Максимовна и гуманоиды

Александр Шляпин

Если твой век подошел к концу, а гроб стал частью домашнего антуража – не спеши умирать! Судьба может повернуться таким образом, что друзья соберутся не на твоих похоронах, а на твоей свадьбе… Книга содержит нецензурную брань.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

МЕТАМОРФОЗЫ

С каждым часом на лице Максимовны становилось все меньше и меньше морщин. Они будто разглаживались, прижатые горячим утюгом. Седые, редкие волосы странным образом наливались здоровьем и блеском, приобретая приятный золотистый оттенок.

Все эти метаморфозы с телом настолько беспокоили старуху, что она стала бояться выходить из дома. На третий день после победы над внеземным разумом, седина на её голове совсем исчезла. Рот Максимовны заблистал белоснежной «голливудской» улыбкой. Глядя на себя в зеркало, «старуха» сама себя перестала узнавать. Её жизненный век по каким—то неизвестным причинам начал свой стремительный отсчет в обратную сторону, от чего у неё захватывало дух. Еще вчера кожа на её руках была дряблая, и до ужаса тонкая. А сегодня — сегодня она дышала молодостью и первозданной красотой. Последнюю ночь стали ей сниться удивительные сны. Такие сны обычно снятся тогда, когда молодость и жажда любви ежеминутно будоражат женскую плоть. Эти природные инстинкты с каждой ночью больше и больше стали донимать старуху, стараясь разорвать её сердце любовной страстью.

Как — то утром, после очередного эротического сновидения Максимовна, вскочила с кровати и взглянула на себя в старинное трюмо. Там в жалком и холодном куске стекла, стояла очаровательная молодая девушка — лет двадцати пяти. Максимовна скинула с себя старую льняную самотканую рубаху и в этот миг она увидела вновь «возродившееся тело».

Её молочные железы, ранее напоминавшие «крымские чебуреки» стали вдруг аппетитными и упругими, словно были двумя половинками крупного яблока. Они приятно высились на её груди, придавая образ объекта для вдохновения художников и поэтов. Кожа стала упругой и бархатной, а ноги, несколько лет страдавшие подагрой, выправились так, что даже шишки на её суставах рассосались.

— «Боже, праведный — что это, — промолвила Максимовна себе под нос. — Это как?!» — хотела в голос спросить себя Балалайкина. Но в этот миг её рот издал удивительно чистый и приятный уху звук. Тот звук, который был у неё в те времена, когда она ходила еще в девках.

Собственный голос, обновленный вид настолько перепугал старуху — молодуху, что от страха она закрылась в хате на все засовы. Занавесив все окна старыми одеялами, она спряталась за стенами, чтобы пережить свалившиеся на неё природные изменения.

— «Боже мой! Стыд — то какой! Бабы ведь своим глазам не поверят» — сказала в голос Максимовна, расхаживая по дому в обнаженном виде. В этот миг она поняла, что её новый образ начинает нравиться ей, больше, чем, то старое и разбитое болезнями тело. Целый день она любовалась своей обновленной фигурой, которая прямо на её глазах набирало необычайную сочность и сексуальную привлекательность. Её ягодичный отдел приятно округлился, а тело вытянулось, словно морковка сорта амстердамская.

Недельное отсутствие Максимовны в сельпо насторожило в округе всех местных жителей. Недобрый слушок о покупке ей гроба, который пустил столяр Мирон, прокатился по всей деревне и оброс такими деталями, что народ понял — Максимовны больше нет.

Не дожидаясь скорбных новостей, бабы решили, всем пенсионным коллективом идти к Балалайкиной, чтобы как подобает, достойно придать её тело матушке земле. Словно лыжная сборная, опираясь на свои палки и трости, старухи дружно двинулись по улице в сторону её дома.

Танька Канониха, как закадычная подруга Максимовны, вырвавшись в лидеры, шла первая, увлекая за собой рыдающий коллектив. Приблизившись к хате, она стала стучать своей клюкой по стенам, чтобы якобы «пробудить» хозяйку, или хотела изгнать дух «покойной» Максимовны, на случай её безвременной кончины.

— Эй, старая, открывай! — вопила она и била палкой по срубу. — Ти жива ты, ти не? — продолжала орать Канониха, переходя местами на истерику и ядреный мат.

Со всей силы, она грохотала в дверь дома. Каждый раз, прислушивалась к любым шорохам, которые должны были исходить из хаты. Но все было таинственно тихо.

Омолодившаяся Машка, отодвинув шторку, увидела, как возле её дома собрались гости. Позади и перепуганных баб, щелкая семечки, стояла «бригада» местных алкашей — копателей, которые подрабатывали рытьем могил, и доставкой тел для упокоения.

Что было делать: Максимовна растерялась и не могла себе даже представить, как выйти из этой ситуации. Была возможность спрятаться в подполье, но тогда было бы не понятно, каким образом дом закрыт изнутри. Вскрыв сундук, Машка влезла в него с головой, на скорую руку стараясь найти себе носимый наряд, который она спрятала туда еще со времен её молодости. Схватив первое попавшее платье времен покорения целины, Максимовна надела его на свое обновленное тело, и накинув на плечи платок, предстала перед зеркалом в образе девушки с пониженной социальной ответственностью, изгнанной из столицы на сто первый километр за развратные действия.

Теперь можно было не спешить. В таком виде её вряд ли бы кто узнал. Накрасив красным карандашом губы, Балалайкина сама себе улыбнулась, подмигнула, и потрогав налившиеся соком груди, направилась к дверям, которые уже с помощью топора и лома собрались вскрыть переполошившиеся односельчане.

— Давай Прохор — ломай — мать твою! Руби скорее, чай Максимовна, наверное, перед господом уже представилась! — орала Канониха, вытирая катившие по лицу слезы и сопли.

Держа топор наперевес, Прохор, словно разбойник, поднялся на высокое крыльцо. Перекрестившись, он обернулся к народу и сказал, словно с трибуны:

— Бабы! Бабы, да простит меня господь! Не ради любопытства праздного, а истины ради, творю я сие беззаконие! Не держите на меня зла! Участковому подтвердите, что не ради умысла злого, а ради спасения тела усопшей Марии Балалайкиной, приходиться мне портить частную собственность.

Только он замахнулся, чтобы ударить в дверь, как за ней послышался звук падающей утвари. Здоровый русский мат, перемешанный с проклятиями, послышались из дома. Прохор бросил топор и, крестясь, слетел с крыльца, испугано глядя на воскрешение покойной.

— Свят, свят, свят, — молился он, встав на колени.

За дверью кто—то зазвенел железным засовом. После небольшой паузы она распахнулась. На пороге во всей своей красе возникла молоденькая девушка. Она грызла яблоко и ехидно улыбалась собравшимся старухам.

— Шлюха, — заорала Канониха, видя красный платок и алые, как ягоды клубники губы.

Бабы в страхе отпрянули назад.

— Это кто тут блядь шлюха? — заорала Машка и швырнула в Канониху недоеденный огрызок: — Это я что ли шлюха?! Чего вы мою хату ломаете?! Что не видите, сплю я, — сказала Балалайкина. — Может мне бля… участковому вашему позвонить, да сообщить о погроме?

— А ты нас участковым не пужай! Пуганые мы! Ты откуда такая здесь взялась, — завопила Канониха, переводя свои тощие руки в положение боксерской стойки.

Максимовна обернулась, подтянув поближе ухват, стоящий на всякий случай и спустилась с крыльца. Стиснув от злости зубы, она замахнулась на митингующих и сказала:

— Цыц — старые клячи! А ну—ка разбежались по норам! А то я вам сейчас бля… устрою бойню под Фермопилами, — сказал Машка, — Эх, я сейчас, вас… Ух!

Старухи крестясь, отпрянули от хаты, давая себе оперативный простор для бегства.

А вот Танька Канониха, была не робкого десятка. Она, закрыв своей грудью баб, пошла вперед, чтобы дать достойный отпор наглой незнакомке.

— Ты, кто такая, чтоб нас тут допытывать?! — спросила она, подбоченясь.

— Я, может, быть, тут квартирую! — сказала Максимовна, видя, что её никто не признает.

— А где наша Максимовна?! Где подруга наша Балалайкина?! — спросила Канониха, еще сильнее напирая на квартирантку.

— Максимовна ваша, два дня назад, укатила в район. Навсегда от вас уехала. Нашла там какого—то деда и поехала, за него замуж выходить. Меня на свое хозяйство кинула, чтобы такой, огузок с топором, её хату не раскрал, — показала Балалайкина на Прохора, который сидел на земле, открыв рот от удивления.

— Ведь брешешь же собака! — сказала Канониха, и топнула босой ногой.

Танька Канониха была из той породы русских баб, про которых еще Некрасов слагал легенды. В целях экономии, она всю жизнь ходила босиком. Обувь Канониха надевала лишь на великие праздники, да тогда, когда снег ложился на землю. Снимала, когда апрельское солнце своим теплом разгоняло зимние осадки, перетапливая их в воду. От того, в сундуках Канонихи всегда была новая обувь. Здоровье у неё было такое, что в свои восемьдесят лет, она ни разу ни чем не болела, и даже не ведала, какие лекарства пьют от простуды.

— Я вам бабы, точно говорю, нашла Максимовна деда и уехала к нему в город. Там будет свой век доживать. Может, еще вернется за своим приданым, а может, и нет, — сказала девка, стараясь снять напряжение.

Бабы, постояв еще пару минут, и не спеша, стали расходится по домам. Неудавшиеся «похороны» и поминки с блинами и клюквенным киселем были отложены на неопределенное время.

Бригада копателей могил, удалилась не солоно хлебавши, так и не упокоив еще не усопшее тело.

Старухи посчитали, что Балалайкина их предала. Не просто предала, а разрушила веру в бабскую солидарность, и сбежала от тех, кто видел уже её в гробу в белых тапочках.

Танька Канониха была удручена. Как самая близкая подруга, она с молодости знала о любовных пристрастиях Балалайкиной и почти не удивилась. Но в её возрасте — это был явный перебор. Весть о её новом замужестве никого не трогала. Девка, квартирующая в её хате, подозрений вызывать не могла. Мало ли Максимовна брала раньше квартирантов из числа студентов, приезжавших покорять сельхозугодия местного колхоза.

Как только бабы покинули двор, Машка с облегчением выдохнула, и сев на крыльцо, горько заплакала. В этот момент вся её жизнь пролетела перед глазами и она вспомнила каждую из этих старух, с которыми когда—то она бегала в сельский клуб на танцы и посиделки. Теперь их судьбы разделились, и было непонятно, каким образом она теперь должна жить. Вернувшись в дом, Максимовна сняла «нубирит» и пристально на него посмотрела, стараясь разгадать его тайну.

— «Ах, вот ты какой загадочный, «лунный камень», — сказала она сама себе и, потерев его вафельным полотенцем, вернула на шею. В этот момент Максимовна еще раз взглянула на себя в зеркало и увидела за своей спиной образ гуманоидов. Они, молча, смотрели на неё бездонными черными глазами. Балалайкина резко обернулась, но сзади неё никого не было. Страх холодным комом прокатился по её телу от кончиков волос до самых пяток. Вновь она посмотрела на себя в зеркало и вновь она увидела себя в том виде в котором она прибывала лет шестьдесят назад. — «Эх — маманя моя дорогая, а ведь хороша же я — черт побери! Такое тело и без мужицких рук и доброй ласки пропадает», — сказала сама себе Максимовна, и потянулась до хруста шейных позвонков.

В тот же вечер, истопив баню, Максимовна помылась и попарилась, как в былые годы. Испив горячего и крепкого чая, она устроилась на кровати, и принялась перебирать свой семейный архив. Вытащив из шкатулки «гробовые», документы, она разложила все это по мере надобности в дамскую сумочку времен Никиты Хрущева, и успокоив сердечную мышцу рюмочкой «рябины на коньяке», погрузилась в омут ночных грез.

Жизнь, выкинув подобный фортель, не могла дальше продолжаться в том же русле. Надо было кардинально изменить свой образ до неузнаваемости, и принять тот вид, который бы более соответствовал реалиям современной жизни.

Как обычно в четверг, в районном городке Корячинске, который был переименован в народе в Раскорячинск — был день большого базара. Народу на это мероприятие собиралось всегда великое множество. Яблоку упасть мне было некуда. За годы старости Машка отвыкла от подобных мест, и все ей было в диковинку. Она заметила, что никому нет дела до какой—то двадцатилетней девчонки, кроме местных молодых мужчин, которые не сводили с неё глаз, удивляясь её старинным затрапезным нарядам. На данном этапе жизни обновленную Марию Балалайкину проблема мужчин пока не волновала. Она просто хотела жить — жить на всю катушку. хотела учиться, чтобы раз и навсегда покончить с деревенским образом мышления, которое все её годы сформировали в её характере особый алгоритм поведения. Прожив на этом свете больше восьмидесяти лет, она была настолько искушенной в делах амурных, что до микрона знала все коварство мужиков.