О, мои несносные боссы!

Анна Милтон

Взрывоопасная. Сексуальная. С острым язычком. – Ты ничуть не изменилась, Дана, – шиплю ей в губы, скольжу ладонью по напряженной шее. Чувствую, как под моими пальцами яростно пульсирует сонная артерия. Пташка в ужасе, но нужно отдать ей должное. Она непроницаемо бесстрастна снаружи и умудряется смотреть на нас свысока, позорно опущенная на четвереньки перед ненавистными боссами, которых когда-то унижала и ставила на колени перед собой. Лишь слабое подергивание верхней губы выдает ее дискомфорт. На Дане нет колготок, тугая офисная юбка задрана до середины бедра. Парни скалятся, ожидая своего череда протащить мерзавку через унижения. Но я только разогрелся. – Ты поплатишься, – обещаю Дане и оттягиваю ее нижнюю губу. Она ругается и плюется в меня. Я смеюсь. – Тебе конец, дорогая.

Глава восьмая

МАКАР

Если однажды меня спросят о самом лучшем дне в моей жизни, я без промедлений отвечу: «День, когда мой папаша сдох».

У меня с ним были натянутые отношения, выражаясь очень деликатно.

Я не разделял любовь братьев к отцу. Не видел в нем опоры и уж точно не знал его любви. Но прекрасно помню лживую заботу, которую он с обожанием и мастерством демонстрировал на публику, появляясь где-либо с нами.

До сих пор задаюсь вопросом: этот человек вообще любил кого-то, кроме себя и денег?

Я, Рома и Феликс ничего для него не значили, но братья считают иначе. Наверное, я мог бы сказать им правду о том, какой монстр воспитывал нас. Тем не менее, не решался и вряд ли решусь. Это разобьет им сердца.

Я предпочитаю обходиться одной сломанной душой — собственной.

А судьба, похоже, не собирается упрощать мое существование, да? Подсовывает девчонку из прошлого, вытаскивая из глубин сознания паршивые воспоминания. Один образ тянет за собой другой, и так до бесконечности, пока в конечном итоге давно былое не затаскивает разум в мощную бурю.

Часто сравниваю свою голову с жилищем барахольщика, страдающего накопительством. Столько ненужного хлама, от которого по-хорошему нужно избавляться, но я храню весь мусор, сдувая с него пылинки. Плохое, хорошее — все хламится в одной куче, поэтому я давно перестал разделять и отличать одно от другого.

Узнав, что Даниэла будет работать на нас, я взялся за сигарету. До этого не курил два года.

Нервишки взбунтовались, вынудив схватиться за отраву. Теперь бы оторваться от фильтра. В никотиновом тумане, которым пропитался мой кабинет, проще думать о Покровской и о том, какую дичь она вытворяла в школьные годы.

Про таких, как она говорят: «Ах, это же та самая главная школьная сучка!», которая скорее глотки всем вокруг перегрызет, но отстоит свою правоту и удержит корону на голове. Редкостная, но незабвенная дрянь, в которую я когда-то по уши втрескался.

Рома и Феликс об этом по-прежнему ни слухом ни духом. Я стыдился чувств к Даниэле.

Мне казалось, что я предавал своих братьев. Каждый раз, когда видел эту роковую красотку с роскошными шелковистыми локонами цвета горького шоколада и млел от того, как она взмахивала ими, как они пружинили при грациозной походке; каждый раз, когда смотрел в ее пронзительные васильковые глаза, глядевшие на меня в ответ с презрением и исступленностью.

Знойная красавица пленяла — да так, что век в слюнях топиться, рисуя образ девушки в воображении.

Черт, после выпуска из школы я ни на день не забывал Дану. Ненавидел и желал ее.

В то время как мои братья покрывали это имя проклятиями, я как придурок восхвалял ее голос, полный яда, и грезил о пухлых губах. Наверное, я родился чокнутым. Хотя по всем справкам психически здоров и уравновешен.

Дана пробуждала во мне какой-то особый вид безумия.

Сейчас, вместо того, чтобы заниматься решением рабочих вопросов, я думаю, под каким предлогом затащить брюнетку в свое прокуренное логово.

Я же ее босс, в конце концов. Поводов — масса.

Фантазируй, Макар. Фантазируй.

По стационарному телефону связываюсь с Настей из приемной.

— Солнце, хочу булочек. Скажи Дане, чтобы сбегала до пекарни и купила мне парочку синнабонов.

В желудке как по команде заурчало. Представляю свежее тесто, покрытое волнами глазури и укутанное в аромат корицы, и быстро добавляю:

— Пусть бросает все дела. Если не управится за полчаса, я съем ее. Так и передай.

Едва завершаю вызов, дверь в мой кабинет распахивается.

— Что еще за: «Скажи Дане, чтобы сбегала до пекарни»?! — злится Покровская.

Я широко улыбаюсь. Слышала, значит?

— Что непонятного? Я хочу, чтобы ты купила для меня…

— Плевать, что ты хочешь, придурок, — она безапелляционно перебивает меня, насаживая на свой грубый и острый, как копье, комментарий. — Обращайся в таком пренебрежительном тоне с белобрысой великаншей, — она машет рукой в сторону двери позади себя, намекая на Настю. — Но не со мной. Я тебе не девочка на побегушках.

Я нагло прохожусь взглядом по телу Даны, задерживая внимание на соблазнительном декольте.

Дьявольски хороша.

— Обвиняешь меня в пренебрежительности, обзывая придурком? — за саркастичным смехом прячу возбуждение. — Кошечка моя, забыла, что ты здесь никто, и звать тебя никак? Побежишь как миленькая, даже на край света, если я того пожелаю. Я, — тычу на себя пальцем в грудь, — твой босс.

— Должно быть, гордишься собой сейчас, — она щурит красивые глаза, метая в меня сверкающие молнии из узких отверстий. — Что, мстить будешь? Думаешь, напугаешь?

В брюках становится тесно, и я бы с удовольствием сейчас поправил член, но не промышлять же подобным перед леди? Хотя Дана, скорее, гопница, очутившаяся в теле сногсшибательной красавицы. Итальянские корни проявляются не только в чарующей внешней экзотике, но и в пылком темпераменте. Усмирить эту кобылку — задача не из простых.

— Сегодня твой первый день, поэтому я закрою глаза на твою неблаговоспитанность, — со всем неприсущим мне великодушием и откровенным издевательством снисхожу до помилования. — Чушь про соблюдение субординации еще наслушаешься от Ромы, или Феликса. Я же скажу по-простому. Запихни свое высокомерие поглубже в глотку и не смей перечить мне. Никогда, — проговариваю пониженным, рычащим голосом, стирая с лица малейший намек на веселье. Даночка больше не кривит губы в отвращении и гневе, удивленно округлив глаза. — Уяснила?

Я испытываю почти физическое удовлетворение от превосходства над Покровской. Поднимаюсь с кресла и подхожу к проглотившей язык девушке. Она пятится, а я корректирую траекторию ее отступления. Она прижимается попкой к краю моего стола и бормочет одними лишь губами: «Черт», понимая, что загнана в тупик.

Я кладу ладони близко к бедрам Даны по обеим сторонам, оставляя между нашими лицами неприлично мизерное пространство. Кисонька в растерянности, не смотрит мне в глаза, блуждая лихорадочно мечущимся взором по моему подбородку, скулам, но не поднимается выше. Она явно не ожидала от меня такой наглости.

Хочу поцеловать ее. Запихнуть свой язык ей в ротик и тщательно отполировать. Развернуть к себе спиной и нагнуть, чтобы пощупать задницу. Зуб даю, жопа у Даны упругая, и шлепки получатся звонкие, сочные, а следы на нежной оливковой коже — яркие и розовые.

Рискую поплатиться за это побитыми яйцами, но попробовать стоит.

Черт возьми, мне нечего терять.

Я поднимаю руку, собираясь провести костяшками пальцев по щеке Даниэлы, но внезапно меня ведет в сторону.

— Вот срань, — я со стоном сжимаю переносицу.

За*бало…

Жмурюсь и вслепую вожу свободной рукой перед собой, чтобы найти опору. Адская боль вспыхивает в лобной доле. Я не способен дышать, пропуская через свое напрягшееся естество мучительную пульсацию. Где-то на периферии звучит голос Даниэлы, но я не различаю слов из-за шума в ушах.

Немного отпускает, и я лезу во внутренний карман пиджака. Дрожащими пальцами откручиваю крышечку пластиковой баночки. Стряхиваю в раскрытую ладонь пару пилюль и закидываю в рот.

К моменту, когда моя агония рассеивается, Даниэлы в кабинете нет.