Не плачь по мне, Аргентина

Виктор Бурцев, 2008

Ушедшие от возмездия нацистские преступники во главе с безумным оккультным доктором фон Зеботтендорфом, укрывшись в Аргентине, жаждут реванша. На сей раз их оружием стали результаты страшных экспериментов с человеческой психикой, основанные на древней индейской магии. Сотрудник советской разведки Антон Ракушкин и журналист Константин Таманский затевают опасную игру с целью разрушить планы нацистов. Однако противостоять им придется не только тайной полиции и повстанцам-террористам, но и чудовищным существам с противоположной стороны реальности.

5

Когда-то он был красив. Но время сделало свое дело. Жаловаться, правда, было грешно. В условиях, когда ты скрываешься от всего мира, лучше, когда твои старые фотографии не соответствуют действительности. Хотя он и постарался, чтобы фото тех времен не осталось вообще.

Сейчас он более всего походил на себя кинематографического. Полный, лысоватый, с круглым лицом чудаковатого добряка. Глядя на него, очень трудно было сказать, что руки этого приятного семидесятилетнего старика едва ли не по локоть в крови…

С улицы, через раскрытое настежь окно, доносился какой-то мотивчик. Что-то легкое, не то румба, не то самба — за долгие годы, проведенные в этой сравнительно тихой стране, он так и не научился разбираться в музыке. Близкие сердцу каждого мюнхенца тирольские напевы остались далеко в прошлом, а привыкнуть к зажигательной румбе он не смог. Хотя казалось бы…

Так же он не смог привыкнуть к местному пойлу, продававшемуся на каждом углу, и потому пил водку. Русскую. Которую доставал за бешеные деньги.

— Вы, Рудольф, все никак не наиграетесь? — спросил он, отпив из бокала, где обжигающая водка плавила лед.

— Это не игрушки, Генрих, — ответил тот, к кому он обращался. — И не называйте меня так.

— Конспирация? — Генрих усмехнулся.

— Как хотите. Я предпочитаю думать, что тот Рудольф умер в сорок пятом.

Рудольф не изменился почти совсем. Бывает такой тип людей, которые будто бы консервируются в определенном возрасте. А может быть, штучки, с которыми играло в свое время Общество Туле, все-таки что-то да значили. Сухой, поджарый, с копной волос и все с тем же бесноватым огоньком в глазах за толстыми линзами очков. Этот взгляд Генрих помнил хорошо, в сорок четвертом, когда стало плохо с продовольствием, от Рудольфа, казалось, остались одни только глаза…

— Так оно и было, так оно и было, — вздохнул Генрих. — Отсутствие бумажки означает отсутствие человека. А на вас, мой дорогой, никаких бумажек нет даже у меня. Так что беспокоиться не о чем…

— Вы хотите сказать, что ваши архивы у вас?! — Рудольф задохнулся.

Генрих усмехнулся и замахал руками.

— Вы с ума сошли! Останься архивы у меня, я не прожил бы и двух дней! Бумаги в надежном месте. И моя жизнь является гарантом того, что они не всплывут где-нибудь… В районе Палестины.

— Господь с вами!

— Со мной, со мной… Как там говорят русские? Мы все под колпаком у кого? — И Генрих весело засмеялся. — Так что если вы хотели мне предложить что-то, любезный Рудольф фон Зеботтендорф, то подумайте. Далеко не каждое предложение может меня заинтересовать. Тем более если оно изложено в какой-нибудь неправильной форме…

Рудольф стоял у двери, привалившись к белой стене. Непослушными пальцами он расстегивал ворот рубашки.

— Вам плохо? — поинтересовался Генрих. — Выпейте водки. Она бодрит. От коньяка у меня по-прежнему сонливость…

— К черту водку, группенфюрер… — просипел фон Зеботтендорф. — К черту. Мне не рекомендовали ходить к вам, но я все же пошел…

— Кто не рекомендовал? — с самым невинным видом спросил Генрих.

Рудольф не ответил. На его побледневшее было лицо возвращались живые краски.

— В любом случае, — прошептал фон Зеботтендорф, — это не имеет значения…

— Что не имеет значения? Что вы там бормочете? Сядьте, наконец, к столу! — Генрих с грохотом отодвинул стул от большого круглого стола, стоявшего в центре комнаты.

— Спасибо.

Они сели. Рудольф осматривался вокруг, словно до этого момента он ничего не видел в этой комнате. Высокие потолки. Лепнина. Фисташковые дорогие обои. Везде виньетки, завитушки, барокко. Изящная белая мебель. Высокие окна. Дорогая квартира…

— Кажется, я понимаю, — пробормотал фон Зеботтендорф. — Кажется, я понимаю.

Генрих удивленно осмотрелся.

— Ах, вот вы о чем… — Он засмеялся. — Достаток, друг мой, не проблема. Да и вы, я полагаю, не бедствуете?

— Не жалуюсь.

— Так о чем же вы хотели поговорить?

— Если честно, — Рудольф откинулся на спинку стула, — я не знаю, стоит ли говорить с вами, но… Но вы нужны нам.

— Нам?

— Нам, — повторил Рудольф убежденно. — Людям, которые еще помнят величие германской нации! Людям, которые знают, к чему должно стремиться человечество!

Он запнулся. Генрих вытирал слезы кружевным платочком. И смеялся…

— Рудольф! — выдавил он, задыхаясь. — Рудольф, пощадите старика! Это очень смешно! Очень! Через столько лет все те же песни!.. А то я уже начал уставать от этой бесконечной латиноамериканской румбы…

— Это очень серьезно, Генрих.

— Не смешите меня! Серьезно? После Третьего рейха?! Поверьте мне, фон Зеботтендорф, я патриот. Я, может быть, больший патриот, чем вы. Я люблю Германию. Я люблю ее историю и знаю о ней значительно больше, чем все припадочные паралитики вашего Зиверса. И я вам скажу, что большего величия, чем в годы Третьего рейха, у Германии не будет больше никогда. Никогда, Рудольф! И нет смысла устраивать клоунаду!

— Мне известно ваше отношение к работам нашего Общества…

— Ах, оставьте! — Генрих раздраженно встал. Стул царапнул по паркету. — Вспомните, в каком ведомстве я служил! Все эти ваши поиски полой земли, все эти… Аферы! Шиты белыми нитками.

— Вы случайно не слышали о теории червячных переходов, Генрих? — Тон фон Зеботтендорфа неожиданно изменился. Он улыбнулся, будто услышав добрую весть, закинул ногу на ногу. — Перспективная, не лишенная революционных настроений мысль в современной физике. Я вам как-нибудь расскажу, и вы, может быть, перемените свое отношение к той экспедиции и вообще к нашим разработкам. Древнее знание, дорогой Генрих, древнее знание, это не просто сказки или пустая болтовня. Это шифр! Который следует разгадать. И величайшее умение исследователя состоит в том, чтобы отделить басню от закодированного послания в будущее.

— Все это слова. Слова и ничего больше. Если бы ваши теории были хоть в чем-то верны, мы бы сейчас сидели в Кремле. Или в Белом Доме… Или еще где-нибудь, а вокруг был бы Тысячелетний рейх! И наши, слышите, Рудольф, наши ракеты несли бы свастику на другие планеты! Неужели после сорок пятого вы все еще настолько слепы, чтобы верить в свои же побасенки?

— А вы ничего не слышали про инков?

— Про кого? — Генрих, казалось, был удивлен этим поворотом разговора. — Про кого?

— Про инков. Была такая древняя цивилизация, как раз в этих местах, где мы с вами находимся. — Тон фон Зеботтендорфа стал чуточку поучающим. — Многочисленные храмы, пирамиды и прочие памятники старины есть в Перу, Парагвае, но не в Аргентине. Удивительно, правда? Хотя есть свидетельства, что здесь они бывали. Существует интереснейшее пророчество…

— Боже мой, Рудольф!

— Погодите, погодите! — замахал руками тот. — Дайте я скажу вам, а дальше уж сами решите.

Генрих махнул рукой и отвернулся к окну.

— Согласно этому пророчеству, расшифрованному, кстати сказать, при личном участии столь нелюбимого вами Зиверса, есть некая точка во времени и пространстве, откуда можно… Скажем так, действия, начатые из этой точки, обречены на успех. Мы называем ее точкой всех начинаний. В пророчестве сказано о Последней Войне, которую поведет Вождь, захвативший точку всех начинаний. Война неминуемо приведет его к власти над миром. Он покорит все народы и племена, и, обратите внимание, континенты. В пророчестве инков, в древнем тексте, упоминаются другие континенты. Хотя известно, что инки не знали дальнего мореплавания!

— Или Зиверс недостаточно хорошо овладел их языком… — пробормотал Генрих под нос, но Зеботтендорф услышал.

— Исключено. Данные проверялись несколькими учеными. Проверялись и перепроверялись!

— А кто у вас, простите, на должность Вождя? — С хитрым прищуром Генрих посмотрел на гостя. — Вы же не просто так мне тут рассказываете об инках и прочей белиберде. Вы же верите в это, не правда ли? Так кто же Вождь? Уж простите, Зеботтендорф, но после фюрера найти кого-то на эту должность… очень непросто. Время великих людей прошло. Прошло. Достаточно посмотреть вокруг, чтобы убедиться.

— Наш Вождь — это германский народ!

— Вы просто сумасшедший. — Генрих вздохнул и покачал головой. — Не бывает вождей с таким именем. Если вы и дальше собираетесь пудрить мне мозги, я укажу вам на дверь. В конце концов, это просто хамство — считать меня таким идиотом.

— Хорошо, хорошо. Скажем так: раз вам противна моя высокопарность, германский народ приведет к победе фон Лоос.

— Этот выскочка?!

— Этот инициативный офицер, — поправил его Зеботтендорф. — Вспомните его операцию в Африке, а еще раньше в Финляндии…

— Которые закончились полным провалом.

— Человеку в тех случаях противостояло нечто большее…

— Еще бы! — фыркнул Генрих.

— Напрасно иронизируете.

— Видите ли, Рудольф, если все то, что вы мне рассказали, правда, то вас следовало бы расстрелять. Я, вероятно, со временем становлюсь мягкотел. Но все эти последние Войны, все эти… — Генрих сделал движение, будто стряхивал что-то с пальцев. — Эти кровавые игрища стали мне не по сердцу. И если есть такое место, эта ваша точка всех начинаний… то ее следовало бы использовать совсем иначе. Или, что еще лучше, не использовать вообще.

— Забавно. Именно так инки и рассудили. Они не селились в этих местах, никаких крупных поселений. К тому же обнесли это место зоной табу.

— Ах, так это здесь… — Генрих развел руками. — Тогда я понимаю…

Фон Зеботтендорф поморщился и стрельнул глазами куда-то в угол. Генрих, впрочем, этого не заметил.

— Это только доказывает мудрость древних цивилизаций.

— Или то, что они не были достойны такой ответственности! — Рудольф стукнул кулаком по столу.

— Вы опасный человек, Зеботтендорф. И стали еще более опасны с возрастом. Маразм, наверное. Не знаю, понимает ли это фон Лоос или вы ухитрились и ему запудрить голову.

— Это можно понимать как окончание нашей беседы?

— Да.

Фон Зеботтендорф встал и направился к дверям. Уже взявшись за ручку, он обернулся.

— Конечно, жаль, что…

Точно в лоб Рудольфу смотрело дуло пистолета.

— Черт возьми, зачем вы повернулись? — раздраженно проговорил Генрих. — Я действительно размяк. Застрелить человека в спину мне теперь значительно проще.

Зеботтендорф побледнел, но тем не менее произнес:

— У вас не получится, Генрих. Мне жаль, что я должен прибегнуть к такой мере.

— Опять вы бредите… — с брезгливой миной начал было хозяин дома, но тут произошло то, чего он совершенно не ожидал.

Что-то твердое вдруг ударило Генриха под локоть. Рука с пистолетом ослабла, и «вальтер» покатился по паркету.

— Черт возьми!

Рука была парализована, но больше всего Генриха испугало не это. Совсем рядом стоял молодой человек в светлом костюме, такой же светлой шляпе и темных очках, хотя Генрих мог бы поклясться, что никто, кроме Рудольфа, в комнату не входил.

— Жаль, очень жаль, — вздохнул Зеботтендорф.

И молодой человек снял очки.