Принц Модильяни

Анджело Лонгони, 2019

Мать звала его Дедо, друзья – Моди, а женщины – Принцем. Он прожил всего 35 лет – и это уже можно считать чудом: плеврит, тиф и неизлечимый в то время туберкулез не дали ему шанса. А он не собирался прикладывать усилий, чтобы хотя бы немного продлить свое существование. Он не хотел быть известным, не думал о деньгах, а упрямо жил так, как мечтал, – посвятив себя искусству. Он не подстраивался под моду, не принадлежал ни к одному течению, сам выбирал, с кем дружить и кем восхищаться. Он – Амедео Модильяни, неоцененный в свое время гений, а сегодня один из самых известных и популярных в мире художников. А это – биографический роман о его судьбе, его взглядах на искусство, его друзьях, покровителях и возлюбленных и, конечно, об уникальной художественной атмосфере Парижа начала XX столетия.

Кафе Florian

Кафе Florian — один из символов Венеции — расположено в портике на площади Святого Марка. Это одно из самых красивых и элегантных заведений, которые я когда-либо видел. Даже во Флоренции кафе не такие изысканные и декорированные. Красные диваны, мрамор, лепнина, зеркала, камчатные ткани, фрески, статуэтки — чарующее место, источающее атмосферу прошлого и искусства. За без малого два столетия — с 1720 года — здесь побывали Казанова, Гольдони, Каналетто, Фосколо, Байрон, Гете и многие другие.

Мы сидим здесь вместе с Умберто Боччони, Фабио Мауронером, Оскаром, Мануэлем, Арденго и другими студентами Школы обнаженной натуры. Все на меня смотрят, потому что я принес с собой холст, обернутый бумагой. Но даже Оскар не знает, что там внутри.

— Это сюрприз.

Фабио Мауронер улыбается, поднимает бокал и произносит тост:

— За нашего друга Амедео.

Остальные повторяют за ним, все еще не зная причину. Мануэль любопытствует:

— Ну что, Амедео, скажешь нам, в чем дело?

Арденго не выглядит слишком удивленным.

— Это картина, разве не видно?

Мануэль подходит ближе.

— Конечно, это картина. Мы хотим посмотреть, разворачивай.

Я в шутку отнимаю ее у Мануэля.

— Сначала я должен спросить разрешения у заинтересованного лица.

— Как? Это разве не твоя работа? — Оскар изумленно смотрит на меня.

— Да, моя.

— Тогда разворачивай. Посмотрим.

Я обращаюсь к Фабио Мауронеру.

— Фабио, можно?

Я снимаю бумагу и кладу картину на стол так, чтобы всем было видно. Арденго узнает на картине Мауронера.

— Это же Фабио!

— И даже похож. Более того, тот, что на картине, — красивее, — шутит Мануэль, и все смеются.

— Молодец. — Оскар кладет руку мне на плечо.

Мануэль перестает улыбаться и становится серьезным.

— Красиво, но…

Все замерли в ожидании реакции Мануэля, который пытается подобрать правильные слова.

— Я хочу сказать… очень даже ничего. Но…

Я начинаю нервничать.

— Но?

— Это очень… очень… в стиле маккьяйоли.

На какое-то мгновение повисает тишина — и потом Мануэль разражается смехом.

— Я пошутил! У тебя было такое лицо… как будто я тебе сказал, что это отвратительно. Амедео, ты не можешь обижаться на мнение друга.

— Мануэль, ты мудак.

— Да, я знаю… а ты обидчивый. Ты не сможешь быть художником, если будешь расстраиваться из-за критики.

— Я всего лишь парень из Ливорно, а не парижанин, как ты.

— Я чилиец и немного итальянец.

— Знаете, какая характерная черта Амедео? — Фабио Мауронер вступает в разговор. — Он все видит в лучшем свете. Это прекрасно. Я бы тоже хотел таким быть. Представьте: если бы мы все писали усовершенствованную реальность — мы бы сделали мир лучше.

Мануэль хлопает меня по плечу.

— Амедео, ты ему заплатил?

Все смеются, они уже навеселе. Единственный, кто не смеется, — это Оскар. Он крутит в руках тосканскую сигару, сидит в задумчивости, затем поднимается и выходит покурить.

Несмотря на солнце и ясный день, воздух на площади Святого Марка наполнен свежестью. Оскар прислонился к краю портика и смотрит на собор тоскливым и печальным взглядом.

— В чем дело?

Он оборачивается и улыбается мне.

— Я знал, что ты придешь. Ты такой, Амедео. От тебя ничего не ускользает, ты пребываешь в постоянном состоянии тревоги и все время начеку.

— Похоже на критику.

— Видишь? Стоит только что-то сказать, как ты начинаешь защищаться.

— Я замечаю, когда что-то не так. Что случилось?

— Ничего не случилось. Не беспокойся. Проблема только во мне. Я не могу здесь находиться, в этом месте. Посмотри вокруг.

— Ты имеешь в виду всю эту красоту?

— Именно, всю эту красоту.

— Мы этого не заслуживаем. Ты об этом думаешь?

— Я — не заслуживаю.

— Когда я впервые был во Флоренции, я тоже так думал.

— Амедео, ты отличаешься от меня.

— Я не вижу большой разницы между нами.

— Ты мне писал из путешествия, что мы, художники, предопределены для иной жизни, что мы в состоянии высвобождать более значительную энергию по сравнению с остальными людьми.

— Разве не так?

— Нет. Я недостаточно желаю того, о чем ты говоришь. Ты говоришь, что если мы не будем в состоянии сломать все устаревшее, то останемся просто буржуа. А я никогда не был буржуа — но не понимаю, что плохого в том, чтобы им стать.

— Я говорил об этом исключительно в художественном смысле.

— Дедо, что означает «художественный»? Этот термин все понимают по-разному. Для кого-то «художественный» — повесить хорошую картину в гостиной. Для других — быть представленным в музее или основать новое течение. Но правда в том, что никто не замечает ценность какого-то человека, если им об этом не скажут.

— В каком смысле?

— Ты слышал, что они говорят об этом Пикассо? Я даже не знаю, кто он такой, я не видел его работ. В Париже решили, что он гений, — а здесь, в Венеции, ему дают пинка под зад. Тебя это не заставляет задуматься? Чтобы быть успешным, есть три способа: или ты этого заслуживаешь, или тебе повезло, или тебя продвигают. Меня никто не продвигает, а если бы я был везучим, я бы уже это знал. Что думаешь?

Оскар смеется и делает затяжку. У него очень четкие мысли.

— Ты можешь быть даже лучшим, но если кто-то расскажет всем, что это не так, — ты останешься непризнанным. Мои картины недостаточно оригинальны, чтобы соперничать с разными Пикассо.

— Это сейчас…

— Ты говоришь «я не заслуживаю», но через какое-то время ты, несомненно, скажешь «я заслуживаю большего». Я же буду доволен, что мне просто не нужно больше разгружать ящики с рыбой, и я буду удовлетворен независимо от того, что мне удастся получить. Ты, напротив, ищешь нечто большее, принципиально другое, и из-за этого поиска рискуешь быть несчастным. А я не хочу быть несчастным. И мне хорошо в Ливорно.

— Оскар, ты все время себя недооцениваешь. Ты не поверишь в свой талант, даже если тебе это скажут другие.

— Амедео, только ты мне говоришь, что я талантливый. У меня нет твоей уверенности и твоей энергии. Ты не отдаешь себе в этом отчета, но болезнь делает тебя очень сильным. Я, напротив, бездействую — из-за страха рисковать. Я не хочу, чтобы у меня перед носом закрывали двери, и чем дальше, тем больше я рискую.

— Ты решил уехать?

— Да, завтра.

— Мне очень жаль.

— Я понимаю. Но я пережил слишком много трудностей, чтобы вынести еще и новые. Я знаю, что такое угнетение, и мне достаточно не быть угнетенным.