Восхождение

Борис Сопельняк, 2017

Центральная фигура романа известного писателя и журналиста Бориса Сопельняка – русский офицер и эмигрант Борис Скосырев, совершивший государственный переворот в Андорре. Участник Гражданской войны в России, он невольно вовлекается в гражданскую войну в Испании и оказывается между молотом и наковальней: с одной стороны фашисты, с другой – республиканцы. Через судьбы своих героев автор раскрывает трагическую историю военных конфликтов середины 1930-х – начала 1940-х годов.

Глава ХI

Рассказывать о венчании и о взбудоражившей весь Париж свадьбе нет никакого смысла, так как отчеты о них были опубликованы во всех столичных газетах, и при желании читатель может поднять подшивки того времени и погрузиться в этот бесподобный праздник. Но одно событие репортеры, если так можно выразиться, прошляпили, а ведь оно сыграло ключевую роль в развитии всей дальнейшей истории, связанной с фантасмагорической судьбой Бориса Скосырева.

Все началось с того, что у входа в ресторан свадебный кортеж встретил оркестр балалаечников. Они так лихо наяривали то «Барыню», то «Камаринскую», то какое-то невообразимое попурри из русских народных песен, что кое-кто тут же пустился в пляс, а если учесть, что бывших русских офицеров, а также разорившихся баронов, графов и князей собралось великое множество, то хоровод получился грандиозный.

Не удержался от нескольких замысловатых карамболей и Борька. Совершенно забыв, что он во фраке и ни вприсядку, ни вприпрыжку этот костюм плясать не позволяет, Борька подхватил какую-то бывшую графинюшку и, взбрыкивая ногами и размахивая руками, понесся с ней по кругу. И вдруг у самых дверей он с размаху налетел на какого-то важного господина, одетого то ли в генеральский, то ли в адмиральский мундир.

— Пардон, — бросил на ходу Скосырев и поскакал дальше.

А то ли генерал, то ли адмирал, вместо того чтобы снисходительно кивнуть, сгреб Борьку в охапку и заорал на всю округу:

— Борька! Скосырев! Барон! Чертов сын, откуда ты взялся?!

Самое удивительное, что барон Скосырев, вместо того чтобы презрительно оттолкнуть разодетого, как петух, незнакомца, начал его колотить то по плечам, то по спине, то куда придется, а тот, смеясь во весь рот, упоенно давал ему сдачи.

— Витька! Гостев! — не скрывая радости, тискал он незнакомца. — Ты, я смотрю, служишь. В каком звании?

— Какое там звание?! — хохотнул Гостев. — Ты что, без очков ни черта не видишь? Это же ливрея, — одернул он свой расшитый мундир. — А служу я директором двери, — театрально приосанился он, — или, по-нашему, швейцаром.

Борька отступил на шаг, окинул оценивающим взглядом статную фигуру бывшего однополчанина и ни с того ни с сего вспомнил слова Костина о том, надежный ли человек поручик Гостев и умеет ли он хранить тайну.

— Иди-ка сюда на минутку, — отвел он в сторону Гостева. — Когда этот бедлам закончится, — обвел он руками свадебную процессию, — надо будет поговорить. Приватно! — многозначительно добавил он.

— Есть! — по старой привычке вытянулся во фрунт Гостев.

— Где это можно сделать?

— Лучше всего у меня дома. Я тут неподалеку снимаю квартирку, под самой крышей, — черканул он адрес на бумажке. — Соседей нет, так что никто не помешает.

— Добро, — пожал его руку Борька. — На днях загляну. А пока что давай гулять! — сбросил он флер таинственности. — Сегодня женится мой большой друг. Ты Вальку Костина знаешь? Хотя откуда, — махнул он рукой, — он же моряк, а мы с тобой — пехота. А раз он женится, то… Короче говоря, предстоят большие дела. Но придется сбросить ливрею. Ты к этому готов?

— Да пропади она пропадом эта ливрея. И пошла она! — матюгнулся Гостев. — Я же все-таки офицер, а не какая-нибудь инфузория или амеба обыкновенная, — неожиданно вспомнил он гимназический курс физиологии. — Если надо пострелять или что-нибудь в этом роде, я всегда готов.

— Рад это слышать, — шутливо козырнул Скосырев. — До встречи… Да, чуть не забыл, — неожиданно вернулся он. — Ты с кем-нибудь из наших видишься?

— Ты об однополчанах? — уточнил Гостев.

— Не только. Вообще об офицерах, которым осточертело быть таксистами, балалаечниками, вышибалами и еще черт знает кем.

— Десятка два таких ребят знаю. По выходным мы собираемся в русской забегаловке под названием «Трактир».

— Добро, — еще раз взял под козырек Борька. — Честь имею.

Самое удивительное, беседуя с Гостевым, Борис не имел никакого представления, что за великие дела их ждут и какая роль в них отводится бывшим русским офицерам и ему самому. На что намекал Костин, какой грандиозный план намеревался ему подарить, Борис и понятия не имел. Но, как бы то ни было, просьбу Костина он выполнил, и связь с однополчанами установил.

Когда отгремела свадьба, и наши герои вернулись в Сантандер, Валентин Костин пригласил Бориса в старый гостиничный номер и, собирая свой нехитрый скарб, завел разговор о самом главном.

— Я буду говорить долго, — начал он, — поэтому ты наберись терпения и слушай. Вопросы — потом, на какие смогу — отвечу. Так вот, дорогой мой друг и собрат по палубе, — плеснул он отборного коньяка. — Как я тебе и обещал, от дел я отхожу. Мы с Мэри долго думали, где нам жить и что делать дальше, и пришли к выводу, что будет самым разумным, если мы уедем в Канаду. Да-да, в Канаду! — заметив вопрос в глазах Бориса, с нажимом продолжал он. — И тому немало причин, в том числе и та, что именно в Канаде размещен основной капитал, который Мэри унаследовала от отца. Лесоразработки — это не главное, куда важнее то, что ее отец контролировал почти все производство алюминия, никеля и цинка. На алюминии, как ты знаешь, держится самолетостроение, а без никеля и цинка не обойтись ни тем, кто делает автомобили, ни тем, кто строит корабли.

Доходы все это приносит немалые, но вот ведь закавыка: в последние годы алюминия, цинка и никеля выпускалось все больше, а прибыль почему-то падала. Подозреваю, что тут не обошлось без воровства: прощелыги-менеджеры наверняка решили, что девчонка в их делах ничего не смыслит и обвести ее вокруг пальца проще простого. Но я наведу порядок! — трахнул он кулаком по столу. — Я это ворье выведу на чистую воду и башки им поотрываю!

Еще одна причина нашего переселения в Канаду в ее климате. На днях я говорил с врачами, у которых лечилась Мэри, и, как это ни странно, все, как один, сказали, что климат Средиземноморья ее легким противопоказан, а вот настоянный на хвое воздух Канады — это то, что надо.

А теперь, Борис Михайлович, — неожиданно назвал он Скосырева по имени-отчеству, — о тебе. Моя благодарность тебе — безмерна. Без тебя мне Мэри не видать бы, как своих ушей. Вспомни, как подловатенько мы начинали это дело, как по моей наводке ты охмурял леди Херрд, как морочили головы местной публике, как… Э-э, да что там говорить! — махнул он рукой. — Но у нас была цель, и мы ее достигли. А теперь вопрос: кому-нибудь от этого стало плохо? Ни в коей мере! Госпожа Мэри Костин счастлива, леди Херрд — на седьмом небе, мы с тобой, как говорят картежники, тоже при делах.

— Должен тебе признаться, — все-таки перебил его Скосырев, — что на каком-то этапе я забыл о нашей, так сказать, игре. Как-то само собой получилось, что я искренне привязался к леди Херрд, и если бы не разница в возрасте, то я бы…

— А вот этого не надо! — вскочил Костин. — Ни в коем случае! Тебя ждут великие дела, и ты не имеешь права связывать себя узами брака. Ты посмотри за окно, — несколько успокоившись, продолжал он. — На дворе 1933 год, в Европе творится черт знает что, и самое время приступить к исполнению моего плана. Впрочем, теперь он не мой, а твой. Так что в газетах будут писать не обо мне, а о тебе, и вся слава достанется не мне, а тебе, — не без сожаления усмехнулся он. — Налей-ка, брат, еще по рюмашке, и я поделюсь с тобой моим сверхнаглым и сверхдерзким планом.

Когда Борис наполнил рюмки, Костин почему-то пить не стал, а, возбужденно расхаживая по номеру, приступил к изложению плана:

— Моя идея родилась не вдруг и не на голом месте. Еще в 1922-м, когда в Италии к власти пришел Муссолини, я был просто поражен, что переворот он осуществил практически бескровный и что поддержали его не только низы, но и верхи, в том числе финансовые тузы, и даже Ватикан. Но ведь не мог же он самолично явиться во дворец короля, сказать ему: «Пошел вон!» и стать главой правительства, а потом и дуче, то есть вождем нации. Значит, кто-то ему помогал, на кого-то он опирался. А опирался Муссолини на созданную им фашистскую партию.

Кстати, слово «фашизм» — это его изобретение, происходит оно от итальянского fascio и переводится как «связка», «пучок» или «объединение». Иначе говоря, это организация, которая объединяет единомышленников, то есть людей, исповедующих те или иные идеалы. А вот найти эти идеалы, сделать так, чтобы люди в них поверили и были готовы отдать за них жизнь, это, брат, дело серьезное, и мозги тут нужны первостатейные.

Но еще больше, чем бескровность переворота, меня поразило то, что люди охотно отказались от того, что на Западе называют демократией, и передали всю полноту власти одному человеку, то есть своему дуче. Значит, вся эта многопартийность, а также выборы, парламенты и прочая дребедень народу осточертела, и он хочет диктатуры, то есть неограниченной власти вождя и его фашистской партии.

Ты можешь спросить: как это сказалось на жизни народа? Я отвечу: хорошо, потому что исчезла безработица, началось массовое строительство недорогого жилья, гораздо гуще стали дымить трубы заводов и, что особенно важно, чтобы защищать эти достижения, молодежь охотно идет служить в армию.

— Погоди, — перебил его Скосырев, — а от кого им эти достижения защищать? Нападать на Италию как будто никто не собирается.

— Да? Ты так думаешь? — ехидно прищурился Костин. — А Париж, а Лондон, а Брюссель! Неужели ты думаешь, что они смирятся с диктатурой Муссолини? Ведь пример Италии может оказаться заразительным, и те же французы, у которых большой опыт революций и переворотов, вышвырнут из страны своего никчемного президента и поселят в Елисейском дворце авторитетного, сильного и могущественного вождя.

Ведь произошло же это в Германии? Произошло. Если даже законно избранный президентом фельдмаршал Гинденбург не смог противостоять главе фашистской партии ефрейтору Шикльгруберу, более известному как Адольф Гитлер, и назначил его рейхсканцлером, то есть главой правительства, то это значит, что в Европе настала эпоха диктатур. Правда, в Испании у руля пока что республиканцы, но я думаю, ненадолго: там уже создана фашистская партия, которая рано или поздно захватит власть, и страной станет править их вождь или, как они говорят, каудильо. Напомню, кстати, и о России: там диктатура большевистской партии медленно, но верно перерастает в диктатуру их вождя — Иосифа Сталина.

И что из этого следует? А то, что ни Париж, ни Лондон спокойно смотреть на это не будут и, я тебя уверяю, поддержат любую антидиктаторскую акцию. Значит, надо ловить момент, — наклонился он к уху Скосырева, — и, выдавая себя за ярого сторонника демократии, захватить власть.

— Ты с ума сошел! — подскочил от неожиданности Скосырев. — Где? Какую власть?! На кой черт она нужна?!

— Власть нужна ради власти, — снисходительно пояснил Костин. — А когда она есть, то можно употребить ее во благо народа.

— Но ведь для этого нужны люди, нужна партия, которая стала бы пудрить народу мозги, обещая всеобщее счастье и безмерное благоденствие.

— Ты, парень, не ерничай, — осадил его Костин. — Я все продумал. Если умело сыграть на неприятии Парижем, Лондоном и Мадридом диктатур как таковых, то можно, — проглотил он застрявший в горле комок и впервые назвал страну, на которую имел виды, — то можно стать президентом Андорры.

— Все ясно, — потрогал его лоб Скосырев. — Ты рехнулся.

— Ничего я не рехнулся! — сердито оттолкнул его Костин. — Просто я хорошо изучил ситуацию, сложившуюся в карликовых государствах. Сан-Марино или Монако нам не подходят, а вот Андорра — в самый раз. У них там сейчас что-то вроде революции. Сами свои дела они решить не могут, значит, самое время появиться человеку со стороны. Ну, как, скажем, когда-то в нашей горемычной Руси: ведь тоже увязли в междоусобицах, и в конце концов наши пращуры позвали варягов — приидите, мол, и володейте. Вот и пришли к нам Рюрик, Трувор да Синеус. Как ты знаешь, последним Рюриковичем был Иван Грозный, а потом пошла такая чертовщина, что в конце концов на русском престоле стали сидеть немцы: и в трех Александрах, и в двух Николаях русской крови было не больше одной тридцать второй, а то и одной шестьдесят четвертой.

— Валька, — жалостливо посмотрел на него Скосырев, — уж не себя ли ты видишь президентом Андорры?

— Себя! — вскинул голову Костин. — Но теперь, когда на мне ответственность не только за жену, но и за ее капитал, президентом я вижу тебя!

— Мне-то это зачем? — пожал плечами Скосырев. — Революции, перевороты, восстания — это не для меня. Я человек мирный, мне достаточно того, что я всегда сыт, пьян и нос в табаке.

— Дурак ты, Борька! — крякнул от досады Костин. — Неужели жизнь подле бабьего подола — это то, ради чего Господь произвел тебя на белый свет?! Окститесь, штабс-капитан Скосырев, оглянитесь вокруг! Европа бурлит, без основательной перетряски не обойтись ни одному государству, и под бабьим подолом отсидеться не удастся никому. Так что лучше: ждать, когда тебе дадут по башке, или наносить удары самому? Президент страны, пусть даже карликовой, это фигура, это член Лиги наций, это человек, который на заседаниях Ассамблеи простым поднятием руки может влиять на судьбы любой из сорока четырех стран, объединенных под знаменем этой международной организации. Я уж не говорю о том, что ездить в Барселону, чтобы продать очередной подарок леди Херрд, больше не придется.

Все мог стерпеть Борька, все, но только не правду, которая, как правильно говорят, глаза режет! От обиды он чуть было не дал Костину по морде, но быстро остыл, сказав себе, что, в принципе, Валька прав. Ведь если серьезно задуматься, то что он такое? Жиголо — это мягко сказано. Наемный партнер по танцам за дополнительную плату может стать одноразовым партнером в постели — и в этом нет ничего предосудительного, такая у него работа. Но сидеть на шее стареющей женщины, да еще при этом ее обирать — это совсем другое. И то, что толкнул его на этот путь Костин, ничего не значит: Валентину нужно было получить согласие леди Херрд на его брак с Мэри и с помощью Бориса он этого добился.

Костин теперь богач, и то, что он уезжает в Канаду, не предложив при этом последовать за ним и другу, говорит о том, что на друга ему наплевать. А ведь друг-то остается в подвешенном состоянии! Пока леди Херрд жива, здорова и пока акции полковника Херрда котируются на рынке, ее любовник не пропадет. А ну как произойдет такой же обвал, как в Штатах, когда чуть ли не в течение дня пол-Америки стали нищими, что тогда? Куда бежать, что делать?

О другом сценарии не хочется и думать: не приведи бог, старушка заболеет и отправится вслед за своим мужем, наследницей-то будет Мэри, а барон Скосырев останется ни с чем. Какое-то время можно протянуть на деньги, вырученные от продажи побрякушек. А что потом? Профессии никакой, крыши над головой нет, паспорт липовый…

Поразмыслив над всем этим, Борис решил, что план Костина — не самое плохое дело, и, чем черт не шутит, быть может, действительно, удастся, хотя бы частично, воплотить его в жизнь. Тем более, что в Европе начался такой раскардаш, что великим державам не до какой-то крошечной Андорры. Раз Гитлер начал требовать пересмотра Версальских соглашений, добром это не закончится: ни Англия, ни Франция пересматривать итоги Первой мировой войны ни за что не согласятся, а это значит война. И куда тогда деваться липовому барону Скосыреву? На чьей стороне воевать? «Нет уж, дудки, — решил он, — я на своем веку навоевался!»

После этого, не мудрствуя лукаво, Борис протянул Костину руку и бросил, как о чем-то само собой разумеющемся:

— Я твое предложение принимаю.

— Давно бы так, — обрадованно улыбнулся Костин. — Как ты понимаешь, мне на весь этот балаган наплевать, тем более что жить я буду на другом берегу Атлантики. Но уж очень хороший план, я его вынашивал не один год и продумал во всех деталях. Вот увидишь, — азартно потер он руки, — если не отступишься от него ни на шаг, эта невиданная авантюра удастся. Честное слово, мне даже жаль, что все это пройдет без меня. Но я буду за тобой следить, — шутливо погрозил он пальцем, — и когда о твоем президентстве раструбят газеты, я примчусь, чтобы поздравить тебя с успехом.

Эх, если бы Борис остался верен слову и, действительно, не отступал ни шаг от тщательно разработанного плана, как знать, быть может, его судьба сложилась бы совсем иначе!

— И что же мне теперь делать? — озабоченно поинтересовался Борис.

— Для начала — смотаться в Париж. Ты своего поручика нашел?

— Нашел.

— И что? Он в наше дело входит?

— И он, и десятка два сослуживцев, которым надоело крутить баранки таксомоторов, готовы на любую авантюру.

— Та-а-к, — снова потер руки Костин, — двадцать бывших фронтовиков, которым сам черт не брат, это немало.

— Но у них нет оружия, — начал было Скосырев.

— И не надо, — посмотрел на него, как на больного, Костин. — Никакого оружия нам не надо, мы же не собираемся штурмовать столицу Андорры — крошечный городок Андорра-ла-Вьеха. Да и сопротивляться там некому: как ни странно это звучит, но в Андорре нет армии.

— Тогда зачем нам Гостев? — пожал плечами Скосырев.

— А затем, что он и его ребята станут ядром Демократической партии Андорры! — победно воскликнул Костин. — Я же говорил: все надо делать под личиной демократических преобразований. Ты пойми, — начал горячиться Костин, — народом Андорры уже несколько сотен лет правят князья-соправители: когда-то король, а теперь президент — со стороны Франции, и епископ Урхельский — со стороны Испании. Чушь, бред и абсурд! И хотя вся Андорра — это 48 километров с севера на юг, и 32 — с запада на восток, и на этом пятачке живет 3 тысячи овец, 25 тысяч коз и 30 тысяч горцев, мириться с этим положением нельзя: на дворе двадцатый век, а одна из стран Европы не имеет собственного правительства. Я уж не говорю о конституции, парламенте, всеобщих выборах и тому подобном.

— Три тысячи овец?! — брезгливо сощурился Борис. — Всего-то? Неужели эти овцы, козы и бараны стоят того, чтобы устраивать там революцию?

— Стоят! — подскочил Костин. — Козы — это прикрытие, они бродят по лугам, а чуть ниже, под травой, немалые запасы меди, свинца, угля и железной руды. Я уж не говорю о чистых реках, красивых водопадах и круглый год не тающем снеге — а это, как ты понимаешь, туризм, лыжные трассы, горные курорты и как следствие бо-о-льшие деньги. Да, чуть было не забыл, — хлопнул он себя по лбу, — ты к своему цирюльнику, как бишь его зовут, еще ходишь?

— К Рамосу? Конечно, хожу. А что?

— Если мне не изменяет память, он говорил, что в Сантандере прекрасная библиотека.

— Говорил. И что с того?

— Запишись в эту библиотеку, — наставительно поднял палец Костин. — То, что тебе рассказал, это практически все, что я знаю об Андорре. А этого мало: об истории Андорры, ее народе, обычаях и тому подобном ты должен знать все, думаю, что это можно узнать из старинных книг. Представляешь, в какой восторг придут андоррцы, если на каком-нибудь митинге ты поведаешь им о том, что, мол, в таком-то веке простые пастухи отстояли свою независимость, прогнав со своих земель вооруженных до зубов испанцев, мавров или французов!

— Хорошо, — согласно кивнул Борис, — в Париж я съезжу, партию сколочу, в библиотеку запишусь… Но ведь на все это нужны деньги и, как я понимаю, немалые, а у меня такой суммы нет.

— Этого вопроса я ждал, — ехидно усмехнулся Костин. — Не тушуйся, Борька, и о деньгах не думай, — похлопал он его по плечу. — Когда я начал обдумывать план захвата власти, то первое, что сделал, это создал неприкосновенный фонд революции — так я его назвал. Не волнуйся, эти деньги чистые, — прижал он руки к сердцу, заметив немой вопрос Скосырева, — в основном это те тугрики, которые мы не отдали большевикам в Бизерте… И еще кое-где, — добавил он после паузы. — Держи-ка, брат, чековую книжку, — протянул он увесистый конверт. — В банке я все формальности уладил, так что отныне эти деньги твои. Если позволишь, дам всего один совет: трать деньги разумно, и только на то, ради чего создан фонд. К делу, господин штабс-капитан! — наполнил он бокалы. — Труба зовет!

— Мы их победим! — вскочил с загоревшимися глазами Скосырев и порывисто обнял друга.

Потом он метнулся в прихожую, схватил свою неизменную трость и, как шашкой, с размаху, рассек ею воздух!

— Ну, Валька, берегись! — хватил он полный бокал коньяка и шандарахнул его об пол. — Если что не так, если твой план — полное дерьмо и сочинил ты его от безделья, я тебя найду и отделаю вот этой тростью. Ты меня в такое втравил, что вся моя жизнь теперь пойдет либо вверх, либо наперекосяк. Но в одном я уверен точно, — хохотнул Борис, — скучно мне не будет, и за бабий подол я цепляться не стану.