Преступление из наказания

Александр Черенов

Висящим в петле под потолком служебного кабинета обнаружен труп прокурора области. Самоубийство? Убийство? Расследование осложняет серия странных смертей, наводящих на мысль об их связи со смертью прокурора… Книга содержит нецензурную брань.

© Александр Черенов, 2020

ISBN 978-5-4483-2192-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава первая

Как известно, работа дураков любит. Я, хоть и не был дураком, не мог не ответить ей взаимностью: джентльмен. И, как истинный джентльмен — «рязанского розлива» — я полагал, что даже чужое дело надо делать, как своё. Увы, так и было: я не стал тем, кем хотел стать. А кем я только ни хотел стать! Но стал тем, кем не хотел: следователем. Хорошим следователем, пусть и не от хорошей жизни. В силу хорошего воспитания я хорошо делал постылое дело. А, поскольку ни одно хорошее дело не остаётся безнаказанным, не осталось и моё. Пусть и «через не могу», но я дослужился до «титула» начальника Управления Следственного комитета при прокуратуре области. Под «это дело» я получил и чин действительного советника юстиции третьего класса: генерал-майор «в переводе на наши деньги».

Не ахти, какое достижение — для пятидесяти-то лет, но ведь и этого могло не быть. Все… многие… некоторые ещё помнят «Интернационал» и его когда-то бессмертную установку «Кто был никем — тот станет всем». На это дело можно взглянуть и под другим углом — и текст зазвучит иначе. Например: «кто был никем — тот никем и останется». Или: «кто был всем — тот стал никем». Я не был «всем», хотя «кое чем», всё же, являлся… Но об этом — в своё время. А сейчас я был тем, кем стал… после того, кем был. И с учётом этого «того» моё «генеральство» смотрелось вполне прилично.

Да и городок, в котором я начальствовал над следствием, был не последним захолустьем: как-никак — областной центр, и от Москвы — рукой подать. А что такого: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Я уже стал генералом, и теперь можно было подумать, если не о «маршале», то о следующей звезде. На худой конец — об участи «второго в Риме», той самой, которой Юлий Цезарь неблагоразумно предпочёл «номер один в провинции»…

Мои традиционные утренние мысли «за жизнь» прервал стук в дверь. Сколько раз я говорил подчинённым: «В конторе не стучать!»… в значении без кавычек, «а воз и ныне там»… вместе с руками, приложенными к двери. А ведь достаточно всего лишь просунуть голову, и испросить разрешения на вход! Это — и служебный этикет, и «устав»!

— Разрешите?

Вот теперь — после лишнего телодвижения и стука по мозгам — в дверь кабинета просунулась голова. Голова принадлежала старшему следователю по особо важным делам. Парень тридцати двух лет от роду трудился у нас три года — всё под моим началом — и успел себя проявить и зарекомендовать, и не только по линии «неуставного стука».

— Входи.

— Да, собственно…

— Входи и не мямли!

— Виноват, шеф!

Особо доверенным в этом здании дозволялось слегка фамильярничать со мной, и «Важняк» относился к их числу. Потому что «в наш тесный круг не каждый попадал»: парень работал не только на свой авторитет, но и на мой. Все остальные — «чернорабочие в белых воротничках» — обращались ко мне в соответствии с титулом: «товарищ генерал». Это было не совсем по Уставу, но ведь, какие-никакие, а погоны нам выдали!

— Ладно, докладывай!

— Убийство.

— Интересное?

— Более, чем…

После такого вступления я частично «отклеил» спину от кресла.

— «Кто да кто»?

«Важняк» неожиданно усмехнулся.

— Чему? — двинул я бровью: не терплю, когда нарушают Устав. Подчинённый слегка подобрался.

— Вы не поверите, шеф!

— Может, и поверю.

— Прокурор области!

Не скажу, что после этих слов у меня отвисла челюсть. Но губы «автоматом» сложились в трубочку — и в таком положении им уже было не удержаться от свиста.

— Фью!.. Да, брат: новость — для первых полос…

Я «собрал до кучи» только что разложенные по столу бумаги, сунул их в сейф, повернул ключ в замке — и решительно вышел из-за стола.

— Едем! Подробности — по дороге!..

Если бы я состоял «на воеводстве» в столице, то подобных выездов у меня было бы, куда больше. Благодаря ассортименту жертв сегодняшняя Москва предоставляет широкие возможности для показа себя в телевизор: чиновники, бизнесмены, «авторитеты», журналисты. Но мы — провинция, и такое «счастье» здесь выпадает редко. Даже в лихие девяностые оно выпадало нечасто, что уже говорить «за сегодня». Поэтому новость была действительно… новость: Москве впору отвыкать, а нам и не привыкнуть.

Не скажу, что я был полон скорби. Говоря по совести, если что на меня и обрушилось, то исключительно радость. По этой причине я даже готов был терпеть временные неудобства, которые доставлял мне факт «упразднения прокурора из жизни». Ведь, помимо чисто профессиональных хлопот, мне также предстояло «обслуживание» любопытства и начальственных амбиций областного руководства.

Причина моего «афронта», по нынешним временам, была донельзя простой: невероятный «сволочизм» прокурора. В «области» — в смысле руководства всех рангов и мастей — не было, пожалуй, ни одного человека, которому этот тип не встал бы поперёк дороги и горла. И не в силу избыточной принципиальности: таковой в перечне недостатков прокурора, отродясь, не было. Наш генерал — действительный советник юстиции второго класса — славился больше своими безразмерными аппетитами на чужие деньги. Просто — не прокурор, а король франков Хлодвиг: «Моё — это моё, а твоё — тоже моё!».

Терроризируя местный бизнес нескончаемыми проверками — под надуманными, но законообразными предлогами — наш главный «законник» де-факто поставил всех предпринимателей не только в положение вассалов, но и «раком». Он был неглуп, этот хапуга, но весь свой ум — исключительно прикладного характера — направлял на борьбу не за торжество закона, а за торжество личного над общественным.

Поначалу обиженные жаловались областному и московскому начальству, но вскоре осознали бесперспективность «переписки»: у товарища оказалась «рука» в столице. По причине этой «руки» уже его «рука» оказалась «длинной». Во всяком случае, её «длины» вполне хватило для того, чтобы дотянуться до горла «отдельных несознательных лиц». После этого сознательности у них явно прибавилось, чего нельзя было сказать о деньгах.

Представители другой категории, более полагающиеся на действенность иных методов уговора, несколько раз пытались вразумить ненасытного прокурора отдельными выстрелами, целыми автоматными очередями и даже «эффектом тротила и гексогена». Но товарищ, как и всякая гидра, в том числе, и капитализма, демонстрировал поразительную живучесть. Нет, все его конечности оставались на месте, но дополнительно к имеющимся «зубам» вырастали новые. Новые «зубы» — и не только на старых клиентов, но и на новых. Даже не «зубы»: «клыки».

В результате «счастливчик» мог благодарить судьбу за «всего лишь рост подоходного налога», потому, что представители другой категории выбывали. Нет, не из списка живущих, и даже не из статуса вольных жителей: из местного бизнес-сообщества. Используя рычаги — всегда один и тот же: долевое участие — прокурор сумел подключить к процессу «восстановления законности» всю «правоохранительную» верхушку. В этом «ЗАО» «неподкупные судьи» составляли достойную компанию «продажным копам», ничуть не выпадая из дружных рядов.

После такого «гандикапа» участь неразумных борцов за справедливости была решена. Им оставалась «дорога дальняя»… из этой области: их бизнес «на законных основаниях» отходил к государству… как к промежуточной инстанции — перед тем, как отойти к новому владельцу. Новый владелец, обязательным совладельцем которого являлся прокурор, в обязательном же порядке демонстрировал теперь вменяемость и адекватность. Заодно он демонстрировал и верность установке на то, что «лучше учиться на чужих ошибках».

Таким образом, портрет нашего прокурора являлся точной копией портрета… классического негодяя из кино и романов: «карьерист, взяточник, „крыша“ банд, на содержании „авторитетов“. Пользуется заслуженной ненавистью трудового коллектива». Разумеется, «нет ничего тайного, что не стало бы явным»: я всё знал. Ну, не всё в деталях — все делишки «бескорыстного» прокурора — но я знал ситуацию «в общем и целом». То есть, «всё», как факт безобразия, давно уже ставшего нормой жизни не только в нашем городе. Вторым «разумеется» было то, что я не лез и не собирался лезть в эту грязь со своими «сантехническими средствами».

Я давно уже не был «Дон-Кихотом», предпочитая набегам на ветряные мельницы верность установке «меньше знаешь — лучше спишь». Когда-то, давным-давно, я уже боролся за правду, и того опыта мне хватило на всю оставшуюся жизнь. Потому что опыт мой оказался исключительно отрицательным. Горбом и шишками на лбу я «дошёл» до того, что «правды» — в русском, самом широком понимании этого слова — в природе не существует. «Правды» — это того, что много больше обычного соответствия какому-то факту. Правды — как синонима всеобщей и всеобъемлющей справедливости. Того, о чём с болью в сердце говорят: «Нет правды на белом свете!». И я «отошёл в сторону», чтобы оказаться «над схваткой»: наиболее удобная диспозиция. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю, ничего никому не скажу». Отныне «видел» и «слышал» я лишь то, на что мне указывало вышестоящее начальство «и другие заинтересованные лица»…

— Итак?

«Важняк» откашлялся.

— Труп обнаружила уборщица. По традиции, она закрывает кабинет начальства последней и открывает первой. Прокурор… бывший прокурор, как Вы знаете, шеф, отличался невероятной придирчивостью, и требовал, чтобы к моменту его прихода в кабинете пахло не только освежителем воздуха, но и мокрой тряпкой.

— Время?

— Восемь пятнадцать.

Рабочий день в этой «конторе», как и во всех родственных ей — начинался в девять, так что уборщица вряд ли слишком припозднилась.

— Состояние трупа?

Предваряя ответ, «Важняк» непочтительно — к трупу — ухмыльнулся.

— Не могу сказать, чтобы он был свеж, как огурчик.

— Не можешь сказать так, скажи по-другому!

«Важняк» приглушил ухмылку.

— Виноват, шеф: прокурор заметно прибавил в объёме, окрасе и ароматах.

— Точнее?

Я не всегда взыскивал с «Важняка» за «любовь к литературе», но сейчас меня интересовали больше факты, чем «приложение» к ним.

— Судя по внешним признакам и информации дежурного следователя — не меньше двенадцати часов.

— И где же «почил» господин прокурор?

— На рабочем месте.

— Вот как! Перетрудился?

Я не мог не хмыкнуть: эта сволочь ещё ни разу не была замечена в верности «ненормированному рабочему времени».

— Орудие найдено?

«Важняк» опять не удержался в рамках.

— Они с прокурором составляют единое целое. Так сказать:

в одном наборе.

— Верёвка? — не удержался я от кривой ухмылки. — И, конечно же, это — «самоповешение»?

Ухмылка имела право на моё лицо: верёвка и прокурор монтировались друг с другом лишь на месте происшествия — но не в теории. Даже Господь на пару с Люцифером не смогли бы затолкать этого подлеца в петлю, что уже говорить за добрую волю!

— Вы — как всегда, шеф.

Так же, как и я, «Важняк» без труда разминулся

с почтительностью к покойному.

— Не тот случай и не тот тип. Явно — «кем-то повешение».

Честно говоря, «задумываться на тему» не хотелось совершенно. Неизвестный сделал доброе дело, и уже одним этим заслужил право остаться неизвестным. Больше того: хотелось верить в то, что финал не показался нашему герою аналогом пожелания «если смерти — то мгновенной, если раны — небольшой». Это было бы верхом несправедливости по отношению к многочисленным жертвам «торжества закона». И я бы с радостью отошёл в сторону, но, увы: «… и ведёт нас за собой в незримый бой наше чувство долга». А поэтому «служба — дни и ночи».

— Кто выезжал?

— «Новичок». Он и сейчас там.

«Новичок» был таковым лишь по времени работы у нас. До «области» он трудился в районе — не один год, и вполне успешно. Конечно, с учётом районной специфики. Парень, если таковым можно считаться в тридцать лет, был честный, не «замазанный» городом и ещё «не до конца» отравленный его тлетворным влиянием. Хороший деревенский парень, этакий «Шерлок Холмс от коров и уток».

— Перестраховался или сообразил?

— Думаю, и то, и другое, шеф. Плюс «соблюдение устава»…

Областной центр — не Москва: всё — в пределах, если не вытянутой руки, то прямой видимости. Властные структуры — тем более: классическое соседство. Ну, как в старинной песне времён СССР: «Мы жили по соседству…». Это — к тому, что долго ехать не пришлось: минут десять, не больше. А ещё — к тому, что от здания СКП областная прокуратура находилась в десяти минутах пешим ходом. Так, что разговор получился коротким: уже приехали.

— Здравствуйте, товарищ генерал.

Первым лицом, которое меня встретило, как и требовалось «уставом», было озабоченное лицо «Новичка». Встретило оно меня не совсем «по уставу»: «здравствуйте» вместо «здравия желаю!», зато у самого порога.

— Веди!

Так как лицо встретило меня у входа в приёмную, то я был «препровождён» непосредственно в кабинет «Его Превосходительства». Там моему взору — в числе всех прочих — предстало оно: само «Его Превосходительство». Предстало оно на фоне девственно чистого рабочего стола и всего остального, что должно соответствовать классике ИКД — имитации кипучей деятельности. Посвящённых контраст не удивлял: прокурору некогда было не только заниматься «служебной рутиной», но даже имитировать её.

Центральная фигура композиции висела под самым потолком, словно нарочно исключая из состава версий даже предположение о самоубийстве. Для того чтобы попасть в петлю, низкорослому толстяку-прокурору требовалось хорошенько потренироваться в прыжках на месте — и не один день.

Крюк, за который была привязана верёвка, не вызывал сомнений в надёжности: его вбивали «по спецзаказу» для навешивания австрийской вазы из псевдобогемского хрусталя. Хрусталь, даже сомнительного происхождения — вещь тяжёлая, поэтому господин прокурор мог вешаться со спокойной душой: крюк соответствовал «заявленной массе».

Прокурор впечатлял наружностью: его, и без того жирную, харю разнесло во все стороны, и он не хуже песенного месяца, окрасился багрянцем, добавив в палитру и остальные ингредиенты радуги. К тому же, от него уже заметно попахивало. Будь он не таким жирным кабаном, то и «отдав концы» до полусуток назад, не «озонировал» бы ещё воздух, или «озонировал» бы «в пределах нормы». А так мне в очередной раз приходилось сожалеть о том, что я — не «дама с веером» с полотна… или из жизни.

— Не похоже на самоповешение, — зачем-то вклинился в «экскурсию по кабинету» «Новичок». И не один вклинился: с робким кашлем и робким же видом. Констатировать очевидное не было необходимости, на что я и указал товарищу молчаливой ухмылкой.

— Что-нибудь искали?

Голос я включил, уже взбодрив подчинённого взглядом. Поскольку по характеристикам они были «одного поля ягодки», «Новичок» тут же «вытянул руки по швам».

— Так точно, товарищ генерал!

— И?

— Кое-что нашли.

— «Кое-что»?!

— Виноват, товарищ генерал! При осмотре места происшествия обнаружены два стакана с остатками коньяка, бутылка с которым…

–???

— Виноват, товарищ генерал: предположительно с которым обнаружена в сейфе прокурора области. Бутылка с содержимым и остатки коньяка из стаканов отправлены на судебно-химическую экспертизу.

— Отпечатки?

Этот вопрос — из разряда обязательных в любом книжном или киношном детективе. Самое интересное, что для книг и кино в качестве отпечатков годится и то, на что профессионал даже глаз не уронит, не говоря уже о трате на них времени. Это в кино или книжках всё, мало-мальски напоминающее отпечатки, тут же позволяет назвать имя преступника. В жизни, увы, не так: девяносто процентов даже имеющихся отпечатков непригодны для идентификации. Помню, как на заре моей профессиональной юности надо мной долго смеялись в НТО, когда я пытался ткнуть их носом в стакан, измазанный чем-то похожим на отпечатки пальцев: «Как же „непригодны“, когда, вон, их сколько?!».

Оказалось, что стакану мало быть захватанным пальцами: надо, чтобы отпечатки были чёткими, несмазанными, чтобы папиллярные линии не были забиты грязью, жиром, салом и так далее. Лучше всего для идентификации подходили отпечатки, сделанные «в лабораторных условиях», с соблюдением всех «требований по технике безопасности»: особый станок под каждый палец, аккуратная «прокатка» аккуратно же смазанного краской пальца по идеальной поверхности, желательно, чистому листу бумаги. А как тонко работали с пальцами! Не методом погружения в краску: специальным валиком, тонко нанесённым слоем, да отдельно по каждому пальчику, очищенному спиртом от грязи и жира!

А ещё оказалось, что некоторые «виды» отпечатков невозможно снять с некоторых «видов» поверхности. По этой причине я никогда не спрашивал подчинённых о том, найдены ли отпечатки на дверной ручке или на рукоятке ножа: их находят только в кино. Потому, что даже в книгах умный сыщик знает, что легче найти иголку в стоге сена, чем отпечаток на ручке двери или рукоятке ножа. Эта находка — исключительно для болванов, сидящих у телевизора.

— Отпечатки?

«Новичок» дёрнул плечом, и взглядом переадресовал мой вопрос эксперту НТО. Тот утвердительно кивнул головой.

— Как минимум, три отпечатка с двух стаканов пригодны для идентификации: относительно полные и относительно чистые. К обеду по одному стакану я буду готов.

Я скосил глаза на измазанные краской руки трупа.

— Скорее всего, — утвердительно смежил веки эксперт.

— Что ещё? — переключился я на «Новичка».

— Запах духов, товарищ генерал.

Наверно, я скорчил чересчур презрительную рожу, потому что «Новичок» тут же поправился.

— Духи, как сказал эксперт, из тех, что продаются исключительно в дорогих бутиках.

— «Диор», «Шанель», «Нина Риччи», «Ив Сен-Лоран», «Медаи Асахи»? — принюхавшись «к обстановке», с ходу начал я демонстрировать осведомлённость «в женском вопросе».

— Уточняем, товарищ генерал.

В этот момент в предбаннике послышался какой-то шум.

— Посмотри! — распорядился я — и «Новичок» исчез, чтобы спустя несколько секунд вернуться…. головой в дверном проёме.

— Секретарша прибыли!

— Веди!

Войдя в кабинет, секретарша почему-то не подкосилась ногами, а, напротив, оглядела труп с любопытством и даже каким-то злорадством. В любом случае, признаков скорби на её лице я не заметил бы и под десятикратным увеличением. Вместо этого я заметил, что секретарша была относительно молодой и красивой. Правда, красота её была не в моём вкусе: броская и порочная. Ну, вот, не люблю я наглых рож и сисек четвёртого размера. А ещё я заметил… вернее, услышал, тот самый запах.

— Приятные духи.

— Что? — не сразу включилась девица.

— Как называется Ваш парфюм?

Лицо у девицы вытянулось: она ещё не поняла, что я уже работаю «немножко Шерлоком Холмсом». Вероятно, она решила, что я всего лишь ищу повод для недорогого комплимента. Именно это ошибочное предположение дало ей возможность элегантно и вместе с тем кокетливо поправить рукой волосы. Разумеется, она не забыла кокетливо же улыбнуться мне, нисколько не смущаясь несоответствием моменту.

— «Медаи», фирмы «Асахи». А что?

Вместо ответа я несколько раз втянул кабинетный воздух.

— Ах, это! — то ли успокоилась, то ли разочаровалась девица. — Неудивительно: я постоянно захожу… заходила в кабинет прокурора.

— А вчера вечером?

Девица «мужественно» постаралась не побледнеть.

— Вечер — понятие растяжимое…

Мне оставалось приятно удивиться: девица обладала не только сиськами, но и зачатками интеллекта — даже, если сейчас ей пришлось выдать весь его скромный ресурс. Да и язык у неё оказался не только подвешен, но и способен взаимодействовать с мозгом.

— Давайте «растянем», — «покорно» согласился я — и не удержался… «от самого себя», чтобы потом «сузить».

Девица ещё раз «постаралась», но уже с меньшим энтузиазмом.

— Если Вас интересует время после обеда и до окончания работы, то я в кабинете у шефа не была.

— Почему?

— Потому, что незачем было: самого шефа не было.

— Хорошо, — почти мило улыбнулся я. — Тогда — вопрос напоследок, исключительно ради проформы: до обеда у прокурора были женщины? Ну, на приёме… или «на личном приёме»?

Я выразительно поманеврировал бровями. Девица задумалась во всю мощь своего узенького и явно непроизводительного лба.

— Нет, кажется, не было… Точно: не было!

— А коньяк «Мартель» кто-нибудь из прокуратурских употребляет?

Девица немедленно отметилась в меня насмешливо-укоризненным взглядом.

— Товарищ генерал…

Разумеется, она знала меня… и «устав».

–… не смешите меня! У этих голодранцев по сегодняшним временам денег только на самое дешёвое пиво! Да и то в розлив!

— Не то, что у некоторых: «а у меня всё схвачено, за всё заплачено»? — усмехнулся я, косясь на висящего в петле хозяина кабинета. — Или: «sera venientibus ossa»?

Разумеется, моё «или» осталось непонятым, но сообразительной «в общем и целом» девице хватило и иронического взгляда на прокурора.

— Вот именно, товарищ генерал! Им даже объедков с барского стола не доставалось, потому что Хозяин не оставлял объедков… сволочь!

Как выражающая общую точку зрения, девица не стала ни кусать, ни косить: первое относилось к языку, второе — к боязливому взгляду. Выражению не мешало даже то, что по достоверным слухам, к этой общей точке зрения она, если и имела отношение, то самое общее. Потому что её отношение к прокурору — как и его отношение к ней — было уже частным. Иначе говоря: девушка была… с одной стороны, девушка, а с другой и не девушка. Со стороны «номер один» она была «девушкой прокурора», а со стороны «номер два» — не девушкой, и уже давно. И всё это не без участия прокурора. Нет, утрата девственности произошла без его участия, но к становлению женщины он тоже приложил руку… и не одну её.

— А как — насчёт Вас?

Девица и не подумала краснеть: santa simplicita.

— Ну, я — не они…

— То есть, если я, конечно, правильно Вас понял, Вам коньячок иногда перепадал?

— Вы правильно меня поняли.

После этого заявления мне оставалось лишь расплыться лицом.

— Значит, вечером… то есть, после официального окончания рабочего дня, Вы в кабинете у прокурора не были?

— Нет, не была… То есть: да, не была.

— И коньяк с господином прокурором не пили?

Девица побледнела: всё же сообразила, если не мозгами, то хрестоматийной женской интуицией.

— Вы намекаете на…

— Я намекаю? — «лакокрасочно» улыбнулся я. — Господь с Вами, сударыня! Я всего лишь очерчиваю круг подозреваемых. Заодно я решаю вопрос, исключать Вас из него, или нет.

У девицы художественно отвисла челюсть, словно и не было минутной давности кокетства и призывно глядящей на меня груди четвёртого размера.

— К-как «исключать»?! Значит, я…

Выразительно округлившиеся глаза эффектно закончили фразу за хозяйку. Нет, всё же девица была не последней по объёму серого вещества. Как минимум, предпоследней. При таких исходных мне оставалось лишь «добавить сахару» в улыбку.

— Именно так сударыня: Вы — уже там! Или, как сказал бы один классический персонаж… вряд ли Вам известный: «Вы самая-с и есть-с!». Поэтому лучше Вам не усугублять… гражданка!

Давно подмечено, что переход «с товарищеских отношений на общегражданские» по эффективности воздействия не уступает традиционной «правоохранительной» дубинке. «Наш случай» не стал исключением.

— Вот — как на духу, товарищ… гражданин генерал! — обложилась руками секретарша. В глазах её, помимо обживающегося там испуга, мелькнуло что-то похожее на слезу.

— Я с шефом… Мы с ним… Мы с ним были… в очень тесных отношениях… Я… никогда…

— Охотно верю Вам, — ухмыльнулся я, не смущаясь присутствием всё ещё висящего в петле товарища: будучи без петли, он ведь никогда и ничего не стеснялся. — Уточняю «размер веры»: я не сомневаюсь в «тесноте» ваших отношений. Но сейчас меня интересует их «формат» не в широком — шириной с кровать — смысле, а в узком: вчера, а именно вечером, пили вы с прокурором коньяк, или нет?

— Нет, клянусь Вам!

Из глаз девицы выкатились крупные — каратов в пять каждая — слезинки. Как мало иногда нужно для того, чтобы определить товарища даже не в позу: «в стойло». А всё потому, что как верно подметил один товарищ: «Моя Марусечка, а жить так хочется!».

Пока девица переключалась с точечных ударов по паркету

на слезопад, из глубин коридора появился «Важняк». Подойдя ко мне, он наклонился к самому уху.

— Шеф, мы просмотрели диск камеры видеонаблюдения.

По причине двадцать первого века на дворе, я давно уже не удивлялся использованию слова «диск» вместо привычного «кассета».

— Что-нибудь интересное?

— Разрешите предложить Вашему вниманию?

«Важняк» ухмыльнулся, конечно, нагловато, но полезным людям я отпускал и не такое, и не в такой обстановке.

— Ладно, пошли. А Вы, сударыня…

Я обернулся на девицу, которая была занята скорбью… по себе.

–… отдохните пока… вне границ приёмной…

В комнате отдыха, точнее, «в одной из», оборудованной последним словом бытовой техники, «Важняк» быстро вставил диск в миниатюрный плеер. Просмотренная запись оказалась небольшой, но формата «мал золотник, да дорог».

— Любопытно…

Избегая выводов, я пока всего лишь констатировал факт. Хотя запись буквально толкала на них: камера видеонаблюдения зафиксировала, как «что-то» в брюках и в женской шубе с накинутым на голову капюшоном прошло по коридору, и вошло в приёмную прокурора. Судя по таймеру, время было «наше», о чём я так прямо и заявил «Важняку».

— Судя по шубе — и девица тоже, — тоже «прямо так» усмехнулся «Важняк». — Мы уже опросили уборщицу: она признала шубу и её владельца. Точнее — владелицу. Да и брючки — с «нашей» секретарши: больше никому в прокуратуре не разрешалось их носить по причине жёсткого «дресс-кода». А Вы заметили, шеф: в прокуратуре уже никого не было — и не только время тому свидетель? Кстати, уборщица подтвердила, что к этому часу в «конторе» традиционно — уже ни души: наш прокурор свято исповедовал верность установке Никиты Сергеевича на то, что после восемнадцати ноль-ноль работают лишь те, кто бездельничает в рабочее время.

Я пожал плечами.

— Ну, и что это доказывает? Только то, то секретарша задержалась на работе. И, что — обязательно с целью убийства своего начальника? И как бы она засунула в петлю такого борова? Разумнее предположить, что она пришла «совокупиться на дорожку».

— В шубе?! — наморщил лоб «Важняк».

— Я же говорю: «на дорожку»!.. Кстати, ты установил, был прокурор в этот момент на работе, или нет?

— Так точно, шеф. И не только на работе, но и у себя

в кабинете.

— «Откуда дровишки»?

— Уборщица «поделились», — хмыкнул «Важняк».

Я прошёлся ладонью по гладко выбритому подбородку.

— А какого хрена он делал на работе «после работы»? Ведь прежде, насколько я знаю, он не был замечен в причастности «к стахановскому движению»? Его в кабинет и палкой нельзя было загнать — разве, что собственной «палкой», навострённой на какую-нибудь «дыру»? Поспрошай уборщицу, может, ещё немножко «дровишек подкинет»?

— Уже, шеф.

Теперь была моя очередь усмехнуться — и я её не пропустил.

— «Чтобы два раза не ходить»?

— Точно так! Она сказала, что начальник почему-то сильно нервничал, и «попросил её матом», когда она просунулась в кабинет с ведром и шваброй. Её удивила не «просьба»: начальник был в своём репертуаре. Её удивил вид прокурора, грызущего ногти. У неё сложилось впечатление — ну, это я даю литературную редакцию её рассказу…

— Ну, понятно, понятно, не отвлекайся!

— Так, вот: у неё сложилось впечатление, что прокурор кого-то ждал.

Я задумался лишь на мгновение.

— Ну-ка, давай сюда девицу! И снимите вы этого борова: хватит уже ему мозолить глаза!

Последнее указание, исполненное с качественным раздражением, адресовалась оперативникам: мужики откровенно скучали в коридоре.

— Но под моим руководством! — включился судмедэксперт.

— Валяйте! — буркнул я.

Через минуту тело покойного было предано… наборному финскому паркету. «Важняк» с секретаршей подгадали под самый торжественный момент, когда тело, всё ещё с петлёй на шее и с болтающимся обрывком верёвки, оказалось на руках «не совсем родных и близких».

Насладившись зрелищем, я повернулся к секретарше, которая дополнительно к слезам протекла и тушью, густо теперь размазанной по лицу.

— Кого ждал прокурор в кабинете после окончания работы?

Девица вздрогнула, и испуганно вспорхнула глазами из-под наращенных ресниц.

— Я не знаю… Я ушла с работы вместе со всеми…

— Но прокурор оставался в кабинете?

— Кажется, да.

— «Кажется» — или «да»?

— Да.

Меня почему-то не удивило то, что секретарша не стала морщить узенький лоб, а лишь ниже опустила голову. Девица, похоже, уже начала догадываться о наличии у меня «козырного туза в рукаве».

— А зачем он задержался?

Секретарша неуверенно — или нервно — двинула плечом.

— Не знаю… Может — по делам?

— По личным? — хмыкнул я. Напрасно — и вопросил, и хмыкнул: иными делами прокурор у себя в кабинете не занимался.

Девица «задумчиво» выдула губы, затем всё же напрягла немногочисленные извилины, в основном, снаружи, а не внутри — и лицо её разгладилось.

— Как же я могла забыть?! Начальник УСБ домогался встречи! Он звонил, и просил меня предупредить шефа!

— Предупредили?

— Да, я оставила записку на столе в кабинете.

— Почему только записку?

Девица художественно отвесила нижнюю губу.

— Ну, вначале я позвонила шефу на сотовый, но он не отвечал. Наверно, был отключён.

— Хорошо, — на манер слепого «прополз» я ладонью по лицу: дурная привычка. — Начальник УСБ, говорите…

Я переключил взгляд на «Важняка» — и тот хищно блеснул глазами.

— Это уже кое-что, шеф.

— Вы свободны, — сухо кивнул я секретарше. — Пока…

Это «пока» достало секретаршу уже в пути следования. Она вздрогнула, и у неё подкосились ноги. Заметно подкосились. Как минимум, заметно для нас с «Важняком». Почему-то сразу чувствовалось, и чем дальше, тем больше: девица явно не относилась к категории лиц, которые «ни сном, ни духом». Но одной её для полноценной версии не хватало: требовались иные действующие лица. Девица хорошо укладывалась на диван, но не в схему.

— Что-нибудь интересное нашли?

Это я «потревожил тылы» в лице судмедэксперта, который усердно колдовал над покойником. Эксперт на время отставил «муки творчества».

— На первый взгляд, ничего интересного: никаких телесных

повреждений. Ни ссадин, ни царапин, ни синяков, ни шишек,

не говоря уже о переломах.

— То есть, следов борьбы не наблюдается?

— Пока я их не нашёл.

— А след от укола? — на киношный манер осенило меня: чем чёрт не шутит?!

— Инъекция?

Эксперт с сомнением покачал головой.

— Такому борову?! Тут нужны, минимум, три человека: «доктор» и ассистенты. Да и никаких следов от укола я на руках… Минутку!

Эксперт повернулся к трупу, и, задействовав всё ещё скучающих оперов, несколькими ловкими движениями приспустил брюки и трусы владельца.

— Ничего, товарищ генерал… И на ногах — тоже…

— А какая-нибудь химия в лицо? — продолжал я «давать кино».

Эксперт наморщил лоб: смесь удивления и скептицизма.

— На моей памяти… такая экзотика — не для Руси… Хотя…

Он протёр лицо покойного ватным тампоном.

— Шансов немного, но проверим.

— А на вскрытии? — не унимался я.

— Там шансов больше.

Бровь эксперта выгнулась дугой.

— Вы полагаете, что…

Указательный палец его правой руки уже адресовался покойнику. Я неопределённо двинул плечом.

— Ну, посудите сами: боров — за сто кэгэ, никаких следов борьбы, никаких следов инъекции, а он, тем не менее, висит под потолком! Заметьте себе: в петле, до которой ему даже не допрыгнуть! Кто-то должен был его определить туда?

А «при наличии отсутствия» определить его туда можно было только обездвиженным! Отсюда — какой вывод?

— Виноват, товарищ генерал, — смутился эксперт. — Недотумкал. Можете не сомневаться: землю буду рыть… в смысле: потроха, но, если что-нибудь там есть, я его найду обязательно! Слово даю!

— Беру, — усмехнулся я. — А тебя что там заинтересовало?

Вопрос адресовался «Важняку», который немигающим взглядом уставился на крюк с обрывком верёвки. Дополнительно «стимулированный» локтем в бок, тот встрепенулся.

— Шеф, а Вам не кажется, что преступник допустил прокол?

— То есть?

— Если он хотел создать видимость самоубийства, то мог повесить нашего подзащитного как-нибудь поближе к земле. Несоответствие-то — вопиющее.

— А ты уверен в том, что он хотел создать такую картину?

По причине «мефистофеля» в моих глазах «Важняк» задумался, и художественно округлил глаза.

— Вы хотите сказать, что…

— Да, приятель: наш неизвестный пока оппонент уже посмеивается над нами. А это говорит о том, что он — человек не с улицы.

— Наш?! — ещё больше округлил глаза «Важняк».

— Или понимающий в нашем деле: бывший

или из родственных «контор». А ещё это говорит о том…

«Важняк» затаил дыхание. Я мотнул головой так, словно отрясал наваждение, и усмехнулся.

— Дежа вю…

— Не понял… — соответствовал заявлению «Важняк».

— Я — тоже… пока…

Память моя уже листала прошлое. Листала так, как листают старую книгу: «то ли чудится мне, то ли кажется…»…