Восхождение

Борис Сопельняк, 2017

Центральная фигура романа известного писателя и журналиста Бориса Сопельняка – русский офицер и эмигрант Борис Скосырев, совершивший государственный переворот в Андорре. Участник Гражданской войны в России, он невольно вовлекается в гражданскую войну в Испании и оказывается между молотом и наковальней: с одной стороны фашисты, с другой – республиканцы. Через судьбы своих героев автор раскрывает трагическую историю военных конфликтов середины 1930-х – начала 1940-х годов.

© Сопельняк Б.Н., 2017

© ООО «Издательство „Вече“», 2017

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2018

Глава I

Ситуация была хуже некуда. В карманах ни гроша, башмаки прохудились, пиджак на локтях протерся. Да и спать негде — из паршивенького отеля вышвырнули за многомесячную неуплату. Что делать? Куда деваться? Не жить же под открытым небом.

«А что, можно и под открытым небом, — тоскливо думал давно не бритый господин с едва заметными следами былой элегантности и с очень заметной военной выправкой. — Благо осень в Испании теплая, а песок на пляжах мягкий… Вот только жрать нечего! — рубанул он по кустам кем-то потерянной тросточкой, и тут же скривился от боли. — Нет, шашкой владеть я разучился, — потер он разом заболевшее плечо. — Вот ведь проклятый осколок, десять лет прошло, а плечо все ноет и скрипит. Как тогда рвануло! Снаряд-то с немецкого крейсера был крупнокалиберный. На палубе два десятка трупов, и я — с дыркой в плече. Хорошо, что в Кронштадте хирург попался толковый, а то ведь поначалу руку чуть было не оттяпали.

Жаль, конечно, что с флота списали. Но зачем я поперся в пехоту, а потом в кавалерию — вот вопрос так вопрос! А впрочем, никакой это не вопрос: флота у Юденича не было, вот и пришлось взять в руки винтовку. Ну а Врангелю было не до морских сражений, надо было рубиться с большевиками. Так что судьба ваша, штабс-капитан Скосырев, делает еще один крутой поворот, — лихо сдвинув набекрень дырявую соломенную шляпу, криво усмехнулся бывший русский офицер, — шашку меняем на тросточку.

Шашку на тросточку? — споткнулся он. — Стать записным хлыщем?… Гм-м, а почему бы и нет? Ведь ходил же я с тросточкой по Лондону? Ходил. И еще как ходил! — молодцевато покрутил он когда-то тщательно ухоженные, а теперь обвисшие усы. — Всего — то три месяца, но в королевских военно-морских силах я служил. Жаль, что так быстро разоблачили: уж очень топорно был подделан мой голландский паспорт, и из подданного Ее величества королевы Голландии, который имел право служить в британском флоте, я стал персоной нон грата. Хорошо, хоть не арестовали, а просто выслали за переделы Великобритании. И уж совсем хорошо, что голландский паспорт не отняли — он мне еще пригодится…

Но где бы, что бы пожрать! — почувствовав обиженный голос желудка, прервал свои воспоминания когда-то лихой вояка, а теперь несчастный русский эмигрант, каких в те годы в Европе были сотни тысяч. — Пройдусь-ка я по набережной, быть может, натолкнусь на кого-нибудь из знакомых, кто мне обрадуется и пригласит в ближайшую забегаловку. А ты, — погладил он сделанную из железного дерева тросточку, — попробуй сыграть роль волшебной палочки и пошли мне такого знакомого. Если поможешь, даю слово офицера, что никогда тебя не выброшу. А когда разбогатею, — неожиданно добавил он, — то сделаю серебряный набалдашник».

Надо было видеть, какой беззаботной походкой, по-балетному выворачивая носки давно не чищенных туфель, двинулся по роскошной набережной штабс-капитан Скосырев. Шляпа набекрень, глаза презрительно прищурены, усы воинственно топорщатся. Обнажая мускулистую, загорелую шею, когда-то белая рубаха расстегнута, а сорванный на ходу и засунутый петлицу цветок красноречиво говорил, что этот высокий, стройный человек с прямой спиной и благородной посадкой головы обладает тонким вкусом, и ему наплевать и на дырявые башмаки, и на потертый пиджак, и на второй свежести рубаху. По всему, а особенно по тому, как он несет тросточку, видно, что этот господин — голубых кровей.

Впрочем, так оно и было. Штабс-капитан Скосырев был родом из Вильно и принадлежал хоть и к обедневшему, но старинному дворянскому роду. Видимо, поэтому, а может, и потому, что баронов в Прибалтике, как князей в Грузии, еще в гимназические годы к нему прилипла кличка Барон, которая вскоре перестала быть кличкой и его всерьез стали называть бароном Скосыревым.

И вот дефилирует наш барон по набережной, как вдруг, прямо в него врезается офицер в ладно сидящей форме капитан-лейтенанта русского флота.

— Извините, — коротко кивнул офицер.

— Пардон, — приподнял шляпу барон и слегка прикоснулся к офицеру тросточкой.

Это офицера остановило. Он снял фуражку, достал белоснежный платок, вытер вспотевший лоб, сделал шаг назад, профессионально прищурился и, округлив глаза, заорал на всю округу.

— Борька! Скосырев! Барон! Ты ли это?

— О господи! — осел Скосырев. — Костин? Командир башни главного калибра Валька Костин? Мы же с тобой из одной кают-компании, мы же оба с Балтийского флота!

— Узнал? То-то, брат…А я смотрю, плывет по набережной какой-то хлыщ, — продолжал кричать Костин, — и почему-то все уступают ему дорогу. А я решил не уступать! И своим форштевнем — тебе в борт.

— Да не ори ты. Я все слышу.

— А ты говори громче: я-то ни черта не слышу. Ты же знаешь, все артиллеристы на ухо туговаты. Слушай, Борька, справа по борту я вижу славную кафешку, давай пришвартуемся и там поорем.

— Давай, — обрадованно согласился Скосырев.

Когда как следует закусили и прикончили вторую бутылку хереса, Скосырев пододвинулся поближе к Костину, сгреб в кучу тарелки и спросил.

— На такой дистанции слышишь нормально?

— Нормально, — кивнул Костин.

— Тогда рассказывай. Я ведь о судьбе эскадры ничего не знаю. Если помнишь, из Севастополя мы драпали вместе, и до Стамбула дошли тоже вместе. А потом всех, кто не в морской форме, высадили на берег. Знаешь, сколько нас было? Триста тысяч человек, в том числе семьдесят тысяч солдат и офицеров. Хлебнули мы по первое число! Самое главное, на нас всем было наплевать, и никаким союзникам мы были не нужны. Я это понял быстро и задерживаться около Врангеля и его Российского общевоинского союза не стал.

— И что же ты делаешь? На что живешь?

— Да так, — сразу поскучнел Скосырев. — Болтаюсь…То здесь, то там. Зато свободен! — вскинул он голову и молодецки закрутил усы. — Да ладно, все это ерунда. Ты лучше про эскадру расскажи. Где она, что она, как она?

— Тебе подробно или в двух словах? — наполнил бокалы Костин.

— Подробно. Конечно, подробно! — загорелся Скосырев. — Ты же знаешь, войну я начинал на палубе, и если бы не ранение, так бы на палубе и остался. Ты вот по-прежнему в форме, значит, эскадра существует, корабли на плаву, матросы стоят на вахтах. А может, плюнуть мне на эти теплые края и податься к вам? Возьмете? Я же был неплохим штурманом.

— Эх, Борька-Борька, — вздохнул Костин, — как говорили раньше, оторвался ты от жизни. Ни газет ты, видно, не читаешь, ни радио не слушаешь. А ведь о Русской эскадре столько говорят и пишут, столько ломают копий в парламентах и министерствах, что только слепоглухой не знает, где мы стоим и что делаем. Напомню, что, когда мы пришли в Стамбул, никакой Русской эскадры не было, а была никак не организованная толпа из военных и коммерческих судов — всего 126 вымпелов. После того как вас высадили на берег и коммерческие суда разбежались, вице-адмирал Кедров сформировал Русскую эскадру, в которую помимо транспортов и даже ледокола вошли два линкора, два крейсера, десять эсминцев и четыре подводные лодки. Я был на «Алмазе». Славный вроде бы крейсер, но машины ни к черту, и в Бизерту нас притащили на буксире.

— Бизерта? Что еще за Бизерта? Я такого порта не знаю, — пытаясь вытереть лужицу из разлитого вина, еще ближе придвинулся Скосырев.

— И я не знал, пока туда не попал, — почему-то насупился Костин.

— Но где хоть он? В Италии, во Франции?

— Если бы… В Африке эта чертова Бизерта! — трахнул он кулаком по столу. — В Северной Африке.

— В Африке? — привстал от неожиданности Скосырев. — Каким ветром вас туда занесло?

— Французским, — скрипнул зубами Костин. — Ты знаешь, что удумали эти лягушатники: они заявили, что берут нас под свое покровительство и заставили поднять на грот-мачтах французские флаги. Андреевские мы, правда, не спустили и шли по Средиземному морю под двумя флагами. Позорище на весь белый свет!

— Вот сволочи! — хлестнул по столу своей тросточкой Скосырев. — А город-то хоть ничего? Жить там можно? — с надеждой спросил он.

— Какой там город?! — пренебрежительно сморщился Костин. — Он же в Тунисе, а Тунис — самая настоящая колония Франции, хотя они это называют протекторатом. Но Бог есть! — закричал на всю набережную Костин. — Есть! И он наши молитвы услышал! Вначале мы не знали, что идем в Африку, думали, что топаем в Тулон или, скажем, в Марсель. Но союзнички, черт бы их побрал, на свою территорию нас не пустили. И, знаешь, что они сделали? Окружили своими кораблями — это, мол, сопровождение, чтобы русские недотепы не заблудились — и повели в Бизерту. Проклиная все на свете, мы подчинились: не стрелять же, в самом деле. Но 13 декабря — я этот день никогда не забуду, как раз была моя вахта — французский корабль под названием «Бар-ле-Дюк», маневрируя около «Алмаза», сел на мель, да так удачно, что получил пробоину и пошел ко дну.

— Балда ты, Валька, — хмуро заметил Скосырев. — Корабль вместе с людьми идет ко дну, а ты говоришь, что он удачно сел на мель.

— Да спасли мы их, — улыбнулся Костин. — Семьдесят человек подняли на борт. Правда, командир, следуя традиции, остался в рубке.

— Слава богу! А то как-то не по-христиански… А корыто — черт с ним, корыто не жалко. Так что Бизерта-то? Как вас там встретили? Хлебом-солью или камнями?

— Арабам на нас наплевать. А вот французы… Суди, Борька, сам. Всего нас туда прибыло 5600 человек, в том числе 250 жен офицеров и их детей. На берегу нам не дали ни одного дома, ни одной казармы, ни одного отеля. Пришлось линкор «Георгий Победоносец» переоборудовать в плавучую гостиницу для семейных офицеров. Можешь себе представить, во что превратился красавец линкор: между орудиями натянуты веревки, на которых полощется белье, около торпедных аппаратов детишки играют в кегли, а юные барышни назначают свидания подле минных аппаратов.

— Романтика, — мрачно пошутил Скосырев. — Настоящая морская романтика.

— От этой романтики люди начали болеть. Появились первые могилы. Народ стал роптать…Только после этого французы начали свозить людей на берег и расселять в заброшенных бараках. Что касается кораблей, то их поставили в карантин.

— Что еще за карантин? — вскинулся Скосырев.

— А как же, — скривился Костин. — Не ровен час, немытые русские медведи привезли какую-нибудь чесотку или, не дай бог, холеру. Ты не поверишь, но все корабли обработали сернистым газом, а нас — какой-то вонючей дрянью, причем белье заставили сжечь в топках.

— Извини, конечно, — вернулся к изначальной теме Скосырев, почувствовав недовольный ропот желудка, о котором надолго забыли, — но здесь подают неплохую рыбу. Может, закажем?

— Закажем, — согласно кивнул Костин. — И бутылку бордо.

— Да вы что, господин капитан-лейтенант?! — деланно возмутился Скосырев. — Давно в ресторанах не были? Бордо же вино красное, а к рыбе полагается белое.

— Ну и черт с ним, — отмахнулся Костин. — Заказывай, что хочешь. Деньги у меня есть.