Преступление из наказания

Александр Черенов

Висящим в петле под потолком служебного кабинета обнаружен труп прокурора области. Самоубийство? Убийство? Расследование осложняет серия странных смертей, наводящих на мысль об их связи со смертью прокурора… Книга содержит нецензурную брань.

Глава четвёртая (год 1991)

«… Несмотря на фактор «навязчивого сервиса» и «где-то даже принудительной доставки», «Ахмед» встречал нас в своём кабинете. Я не возражал против несущественного «отступления от устава»: за минусом отдельных нюансов, пока ещё мы гостили у товарища, а не он у нас. Обстановка в служебном кабинете владельца «увеселительно-образовательного заведения» «была» и била: в глаза и за край. На дело дурновкусия «Ахмед» не пожалел ни денег, ни буйной фантазии. Товарищ явно не был знаком с хорошим вкусом, зато очень хорошо был знаком с хорошими деньгами.

Это несоответствие позволило ему обустроить кабинет с подобающим…. бесподобием. В этом «смешении жанров» нашлось место и ампиру, и модерну, и даже соцреализму «от девушки с веслом». В итоге, антикварное кресло красного дерева с позолоченными подлокотниками из девятнадцатого века и офисный шкаф из ДСП и наших дней вполне мирно уживались друг с другом. Из кабинета получился музей в духе коммунальной квартиры и басни Сергея Михалкова «Две подруги»: «Вот волос из турецкого дивана, вот лоскуток персидского ковра! А этот нежный пух достали мне вчера — он африканский, он — от Пеликана».

— Прошу, господа.

«Ахмед» одним из первых в области начал культивировать «новое старое» обращение. Хотя обращение «брат» было ему объективно ближе: как он был «братком», так и остался.

— Какое несчастье!

«Ахмед» решил не затягивать с прелюдией из коньяка и «Мальборо», и сразу же перешёл к делу, лишь оформив этот переход выражением сочувствия.

— Мне уже сообщили, но какое несчастье! Какая утрата для…

–… «деловых кругов» нашей области, — закончил я за докладчика, не забыв проставить голосом кавычки. Разумеется, «Ахмед» их услышал.

— Жаль, дорогой! — покачал он головой.

— Может, хватит уже его жалеть?

«Ахмед» усмехнулся.

— Да я уже — не его… чёрт с ним… или Бог.

— Кого же тогда жаль, или чего?

— «С нами — а не наш». Помните?

Моя бровь сама полезла на лоб: «авторитет» цитировал определение Троцкого Ильичом в пересказе Горького! Уголовник, не только умеющий читать, но и читающий классиков — это или для «Энциклопедии чудес», или для Книги рекордов Гиннеса!

— Не совсем в цель, — определив бровь на место, усмехнулся я. — Я не только не ваш, но и не с вами.

— Вот этого-то и жаль!

«Ахмед» почти обречённо взмахнул руками.

— Потому, что Вы, уважаемый — не чета покойнику. После минуты общения с этим типом, даже без рукопожатия, нужно было полчаса мыть руки с мылом! Я уже не говорю о дезинфекции помещения. А на Вас — ни пятна, ни «крючка». Мы могли бы успешно сотрудничать, к обоюдной выгоде, да Вы не пожелали. Оттого и жаль, что Ваше законное место занимают другие люди: непорядочные.

— Законное место у кормушки? — покривил я лицом. «Ахмед» тоже поморщился и махнул рукой.

— Зачем Вы так? Для Вас… скажем так: долевое участие в СП.

А кормушка — это для скотов, вроде нашего покойника.

— Эк, Вы его приложили! — усмехнулся я. — Какой скоропостижный переход от «сострадания» к правде жизни! Не очень-то, получается, Вы его любили.

— Совсем не любил.

«Ахмед» уже не улыбался. Выражение его лица моментально стало жёстким и недоброжелательным.

— Но Вас часто видели вместе улыбающимися друг другу?

— А куда мне было деваться?!

Горечь в голосе «Ахмеда» показалась мне на удивление натуральной. Я даже расслышал комбинацию из двух знаков, подтверждающих моё предположение.

— Вы хотите сказать, что…

— Да!

«Ахмед» и не пытался убежать от меня взглядом. Более того, уставился на меня в упор, почти не мигая.

— И Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать. Только это Вы мне в вину не поставите!

— А я и не собираюсь, — равнодушно двинул я плечом. Я говорил сейчас искренно: мне даже не пришлось подделывать равнодушие. — Разумеется, Вы — не единственный «такой друг» усопшего. Но это уже — не моя юрисдикция. Я всего лишь расследую убийство.

Потеплевшим взглядом «Ахмед» «поблагодарил» меня за отсутствие тайных умышлений, и тут же приподнял бровь:

— Вы уверены, что это — убийство?

Я вздохнул и развёл руками.

— Всё говорит за это… даже то, что молчит.

«Ахмед» хмыкнул, и покачал головой.

— Занятный Вы человек. Вот я и говорю: «Жаль»… Ну, что ж: я готов ответить на все Ваши вопросы.

Мы разговаривали с «авторитетом» «тет на тет» — даже без посредничества магнитофона — и всё равно я оценил «готовность товарища к сотрудничеству». И всё — по причине времени. Нет, не из-за его недостатка: из-за его перемены. Перемены в духе установки «здесь вам — не тут!». «Вам» — это таким, как я: «голодранцам-законникам». Нам и раньше цена была… мда… а сейчас мы и вовсе стали «бесценными»: никто не давал за нас никакой цены. Даже копейки. Потому наши жизни уже не дотягивали и до уровня «жизнь — копейка». Прокуратурские «мандаты» не пугали теперь и бомжей — что, уже было говорить за новых хозяев жизни. Так, что «авторитет», по состоянию на осень девяносто первого, вполне мог «послать» меня, а вместо этого сам пошёл навстречу.

— «Начюст» пришёл «на блядки» «упакованным»?

Я, конечно, «нарывался», но «Ахмед» не стал протестовать против «столь вопиющего искажения сущности культурного заведения». Он лишь усмехнулся, и утвердительно качнул головой.

— А «фамильная драгоценность» была при нём?

— Платиновый перстень с бриллиантами? — покривил щекой «Ахмед». — «Фамильная драгоценность», которую я ему «откатил» месяца три назад? При нём, куда же он без неё? А что, товарища «почистили»?

— Да, вряд ли он «потерял вещь по дороге». «Ты не брал»?

«Ахмед» коротко хохотнул: «расслышал» кавычки из «Ивана Васильевича».

— Слово джентльмена, дорогой!

— Тогда — «вопрос на дорожку». Не возражаете?

— «Сыпьте»!

— Вчера с будущим покойником Вы не пересекались?

— Не чаще, чем со всеми остальными.

Лицо «Ахмеда» искривилось в брезгливой усмешке.

— Не удостоился такой чести.

— Но — хотя бы «по маленькому делу»…

— Заходил, но прокурор мне на глаза не попадался.

— А под руку? — почти невинно блеснул я глазами.

Вместо «полагающегося» отвешивания челюсти «Ахмед» неожиданно проглотил слюну.

— Даже так?!.. То есть, и я — тоже?!..

— Не больше, чем все остальные, — максимально приятно улыбнулся я, частично исполняя установку «я возвращаю Ваш портрет».

— Нет.

«Ахмед» уже взял себя в руки.

— А «их» сынка?

— А его не было в числе приглашённых! — усмехнулся «авторитет»: «возьми меня за рупь, за двадцать!».

Оценив уклончивость ответа: «не было среди приглашённых» — не то же самое, что «не было» — я встал из-за стола. Вместе с лаконичным кивком встал.

— Благодарю Вас. Надеюсь, Вы не будете возражать, если чуть позже мы потревожим Вас для оформления показаний?

«Ахмед» тут же вывесил на лицо почти счастливую улыбку.

— Ну, что Вы — буду рад новой встрече!..

… — А теперь поговорим о самом насущном: о туалете.

«Опера» в унисон хохотнули.

— Я сказал что-то смешное? — художественно поработал я бровью.

Первым отвесил — и подтянул — челюсть начальник УУР.

— А-а, ты — в этом смысле… Извини, Петрович: «позднее зажигание».

— Итак?

Подполковник скосил глаза на дежурного «опера» — и тот оперативно нырнул в папку. Спустя мгновение он уже скользил глазами по исписанному листу бумаги.

— Это — список всех посетителей туалета… если, конечно, так можно сказать.

— А как же ещё можно сказать?! — хмыкнул я. — Сказано, как есть. Меня больше интересует другое: «всех»?

«Опер» принялся старательно прочищать горло.

— Хм… хм… Ну, Петрович, как ты сам понимаешь, видеонаблюдение в туалете не ведётся… Не дожили мы ещё до этого… Вот… Поэтому нам остаётся лишь одно: положиться на добросовестность уборщицы.

— Ну, положиться, кажется, есть на что, — воздал я «информатору». — Ладно: «вспомним всех поимённо…»: «глуши, Гаврила»!

Вряд ли знакомый с первоисточниками — другое поколение — «старлей» робко осклабился.

— Ну, тут у меня… А женщин давать?

В отличие от «старлея», мы с подполковником осклабились совсем даже не робко. Больше того: расхохотались.

— Я что-то не то сказал? — обиделся «старлей».

— Нет, всё нормально.

Взмахом руки я благосклонно «отпустил» товарищу — «не семи пядей», но и не последнему по мозгам.

— Только женщин — не надо. Не думаю, что кто-то из них осмелел настолько, что просочился в мужской туалет, и «завалил» прокурора «на чужой территории». Это у нас ещё блюдут даже бляди. Так, что, давай пока мужиков.

— Понял, — зашуршал бумажками «опер». — Тогда — «рыба гниёт с головы»?

— Логично. Давай — с прокурора.

Словно заправский лектор на трибуне, «опер» дёрнул кадыком, и пополнился воздухом для спича.

— «Объект» вчера отлучался дважды. Но в туалет только раз.

— А первый раз?

«Старлей» художественно «застеснялся».

— Отлучился с дамой…

— «Облегчённого» поведения?

— Ну, а с какой ещё?!

— «Только раз бывают в жизни встречи», — ухмыльнулся я, — это не для нашего прокурора. Ну, а что — по второму разу?

«Опер» почти решительно откашлялся, и тоже «позволил себе» по части ухмылки.

— «Объект», надо сказать, «задержались»: отсутствовал сорок минут, если не больше. Ну, «так прямо» на часы, естественно, никто не смотрел. Но поскольку он заранее объявил о «маршруте»…

— Гы-гы! — в унисон с подполковником одобрили мы докладчика.

–… то через эти сорок «с хвостиком» собутыльники… виноват: коллеги по руководству областью — встревожились фактом. Народ отправился на поиски. Но в туалете никого не было. Правда, одна кабинка оказалась закрытой. Стали звать, но «ни «ау», ни отклика на моё «ау». Когда на полу заметили кровь, решились на святотатство — и вынесли дверь. То, что открылось им вместе с дверью, мы уже знаем.

— Мда…

Я в очередной раз «не прочувствовал момент». Ну, в том смысле, что эмоции не смогли не только пробиться сквозь «защитное поле», но и даже «родиться на свет».

— Так, откуда, говоришь, «дровишки»?

«Старлей» — отдать ему должное — не смутился тем, что «говоришь» — это «ты говоришь».

— Показания всех «членов поисковой группы».

— Они же — посетители туалета врозь?

— Огласить список? — ещё раз выказал адекватность «опер».

— Валяй!

Палец «старлея» по-русски заскользил следом за глазом.

— Из тех, кто может представлять оперативный интерес — по ранжиру — первый заместитель прокурора области, заведующий отделом административных органов облисполкома, начальник областного УВД, директор комбината «Инмаш», директор СП «Инновация»…

«Новичок» помедлил секунду, и решительно почесал затылок:

–… Ну, и «Ахмед»…

Я легонько пробежался пальцами по столешнице — так, словно разминался перед настоящим забегом.

— А почему ты ограничил список только этими лицами?

У меня в мыслях не было давать неудовольствие, видимо, оно само просочилось в голос. Листок в руках «старлея» завибрировал, так же, как и его голос.

— Ну, как сказать… Дело в том, что… В общем, все остальные лица, так сказать, «заглянувшие в туалет», не кажутся мне… то есть… не показались мне…

–… «достойными представлять оперативный интерес»?

Мы с подполковником хмыкнули в унисон. «Старлей» порозовел, и заморгал глазами.

— Ну… примерно, так.

— А почему только «примерно»? — и не подумал уняться я.

«Опер» пожал плечами.

— С остальными «завсегдатаями»… виноват: «посетителями», наш «объект» по службе пересекался нечасто или не пересекался вообще. Кроме того, я не думаю, что председатель облисполкома — первое лицо области после демонтажа обкома — мог снизойти до прокурора области. Ну, не тот уровень.

Последнее отчасти было правдой. И правдой оно стало задолго до восемнадцатого августа настоящего, тысяча девятьсот девяносто первого года. Всё последнее время партия существовала только в одном качестве: «мальчика для битья». Люди, просчитывающие ситуацию хотя бы на пару шагов вперёд, старательно дистанцировались от обкома, горкомов и райкомов.

Но дистанцировались они только от идейного наследства партии, но не от материального. Имущество партии ещё подлежало разделу между «наследниками». И это было не пресловутое «золото партии», существовавшее только в воображении «зоологических» антикоммунистов: реальное имущество, состоящее на балансе. Для человека «с умом» оно и было «золотом партии». Безыдейные, но оборотистые «вожди» имели все возможности не только для классического обеспечения будущего, но и для обретения много большего, чем стартовый капитал: состояния. В этой цепочке «охотников на чужбинку» посреднические услуги прокурора области могли оказаться востребованными не только «по горизонтали», но и «по вертикали».

Поэтому я не стал бы исключать нашего «губернатора» из числа «подельников», впоследствии «доброжелателей» — но исключительно теоретически. По двум причинам. Первая: у нас уже хватало. Нет, не версий: «высокопоставленных контактов» для нескончаемых головных болей. Вторая: «для полного счастья» не хватало нам ещё связываться с местным «Кремлём»!

И я счёл благоразумным согласиться с доводами подчинённого. Тем более что он ещё раз «пролился бальзамом» на мою истерзанную душу.

— Да и в поле зрения органов чаще других попадали остальные люди из списка. И это мнение уже не моё, а «компетентных товарищей».

Довод выглядел, не ахти, каким «убойным», но я готов был принять версию «опера» и без этого дополнения. Потому что туманное будущее этого дела, и не только его, буквально на глазах становилось беспросветным. Я, конечно, всем сердцу был за установку «Прежде думай о Родине, а потом о себе!», но мозги перечили сердцу. Нужно было подумать и о себе, и не «тоже», а в первую очередь. Обратное «грозило»: делу — положением в стол, мне — положением в гроб. Ведь с нас, «сирых и убогих» советских граждан, за глаза хватало и силовиков, и «авторитетов».

Оставалось только удивляться, как ещё «опер`а» занесли в список своё начальство. Я, конечно, был в курсе глубины неприязни, которую сыщики испытывали к этому штафирке из обкома, но фактор корпоративной солидарности держал в уме. Во всяком случае, я не собирался делать упор на кандидатуре «полковника от КПСС». Как минимум, на первых порах. Так — не рабочая версия, а «помянули всуе». «За компанию с остальными товарищами».

— А сынок?

— Тьфу, ты! — шлёпнул себя по макушке «опер». — Совсем забыл: был сынок!

— И в наличии, и в туалете?

— Точно! — ухмыльнулся «старлей». — Не знаю, приглашали его или нет…

— Не приглашали, — «вклинились мы с «Ахмедом».

–… но он всё равно припёрся.

— Как вёл себя?

Лицо «старлея» прибавило в ухмылке.

— «Пел не музыкально, скандалил…». Помнишь, Петрович —

у Высоцкого?

— Ну, как же! — почти обиделся я: нашёл, кого экзаменовать, мальчишка! — «В Ленинграде-городе у «Пяти углов», получил по морде Саня Соколов…». Так «сынок» оказался «Саней» по полной программе?

Аккомпанируемый подполковником, «старлей» расхохотался.

— Нет, Петрович: как минимум, в зале морду ему не набили, хотя он и нарывался, и заслуживал.

— Заслуживал, но не заслужил…

Я неопределённо покривил щекой.

— А из всего того, что он заслуживал, было хоть что-нибудь, заслуживающее внимания? Нашего внимания?

— Мальчик «поминали папеньку», — ухмыльнулся «опер».

— Не в смысле «помина души»?

— Нет, в смысле матерных слов. Хотя пожелание «белых тапочек» имело место. Сынок «кричали», что «папенька» — жлоб, отказывает чаду в содержании, а, вот, на шлюх денег не жалеет.

У меня в глазах прояснилось. Наверно, от того, что прояснилось в мозгах.

— Папенька с сынком, часом, не пересеклись в туалете?

Подполковник и «старлей» переглянулись друг с другом. Заинтересованно, так, переглянулись. Компанию им тут же составил майор, замначальника УУР. Мужикам явно понравилось направление моих мыслей: другие мысли вели в те кабинеты, куда нормальный человек и за взятку не сунулся бы.

— Петрович, ты — гений! — первым же обложился руками начальник УУР. — Мы отработаем эту версию в первую очередь! Да что, там, «в первую очередь»: прямо сейчас и выезжаем!»…