Планета Крампус. Роман

Анатолий Иванович Коридоров

В захваченном немцами Стругаже развернута секретная лаборатория. В ней над советскими военнопленными проводятся странные и бесчеловечные опыты. Доктор Отто Вернер, руководитель лаборатории, разработал методику изменения сознания и личности человека,. «Перепрограммированные» нацистами люди – идеальное «пушечное мясо» для передовой и агенты для внедрения в партизанский отряд.Найти и уничтожить лабораторию – эта задача объединяет усилия НКВД, фронтовой разведки и партизан в фашистском тылу.

24

Ранним утром оперуполномоченный особого отдела полка старший лейтенант Страськов еле разлепил тяжелые веки и облизал пересохшие губы. Его мучила жажда. «Эх, пивка бы сейчас… Кружечку… Холодненького», — мечтательно подумал он. Но пива не было. Не было и огуречного рассола.

Пришлось встать и подойти к молочной алюминиевой фляге, в которой старшина доставлял воду из колодца.

Зачерпнув ковшом, он сделал несколько глотков. Вода была теплой, невкусной.

— Ну что это за жизнь! — воскликнул он в сердцах и с шумом, нервно прицепил ковш на место. Вывалился во двор, потрепал за загривок подскочившего к нему Рекса, побрел в огород (он был здесь, во всяком случае, до войны, а сейчас это просто — задворки), сходил по малой нужде, и, глубоко вдохнув свежего воздуха, восхищенно произнес:

— Эх, красота-то какая! А тихо-то как!

«Сейчас бы… да на утреннюю рыбалочку! Не хреново было бы», — промелькнула у Страськова шальная мыслишка.

И действительно, утро выдалось на редкость мирным и тихим. И солнечным. Не слышалось ни пулеметной трескотни, ни автоматных очередей, ни артиллерийских разрывов. Не было войны в это раннее утро. И это удивляло.

Вернулся обратно в комнаты, которые служили ему: одна — кабинетом и жилищем одновременно, другая — приемной, (а на кухне обитал исполнитель всех его прихотей и приказаний, безотказный и ретивый старшина Кобзев). Вспомнил вдруг одного из тех, кого он вчера «расстреливал». «Как его? Не помню. Ну да ладно. Сейчас пошлю старшину», — подумал оперуполномоченный.

Старшина Кобзев привел к опохмелившемуся и взбодренному Страськову рядового Жаблина.

— Уота, товарыш старший лейтенант, по уашему прыказаныю достаулен, — доложил старшина.

— Хорошо, старшина. Свободен.

Когда старшина, развернувшись, направился из комнаты, Страськов напутствовал его:

— Ты бы проверил тормоза у мотоцикла и зажигание. Когда я ехал сюда, мне показалось, что тормозная система у нашей мототачки барахлит.

С мотоциклом у старшины никаких проблем не было и быть не могло. Он доглядывал за ним, как за малым дитем. Просто старлею надо было остаться один на один с этим вот… которого привели.

— Эсты, провэрыть тормоза у мотоцыкла, — ответил старшина. Страськов дождался, пока закроется дверь. Потом он минуты две в упор рассматривал Жаблина, застывшего у самого порога.

Старший лейтенант Страськов еще вечером, будучи хоть и под хмельком, искал в папке документы с личным делом этого, стоящего сейчас перед ним… Но так пока и не нашел. Он поминал всех чертей, но никаких бумаг не было. Он отчетливо помнил, что ему напел про этого вот, да и про других двоих младший сержант. Они убили-де какого-то часового, завладели его оружием и сбежали. Он помнил все, что ему нужно было помнить. Профессия обязывала.

Наконец, насмотревшись на своего пленника, Страськов обратился к нему:

— Ну, как ночь прошла? Снилось что-нибудь или, может, не спалось на новом месте?

Страськов не ожидал ответа. Но он последовал, только чрезвычайно краткий.

— Ночь… прошла, — хрипло произнес Жаблин. И все. И молчок.

— Ну что ж, прошла, и хрен с ней, — закончил эту часть разговора старший лейтенант. — Тогда начнем сначала. Твои фамилия, имя, отчество? Где и когда родился? Ну, и дальше все по порядку.

Переминаясь с ноги на ногу, Жаблин некоторое время раздумывал, как ему сейчас представиться этому старлею: Рябовым или же самим собой, Жаблиным. Вспомнил, что в сопроводительных документах он Рябов.

— Рябов, — начал держать ответ Жаблин, — Григорий Иванович. Год рождения 1912. Родился в Рыбинске…

— Погоди, погоди… Рябов. Я вчера при исполнении приговора такой фамилии вообще не слышал. Рябов… Все три фамилии, которые назвал ваш сержант, были какие-то смешные, непростые… Но Рябова не было точно, — рассуждал Страськов.

— Да наш сержант такой. Он вечно все путает. Над ним наш взвод всю дорогу смеялся. Он такое, бывало, наплетет…

— Ладно, хватит о сержанте, — прекратил дискуссию Страськов. — Продолжай дальше. Происхождение какое?

А сам, достав из ящика стола коленкоровую папку и раскрыв ее, начал вновь перебирать находившееся в ней бумаги.

— Происхождение? — оживился Жаблин. — Происхождение пролетарское. Истинно пролетарское. Батяня мой кузнец был. Знатный, известный на весь Рыбинск кузнец. Кузнец своего счастья.

Лицо у Жаблина даже посветлело:

— Деньгу зашибал… То есть ковал, заколачивал… О-оо! Другим и не снилось. Без копеечки не сидели. Все у него срослось — и ум, и сила. Помахал он молотом, помахал.

И добавил огорченно:

— А вот я не в батяню пошел. Ни силы бог не дал, ни умом не наделил. Да и кузню нашу в революцию да в гражданскую всю разворошили: молот в одну сторону, наковальню в другую, горн — налево, металл какой-никакой — направо… А как батянька богу душу отдал, вот тут мне вообще беспризорничать довелось. Вот такое мое, стало быть, происхождение, — закончил ответ Жаблин.

Страськов, отыскал наконец-то бумаги Рябова, пробежал их глазами.

— Так, ладно, — согласился он. — Ты мне расскажи, Рябов, за что в штрафную роту попал? Вот тут, — Страськов ткнул пальцем в листок, — в твоем приговоре красноречиво расписано, но мне хочется, чтобы ты своими словами изложил… И поподробнее.

— А чего излагать… Ну, попал на фронт. Кстати, я добровольцем был записан. А как же — страна в опасности. Кому-то надо ее защищать. Ну, вот и я, стало быть, как все…

Жаблин, конечно, умолчал, что на фронт он подался добровольцем далеко не из патриотических чувств, а по совершенно другой причине — прятался от наказания за злодейское преступление. Для чего, кстати, и раздобыл удостоверение личности — красноармейскую книжку на имя Рябова…

— Давай-ка, доброволец, по сути расскажи. Как ты здесь оказался.

— А что говорить, была атака, был бой… — начал нудно вспоминать свою историю Жаблин. — А у меня нога занемела. Все на бруствер и в атаку, а я не смог. А тут вдруг лейтенантишка наш. Вышла ссора. Вот я и схлопотал себе штрафную…

— Очень кратко и очень скромно. Прямо пожалеть можно, — заметил оперуполномоченный. — А вот тут отмечено, что ты нанес ему огнестрельное ранение. Это как?

— Я и сам удивляюсь, товарищ старший лейтенант, — живо откликнулся Жаблин. — Чему их учат в военных училищах? Как на фронт попадают, так и оказывается, что даже простым оружием и владеть-то толком не могут.

— Это почему же? — спросил старлей.

— Да потому! — завелся Жаблин. — Он сам ко мне привязался. И начал пистолетом передо мной махать. Ну, вот и домахался. Сам в себя пальнул, нечаянно, конечно. По неумению с оружием обращаться. Я же и говорю — чему их там в училищах-то военных учат?

— А бежать из траншеи после ранения лейтенанта у тебя нога не занемела? — уставил на Жаблина свои оловянные глаза старлей. — Где тебя поймали?

— Ну почему сразу «убежал»? Почему сразу «поймали»? — с обидой возразил Жаблин. — Я, как увидел, что лейтенант ранен, превозмогая боль бросился искать кого-нибудь из медиков, медсестру там… или санитара. Но близко из них никого не оказалось. Я в поисках бог знает куда зашел. Места-то незнакомые кругом… Ну, а потом и припаяли мне за все про все штрафную роту.

— А вот передо мной докладная. Про совершенный побег с убийством часового и завладением его оружием, — приподнял пальцами на столе бумажку Страськов. — Между прочим, подписанная несколькими свидетелями. Это как? Во-первых, за что взяли под стражу? А потом уж и все остальное…

— За что взяли? — наивно переспросил Жаблин. — Да дело-то было пустяковое, товарищ старший лейтенант. Просто нас заподозрили в изнасиловании одной беспутной шлюшки, которая медсестрой в санитарном поезде значилась. А доказательств нашей вины не нашлось. Только ее ложное, так сказать, обвинение. И все. Да мы ее даже пальцем не трогали, честное слово. А она навыдумывала черт-те что. Ну вот, нас и взяли под стражу до выяснения обстоятельств.

— Ну, допустим, — примирительно сказал Страськов. — А убийство, а побег?

Жаблин пустился сочинять историю побега и всего прочего на свой лад.

— Да тоже, товарищ старший лейтенант, ерунда какая-то, честное слово. Испугались мы, вот и рванули. Но вины нашей в убийстве часового — боже упаси, даже в мыслях не было. А вот глупость совершили, что на оружие обзарились — это беру грех на душу — бес попутал. Дурная привычка с беспризорничества брать все, что близко лежит. Но убить человека!… Да вы что!

— Так это что же, выходит, по-вашему, он сам себя порешил?

— Истинно так и вышло, товарищ старший лейтенант. Ночь уж была. Мы, с повязанными руками, улеглись спать. И уснули уже. И вдруг среди ночи выстрел. Мы со сна да с испуга аж повскакивали. Понять ничего не можем — что, кто, в кого? Еле-еле сумели спичку зажечь — руки-то связанные были, но зажгли. Смотрим, а часовой-то наш готов. Видно, тоже уснул, а во сне и нажал неосторожно на курок. Вот мы и перепугались, что нам помимо покушения на изнасилование еще и убийство припаяют. А что бы вы делали на нашем месте, товарищ старший лейтенант? Небось, тоже бы перепугались и наделали таких же глупостей…

Жаблин глядел на Страськова ясными, светлыми, невинными глазами.

— Слушаю тебя, и складывается впечатление, что ты ну просто невинно пострадавший, — заметил с издевкой оперуполномоченный.

— Да так и есть, — подхватил эту мысль Жаблин. — Если ту же попытку изнасилования взять, которой не было и в помине… Так эта дура набитая сама растрезвонила по всем подружкам, что, якобы, мы ее имели. Ну и пошло-поехало. Нас до поры и повязали. Так и с остальными обвинениями….

— Так, Рябов, — сжав кулак и приложив им по папке с документами, сказал старлей. — Наслушался я сегодня твоих баек. У меня уже уши вянуть начали. Теперь послушай меня.

Страськов поднялся из-за стола.

— Если я тебя и твоих друзей не расстрелял вчера, то это я с успехом могу сделать сегодня. И преступных заслуг, твоих в частности, вполне хватает, чтобы всадить тебе пулю в лоб. Тебе это понятно? — вопросительно взглянул старлей на Жаблина.

За окошками затарахтел мотоцикл. Мотор работал ровно, без сбоев. Вскоре он рыкнул, и монотонный гул начал удаляться. «Обкатку устроил, — подумал о старшине Страськов. — Ну и хорошо, что не болтается здесь».

Жаблин молчал. Досадуя, что не прокатило, он обдумывал, как быть дальше. Он решил просто выжидать.

— Я хочу, чтобы ты уяснил навсегда, Рябов, — между тем продолжал Страськов, — что твоя паршивая, поганая жизнь находится вот в этих руках.

И оперуполномоченный продемонстрировал их Жаблину.

— И если только ты, — нагнетал страха Страськов, — чего-то не поймешь, что-то сделаешь не так… Или не сумеешь держать язык за зубами, когда это надо… То я тебя этими вот руками, сам… И мне за тебя отвечать не придется. Запомни.

Жаблин несколько расслабился. Он понял, куда клонит старлей. И внутренне был уже готов ко всему. Он почувствовал, он теперь уже знал наверняка — жизнь его вне опасности. Но ее надо отработать.