — Он почти кричал. — Сосиски! Наши германские сосиски! И чтобы мне подавала их блондинка в переднике с вот такими вот, — Лоос показал, — вот такими вот сочными грудями!

Он грохнул кулаком об стол и ненадолго замолк. Генрих терпеливо ждал.

— Но когда в тридцатом моя жена умерла от гриппа… Когда я, фронтовик, не смог найти для нее лекарств… А наши дети смотрели на меня… Вы ведь помните, Генрих, вы должны помнить эти глаза?! Глаза немецких детей, которым нечего есть? А их сосед по улице, державший мясную лавку!.. — Лоос сжал кулаки и зажмурился. Стиснул зубы. Потом тяжело вздохнул и продолжил: — После той войны не было на свете человека, который бы больше меня ненавидел стрельбу, запах пороха и крови… Не было. Но когда фюрер сказал, что нужно воевать, я первым встал и зааплодировал. Потому что он сказал, что мы должны воевать, чтобы накормить наших детей, чтобы лечить наших жен. Чтобы старики не умирали, как бродячие псы. От голода и холода, когда продажное, чужеродное правительство продает Великую Германию коммунистам. Я встал и хлопал в ладоши, как ребенок! Но душа моя, Генрих, рыдала. Потому что я не хотел воевать. Я слишком хорошо помнил, как это делается.

Генрих хотел что-то сказать, но Лоос замахал руками.

— Я знаю, знаю! Германия повержена. Фюрер сошел с ума и застрелился. Мы с вами тут. Борман… хитрая свинья, спрятался так, что…

— Его схарчили евреи.

— Мартина?

— Да. — Генрих кивнул. — Но об этом никто не знает. Тель-Авив заплатил за это такую цену… Что предпочел молчать. Бормана им выдали американцы. После известных событий…

— Не знал. — Лоос налил себе еще. — Мы с ним, знаете ли, были дружны…

— Я в курсе.

— Ну что ж… Значит, Мартин ушел… Германия разделена, война принесла нации горе, лишения, все тот же голод и русские бомбежки. Я знаю, все знаю. Но дело в том, Генрих, что я знаю еще кое-что.

— Что же?

— У нас не было другого выхода! Иной конец был еще страшнее и скоротечнее… Намного, намного страшнее.

— А сейчас?

Лоос молча разглядывал черную бутылку.

— Я понимаю вас тогдашнего, но сегодня… Что вами движет?

— Как там говорят американцы? Мимо каждого проскачет лошадь удачи…

— Но не каждый сможет на нее вскочить.

— Вот-вот! — Лоос отставил бутылку. Тяжело поднялся с кресла. — Я больше ничего не умею, Генрих. Мое призвание — воевать. Моя цель — завоевать мир.

— Методами Зеботтендорфа. — Генрих протянул руку и поводил под ней воображаемой зажигалкой.

— Тьфу на вас! Вечно вы все испортите… — Фон Лоос досадливо сморщился. — Думаете, видели все? Доктор еще не водил вас по ранним стадиям. И киноматериалы не показывал. Вот когда мать душит своего ребенка по приказу… и смеется — это страшно.

— Я одного не понимаю. Разве нельзя добиться этого же с помощью простого гипноза?

— Во-первых, нельзя, а во-вторых, гипноз — это каменный топор… Таблетки, химия, гипнотизеры… Вы наверняка видели людей, жрущих траву?

— Архивные киносъемки? ЛСД?

— Да. Только к ЛСД это не имеет прямого отношения, просто ранние работы над той же тематикой. И, к слову сказать, они уплыли от нас за океан. Как и секрет атомной бомбы. Теперь этими материалами будут пользоваться американцы. Если, конечно, смогут расшифровать. — Фон Лоос хохотнул. — Для рекламы какой-нибудь кока-колы и окончательного оболванивания человечества. На работах Зеботтендорфа всегда можно было хорошо подзаработать. Добавлять какую-нибудь дрянь в гамбургеры! И делать общество потребления обществом повышенного внушения! Представляете?

— Ну, на сосиски и домик на Рейне хватило бы…

— Нет-нет. Вы же сами видели. С помощью этого можно только воевать. Так честнее, чем торговать этим! Так что отвечая на ваш вопрос — да, я хочу завоевать мир! Хотя многим после Гитлера кажется, что это безумная утопия, но… — Лоос развел руками. — Посмотрите вокруг! Посмотрите на Штаты! На русских! Что-нибудь изменилось? Я — честный солдат! Я честно говорю вам: моя цель — весь мир! Разве это плохо?

— А не боитесь, что Зеботтендорф вас просто переиграет?

Лоос засмеялся.

— Конечно! Конечно, мой дорогой Генрих! Конечно, боюсь! И очень!

— А что он там нес про какое-то пророчество?

— Точка всех начинаний? Это один из наших проектов. Видите, как я откровенен с вами, Генрих?

— Это меня даже пугает.

— Вы нужны нам, нужны.

— Для чего? Только не начинайте снова про собеседника… — Генрих взял стакан и принюхался к жидкости внутри. Запах сивухи чуть выветрился, алкоголь пах странно и незнакомо.

— Опыт, друг мой. Огромный опыт. Вы вряд ли откажетесь занять пост премьер-министра? Или… — Лоос щедро махнул рукой. — Пост первого друга диктатора?! Как угодно! Правила будем писать мы сами!

— А точнее?..

— А точнее! — Лоос со стуком поставил стакан на стол. — А точнее, вы понадобитесь мне со всем своим опытом, знаниями и умениями, когда Зеботтендорф задумает сковырнуть меня на обочину! Вот так! И поверьте, я действительно нуждаюсь в вашей помощи. Поэтому, запомните, именно поэтому вы не будете клиентом Зеботтендорфа и не станете его… подопытным кроликом. Как бы он сам этого ни желал!

«А если ты перестанешь во мне нуждаться?..» — подумал Генрих.

Он одним глотком выпил спиртное и обжег гортань.

— Я согласен.