О, мои несносные боссы!

Анна Милтон

Взрывоопасная. Сексуальная. С острым язычком. – Ты ничуть не изменилась, Дана, – шиплю ей в губы, скольжу ладонью по напряженной шее. Чувствую, как под моими пальцами яростно пульсирует сонная артерия. Пташка в ужасе, но нужно отдать ей должное. Она непроницаемо бесстрастна снаружи и умудряется смотреть на нас свысока, позорно опущенная на четвереньки перед ненавистными боссами, которых когда-то унижала и ставила на колени перед собой. Лишь слабое подергивание верхней губы выдает ее дискомфорт. На Дане нет колготок, тугая офисная юбка задрана до середины бедра. Парни скалятся, ожидая своего череда протащить мерзавку через унижения. Но я только разогрелся. – Ты поплатишься, – обещаю Дане и оттягиваю ее нижнюю губу. Она ругается и плюется в меня. Я смеюсь. – Тебе конец, дорогая.

Глава девятая

ДАНА

Что за ерунда только что произошла с Макаром?

Ни с того ни с сего скрючился и замычал от боли. Я воспользовалась шансом и удрала. Броситься на помощь не додумалась. Мы даже не из той категории знакомых, в которой неприязнь перекрывается беспокойством в экстренных ситуациях.

Придурок напугал меня. Что хотел сделать, когда потянул к моему лицу свою грязную клешню? Поцеловать? В немедленном порядке получил бы по своим крошечным бубенцам.

На автомате перебирая ногами через приемную, размышляю: может, я ударила Макара и от шока, вызванного беспардонностью парня, не заметила… не поняла, как именно защищалась?

Улавливаю краем зрения, что беловолосый цербер Кирсановых провожает меня неотрывным взором, двигая головой в том направлении, куда я держу курс.

— Ты закончила с сортировкой? — летит мне вдогонку. — Опаздываешь по срокам. Я же сказала, что нужно сделать задание до обеда.

Я резко останавливаюсь. Поворачиваюсь к Насте на каблуках и иду к регистрационной стойке, за которой ей самое место. Она и секретарское кресло — инь и янь.

— У тебя какие-то проблемы? — равнодушно спрашивает.

— Да. Ты моя проблема. Кирсановы моя проблема. Моё нахождение здесь — проблема, — вываливаю на недоумевающую блондинку головной геморрой. — Какого черта я делаю среди вас? — с едким, хриплым смехом провожу ладонью по волосам. — Цирк какой-то.

Высказавшись, шагаю в свой-не-свой кабинет, вспоминая наставление Макара мне: не рыпаться и быть хорошей девочкой. Кроткой, вежливой… Он же понимает, что я скорее язык себе отрежу, чем выскажусь уважительно в его адрес и других братьев?

Они не заслужили…

Они отняли у меня драгоценного человека.

Остаток дня вожусь с дурацкими бумагами. Изредка появляются на горизонте личные помощники Кирсановых. Тот мутный тип с похотливым взглядом, работающий на Феликса, больше не попадается мне на глаза. Другие секретари — мужчина и женщина — носятся туда-обратно, выполняя поручения начальства. Они сосредоточены, покорны перед боссами и неболтливы. Как ни увижу их — ведут деловые переговоры через блютуз-гарнитуру, не выпускают из одной руки дипломат, а из другой стаканчик кофе.

Еле дождавшись вечера, я первая с этажа мчусь к лифтам. Блонди за стойкой что-то возмущенно мне крякает: «Ты не должна уходить раньше руководителей», «Ты должна спросить разрешения»… Я должна показать ей нюдовый маниюр на среднем пальце и с удовольствием это делаю. Пусть катится к черту. Пусть пожалуется Кирсановым. Плевать. Я пережила этот день.

Я справилась.

Шикую и заказываю такси. Поездка на метро прикончит меня. Необходимо холить и лелеять последние нервные клетки.

Спускаюсь на цокольный этаж, читаю сообщение в чате с таксистом. Он подъедет через десять минут.

Но по истечению обещанного срока машина не появляется на парковке. Затем поступает сообщение о том, что таксист попал в дорожное происшествие.

— Что б тебя! — эмоционирую я, выкрикнув визгливо, и стискиваю телефон в ладони.

Осматриваюсь по сторонам. К счастью, не наблюдаю в обозримом пространстве случайных свидетелей моего маленького срыва.

Придется добираться домой на электричке.

— Проклинаю тебя, бедность, — ворчу я, подумывая о том, чтобы раскошелиться на пачку сигарет.

Я лезу в приложение с картой Московского метро и вздрагиваю от неожиданности. Рядом тормозит черный глянцевый спорткар с плавными линиями и непроницаемо-тонированными стеклами. Владелец железного коня не глушит мотор, но и не спешит показаться. Держит меня в напряжении и будоражит наличием роскошного транспортного средства. Я люблю машины. Спортивные тачки — моя слабость.

Четырехместный жеребец «Ferrari GTC4Lusso», красующийся передо мной, так и манить провести по его соблазнительным изгибам ладонью.

Любопытно, кому принадлежит зверь?

Я задаюсь этим вопросом и немедленно получаю ответ.

Владелец машины опускает темное стекло.

— Ждешь кого-то? — звучит из салона голос Феликса.

Я чувствую, как напрягается моя челюсть.

— Да, — скрещиваю руки на груди и поворачиваю голову, делая вид, будто выискиваю взглядом определенный автомобиль.

— Я могу подбросить тебя, — вот так просто предлагает.

Я ищу в этом подвох. Он обязан быть в словах Феликса. Потому что он Кирсанов. Самый безобидный, миловидный, но поговорка «В тихом омуте черти водятся» с давних пор ассоциируется у меня с младшим из трех братьев. Его темные и большие, как у бэмби глаза кофейного оттенка — телепорт во тьму ледяной, зыбкой бездны, скрывающейся за внешней умиротворенностью.

— Так что? Я могу тебе помочь? — спрашивает Феликс. Он терпеливо всматривается в мое лицо, бархатистый тенор звучит непривычно ровно и доброжелательно по сравнению с язвительной и злобной интонацией его родственничков. Такой контраст сбивает с толку, признаюсь.

— С чего бы тебе помогать мне? — в отличие от младшего Кирсанова я не в настроении изображать миролюбивость.

Феликс ведет плечом, постукивая пальцами по пассажирскому сидению, расположенному по соседству с водительским.

— Почему бы и нет? Слушай, Дана. Наши разногласия я давно оставил в прошлом.

Но мне что-то с трудом в это верится. Встроенный радар, нацеленный на лживые личности, бьет тревогу.

— Куда тебе нужно? — не отстает.

— Я же сказала, что жду машину.

— Точно? — Феликс кривит рот в быстрой ухмылке. — Может, ты боишься сесть в мой автомобиль? Думаешь, я что-то тебе сделаю?

Я сглатываю. В горле сухо, и я с радостью бы смочила его чем-нибудь красным полусладким.

— Я не маньяк, — смеется шатен.

Как знать…

— Зато твои братья — маньяки.

Он что-то нажимает на сенсорной приборной панели, и слышится щелчок. Феликс разблокировал пассажирскую дверь, и теперь толкает ее, раскрывая для меня.

— Да брось. Это всего лишь я, — парень расплывается в обезоруживающей улыбке, на его щеках появляются глубокие ямочки. — Помнишь? Я все тот же безобидный щеночек. Твой щеночек, Дани.

ФЕЛИКС

Даниэла скована. Она жмется к подлокотнику двери и упрямо смотрит вперед. Маскируется безразличием, но ее пальцы, сложенные в замок, и побелевшие костяшки выдают присутствие стресса.

Покровская долго отнекивалась, неся чушь про то, что ждет кого-то. Я же разглядел ее одиночество с первых секунд, как только она вошла в нашу жизнь. Снова.

Вуаль холодности смотрится на Дани лучше остальных масок. Потеря поддержки отца наверняка нанесла ошеломительный удар по ее идеальному мирку. Хрупкий стеклянный шар с треском начал сыпаться. Она в растерянности, со страхом смотрит на руины под своими ногами и мечется, размышляя над тем, как вернуть прежний и естественный для себя порядок вещей.

Я чувствую Дани, словно никогда не расставался с ней.

Ей проще думать, будто меня здесь нет. Она неподвижна, что вполне сойдет за восковое изваяние, созданное скульптором с ажурностью. А мне нравится вызывать в ней чувство смятенности. Это необычное ощущение владения контроля над ситуацией пьянит разум не хуже крепкого алкоголя.

Я расслаблено веду машину, не смущая Даниэлу разглядыванием.

— Ты же не повезешь меня в лес? — внезапно долетает до моего слуха апатичное предположение.

На ум тут же приходит неприятное воспоминание.

— Это было бы справедливо, но нет, — отвечаю я. — Я не причиню тебе вреда.

Физическая расправа — удел ничтожеств.

Однако эмоционального истязания моя компаньонка заслуживает с лихвой.

— Как прошел твой день? — интересуюсь я.

Даниэла издает странный фыркающий звук.

— Как будто тебе правда есть до меня дело.

— Иначе бы не спрашивал.

Я по-прежнему твой щеночек, Дани.

Я готов, наконец, укусить руку, приручившую и истязавшую меня.

— Я не хочу разговаривать с тобой. Я не считаю тебя своим боссом. И не притворяйся, будто мы когда-то ладили. Не изображай дружелюбие. На это противно смотреть. И я тебе не доверяю.

— Ух-ты, — я со смехом потираю подбородок. Надо бы побриться. — Очень информативно и предсказуемо. Но ты могла бы проявить усердие и хоть на несколько минут сделать вид, будто тебя не вывернет на приборную панель от самого факта моего нахождения рядом.

— Ты прав. Меня действительно вывернет.

— Тогда зачем в машину села? — я пожимаю плечами.

Она ерзает на сидении, отказываясь смотреть в мою сторону.

— Ты же как побитая собачка — не прекращал скулить, чтобы я села.

— Ты ничуть не изменилась.

Дана никак это не комментирует.

— В каком районе живешь? — я включаю GPS-навигатор.

Угрюмая брюнетка, от которой меня разделяет сенсорная консоль, морщит аккуратный нос. Медлит с ответом, испытывая дискомфорт.

— Ты стыдишься чего-то? — я играю с огнем, спрашивая Дану об этом.

— Нет!

Она впивается ногтями в кожу, отчего остаются четкие розоватые углубления.

— Тогда скажешь, куда я должен тебя привести?

— В Строгино, — наконец, выдавливает ответ.

О да, ей стыдно.

Бесспорно, она попала за черту Садового не по собственной инициативе. Лаврентий Андреевич изысканно поглумился над дочерью. Отнял у нее деньги, в которых она всегда видела способ влияния на окружающих. Лишивших их, стала слепым котенком, которому предстоит научиться выживать в этом огромном и жестоком мире заново, без привилегий. Но ее коготки остры, и она не брезгует вонзаться ими. Видит опасность во всем и в каждом, будто детеныш-маугли, попавший в цивилизованную среду обитания.

Столкновение привычной утопии с другой вселенной ломает Дану.

Как долго она проносит маску, прежде чем упадет на колени?

Я убираю руку с руля и лезу в карман, когда чувствую вибрацию.

— Да, сладкая моя, — отвечаю дочери.

— Папа, ты скоро будешь дома? — спрашивает Элла. На фоне слышу, как Эльза из «Холодного сердца» поет свою знаменитую песню «Отпусти и забудь».

— Скоро, детка. Ты кушала?

— Да, поела борщ. Лина приговорила, — ее голосок веселеет, когда она упоминает о своей няне. — Папа, я хочу мороженку.

— Какую?

— Шоколадную.

— Понял. Куплю. Что-то еще?

Элла задумчиво мычит.

— Две мороженки?

Я усмехаюсь. Щеку покалывает от пристального взгляда Даниэлы. Кошусь на нее и бормочу дочке:

— Уговорила. Куплю две. До скорого, принцесса.

— У тебя есть ребенок? — удивленно бормочет Дани.

Я убираю телефон в карман.

— Да.

Вижу, как брюнетка косится на мою пятерню в поисках кольца на безымянном пальце.

— Я не женат. Мать Эллы умерла.

Даниэла выдерживает паузу. Конечно же, не говорит, что ей жаль, или что она сочувствует моей утрате, и бла-бла-бла. Скорее разверзнется ад на Земле, чем от Покровской прилетит хоть одно доброе словечко.

— Как это произошло? — уточняет тихо.

— При родах. Внезапная остановка сердца.

— Паршиво.

Не могу не согласиться.

Мы с Таней не планировали ребенка, как и долгосрочных отношений, свадьбы, совместной старости. Случайно наткнулись друг на друга на вписке, я трахнул ее в тесной ванной комнате, и мы разбежались. Но спустя два месяца Таня попросила о встрече и сказала, что беременна. Аборт исключила, требований не предъявила. Просто поставила в известность.

Она была хорошей девушкой. Может быть, у нас что-то и сложилось бы. Не проходит и дня без горького сожаления о том, что Элла никогда не увидит свою мать.

Спустя час я останавливаю итальянскую спортивную крошку у нового жилища Даниэлы.

— Спасибо, — произносит она сухо и, не размениваясь больше на любезности, толкает от себя дверь.

— Пригласишь на чай? — наглею я.

— Разве тебя не ждет дочь?

Ждет.

— Значит, шанс есть? — дразню Покровскую и нарываюсь на ее фирменный стервозный тон.

— Не смеши.

— Что такого? В прошлом мы…

— Не продолжай, — резко обрывает меня и хлопает дверью.

— Я скучал, Дани, — протягиваю с улыбкой.

Золотисто-бронзовые лучи закатного солнца падают на ее лицо, ничего не выражающее и безукоризненно-красивое. Летний ветерок путается в аспидно-черной копне, играясь с прядками.

— Ты тронулся умом, если думаешь, будто я придаю или когда-либо придавала значение случившейся ошибке сто лет назад. Твое упоминание об этом неуместно.

На другой ответ я и не рассчитывал.

Даниэла высоко задирает подбородок, разворачивается и, покачивая округлыми бедрами, уходит.

ФЛЕШБЭК

РОМА

Май, 2013 год

Пиная камешки под ногами и дергая лямки портфеля за концы, Макар рассказывает вульгарную шутку, которую мы с Феликсом едва ли подпускаем к кромке своего внимания. Макар знает, что нам неинтересен прикол про вагиноз, тем не менее, мне становится любопытно, где он услышал этот кошмар.

У старшеклассников закончились уроки. Ученики толпой вываливаются из широких парадных дверей школы, едва протискиваясь в образовавшийся проем. Стоит невообразимый гомон, от которого Феликс спасается прослушиванием музыки, закрыв ушные раковины массивными наушниками, а Макар несет полный бред. Я предоставлен самому себе, разглядывая знакомые лица и девичьи задницы. Благослови господь короткие клетчатые юбки и высокие черные гольфы. Чертовски сексуально.

Ничего не предвещает беды. Вдали на парковочной территории частной школы в живописном уголке Подмосковья я замечаю автомобиль, который ежедневно привозит и отвозит нас домой к Покровским. Само собой, Даниэла катается отдельно.

Я и братья не возражаем против такого разграничения. Лаврентию Андреевичу говорим, что так комфортнее, ведь после школы мы навещаем отца в больнице, где нам снова и снова повторяют, что не наблюдается положительной динамики, а у Даны куча своих планов: репетиторы, встречи с подружками, шоппинг…

Компании этой дряни я предпочел бы ежедневные чаепития с Гитлером. Дома мы давимся любезными улыбками в присутствии друг друга, но здесь, без надзора ее отца, Дана не притворяется, что является земным воплощением сатаны.

Вдруг кто-то пихает меня в плечо.

— Х*ли растянулись на всю дорогу? — громыхает голос Мохина. Он, кстати, ее бывший. До сих пор сохнет по стерве, бегает по ее поручениям, как послушный рыжий песик.

Он в компании своих дружков-качков замедляет шаг вместо того, чтобы обозвать нас стандартным набором оскорблений как обычно и уйти восвояси. Феликс снимает наушники и подбирается к моему боку. Макар прикрывает младшего собой, иллюстрируя готовность вести переговоры с докучливыми придурками.

— Ну так протиснись, — нагло бросает Мохину.

Я не хочу нарываться, но и проглотить наезд не получится. Никогда не получалось. Гордость рвется на передовую, ведь для меня нет ничего важнее защиты семьи.

— У тя проблемы, конченый? — Мохин, сынок московского областного прокурора, делает шаг к Макару и плюет на потертые черные конверсы моего брата.

В те времена, когда наш отец возглавлял процветающий холдинг, Мохин и прочие отпрыски богатых ублюдков страны, нашедшие сосредоточение в стенах этой школы, готовы были отполировывать наши задницы своими языками, чтобы угодить. После того, как папа слег, а корпорацию изо всех сил пытался удержать на плаву его лучший друг Лаврентий Покровский, я и братья стали уязвимыми. В конце концов, холдинг пошел ко дну, не принося прибыли. Папа так и не вышел из комы. Я, Макар и Феликс переехали в дом Покровского и обрели врага в лице его дочери. Она совсем с катушек слетела, после того как похоронила мать.

Я стискиваю кулаки и выступаю вперед, но посторонние руки обвиваются вокруг мох локтей, удерживая на месте. Дружки задиристого недомерка гогочут мне в уши, еще несколько ребят пристраиваются за Феликсом.

— Какого хрена вам надо? — цежу я, глядя на Мохина.

Осматривается по сторонам, подмигивает группе девчонок, замедливших шаг неподалеку. Они с любопытством пялятся на наше сборище, видят, что назревает конфликт, но жмутся друг к другу и отворачиваются, когда Даня Мохин вытягивает губы и чмокает воздух, посылая им поцелуй. Затем смотрит на нас и отдает краткий указ своим парням:

— Ведите их.

Меня и братьев хватают, заламывая за спины руки. Срывают рюкзаки, наушники Феликса летят на асфальт и ломаются. Он любил их и кассетный MP3-плеер, который распадается на куски пластика вслед за массивной гарнитурой. Отдавал предпочтение индивидуальности и винтажности в эпоху цифрового прогресса.

— Отпустите! Куски собачьего дерьма! — рычит и вырывается Макар.

Ему прилетает кулаком по челюсти от Данила. Сволочь! Мои попытки освободиться блокируются дикой сворой послушных псов Мохина. Их дюжина, не меньше. Они окружают со всех сторон, кооперируясь в плотное кольцо. Тащат нас в неизвестном направлении, а просьбы о помощи глушатся какофонией безудержного хохота.

Куда смотрят учителя?! Почему поблизости нет никого из взрослых?!

Нас запихивают в тачку — большой темный джип, принадлежащий Мохину, но за рулем незнакомый парень.

— Прекращайте, это не смешно! — вперемешку с матом орет Макар.

— Захлопнись, г*ндон, — его снова лупят по лицу.

Еще несколько ребят из одиннадцатого залезают следом, бьют нас в животы (даже Феликса, не проронившего ни звука), выбивая воздух из легких, и напяливают черные тряпичные мешки на головы.

Перед тем, как мелькающие картинки парковки и слоняющихся учеников превращаются в одно неясное пятно, которое в свою очередь сменяется непроницаемой тьмой, я улавливаю неискоренимый женский образ.

Ее коварную улыбку, расслабленную позу и тонкие пальцы, которыми она как будто бы лениво перебирает в воздухе в жесте прощания.

Даниэла, мать ее, Покровская.

Она это подстроила?