За спиной адъютанта Его превосходительства. Книга вторая

Александр Черенов

«Адъютант Его Превосходительства»? Что-то знакомое, правда? Что-то… такое… героическое. О героях. Только здесь героев нет – ни «красных», ни «белых». А, если они и появляются, то лишь в комедийном, сатирическом и даже анекдотическом ключах. Потому что это – пародия и на первоисточник, и на пародию истории. Ведь в этой книге никто никого не убьёт, не взорвёт, не сожжёт и не пустит под откос. Но и без этих ненужных эксцессов читателю не придётся скучать… Книга содержит нецензурную брань.

Глава одиннадцатая

— Ваше превосходительство!

В кабинет командующего стремительно ворвался сияющий Чуркин.

— Радость-то, какая!

— Ну?

— Лбов нашёлся!

— Полковник?!

Кобылевский, если и обрадовался, то «в глубоком подполье»: он был занят картой. Нет, он не изучал её, а всего лишь пытался счистить пятно явно органического происхождения: карта неоднократно совмещала топографию с обеденным столом.

Ожидавший большего энтузиазма на лице командующего, Чуркин убавил его на своём.

— Видите ли, Ваше превосходительство… хм…, не совсем так… точнее… хм… сын полковника: Лбов Георгий Сергеич, шестнадцати с половиной лет от роду, воспитанник кадетского корпуса.

— Опознание произвели? Допросили?

Кобылевский не слишком успешно совмещал себя и Юлия Цезаря. По части десяти дел сразу.

Полковник вытянулся.

— Только самый первичный, Ваше превосходительство. Люди ещё работают с мальчишкой… с молодым человеком — а я прямо сюда… Хотел обрадовать Вас, Ваше превосходительство: Вы ведь были однокашники с полковником.

Кобылевский, наконец, распрямил спину: ему удалось, таки, вернуть карте былое предназначение.

— И кто так мог её загадить?! Стыдно же людям показывать!

«Людьми» должны были отработать представители союзников, ожидавшиеся прибытием на днях.

— А карта секретная — кому попало, не доверишь!

«Не доверишь!» А водку жрать на ней, с кем попало, можно?!».

Разумеется, текст не вышел за пределы «нутра» Чуркина: завеса из подобострастной улыбки держалась на его лице крепко. Посчитав, что Кобылевский достаточно поупражнялся в автодифирамбах, полковник осторожно кашлянул в кулак.

— Осмелюсь напомнить Вашему превосходительству, что я с нетерпением жду указаний Вашего превосходительства!

Конечно, по части пиетета это был перебор — и не только стилистический. Но Чуркин решил, что, с учётом самопрославления

Его превосходительства, кашу маслом не испортишь. Так и произошло: генерал перестал мельтешить по кабинету и уставился на полковника.

— Каких указаний? О чём Вы?

Чуркин не остался в долгу: по части ответного удивления.

— То есть, как о чём, Ваше превосходительство? О Лбове!

— А, нашёлся, наконец!

Мстительно ухмыльнувшись, Кобылевский плотоядно… нет, не облизнулся: потёр руки.

— Конец голубчику!

–??? — вырвалось у Чуркина.

— Как «за что»? — взорвался Кобылевский. — Бросил полк на месяц, хотя отпрашивался на три дня! Трибунал — с последующими оргвыводами! Будет знать, как за юбкой бегать… от службы!

В отношении полковника Лбова Кобылевский был прав: полковник действительно «загулял». Ему «посчастливилось»: брошенная очередным любовником, Елена в безвариантных условиях снизошла к мужу. Теперь она денно и нощно «замаливала грехи», отдаваясь мужу с таким энтузиазмом, что несчастный Сергей Палыч уже и не рад был встрече. Однако деваться было некуда, и он поступал в соответствии с правилом: дают — бери! Ведь завтра могли и не дать! Да и самого завтра могло не быть — хотя бы в этом плане. При таких обстоятельствах ни о какой службе и речи не было: «memento mori!».

— Беда с этими подкаблучниками!

Не удовлетворившись текстом, Кобылевский дополнил аттестацию однокашника смачным плевком.

— Вояки из них — как из меня балерина!

— Полностью разделяю мнение Вашего превосходительства по данному вопросу.

Чуркин не побоялся сказать командующему всю правду — и прямо в лицо.

— Осмелюсь лишь доложить, что я имел в виду… в некотором роде, другого Лбова.

–?

— Не отца — сына.

— И святого Духа?

Вадим Зиновьич сотворил на лице смущение, и постучал себя по лбу пальцем.

— Извините, полковник: заработался! Дел уйма — а всё один, да один! Никому же ничего нельзя поручить! Помощников — до хрена, а толку от них, как от козла молока! Вот и приходится всё самому делать!

В продолжение монолога командующего Чуркин не уставал поддакивать тому кивками, тем самым словно показывая, что слова о «не дающих молока козлах» на свой счёт относить не намерен. Генерал же, оседлав любимого конька, явно не собирался с него слезать. Пришлось Чуркину, соблюдая максимальную осторожность, вежливо попросить командующего сделать это. Посредством «возвращения в канву».

— Ваше превосходительство, если я правильно понял Вас, опознание сына полковника надо произвести по всей форме?

— Правильно понял! — решительно переложил груз Кобылевский. — Производи!

— Кого прикажете взять с собой на опознание?

Кобылевский равнодушно пожал плечами.

— Да кого хочешь! Вон, хоть Павла Андреича возьми! Он — мастер на все руки: как говорится, и попить, и побить!

— Слушаюсь, Ваше превосходительство!

Выходя из кабинета, Чуркин искренне посочувствовал генералу: «Что значит — ни капли во рту с утра: старик — явно не в форме!»

…Опознание произошло быстро, без лишних формальностей. Жора сразу же узнал в щеголеватом обладателе адъютантских аксельбантов героического капитана, учинившего вагонный мордобой «дьяволовцам», а Концов так же сразу узнал красивого юношу, с восторгом наблюдавшего тогда за работой его кулаков.

Но порядок есть порядок — и, напустив на лицо показную строгость, капитан «пошёл по вехам».

— Как зовут твоего отца?

— Сергей Палыч, господин капитан.

— Ты можешь описать его внешность?

— Конечно, господин капитан. Тридцать восемь лет. Выше среднего роста. Плотного телосложения. Волосы — тёмно-русые, зачёсанные назад.

Нос и уши — человеческие: не орлиный и не ослиные соответственно. Особых примет — нет, за исключением врождённого благородства.

— А какие у него ордена?

Один из молчавших до сих пор мелких чинов контрразведки решил напомнить о себе. Но лучше бы вместо этого он вовремя вспомнил о том, что слово — всего лишь серебро, а ведь есть ещё и золото.

— Вы бы, подпоручик, ещё о кальсонах спросили!

Пал Андреич «вежливо попросил» контрразведчика больше о себе не напоминать. Чтобы не дискредитировать «органы» в глазах подрастающего поколения.

— Откуда он может знать о том, какие ордена у его отца на текущий момент? Они не виделись целый год — за это время полковник мог совершить массу подвигов и быть неоднократно удостоенным… теоретически!

— В самом деле, подпоручик.

Чуркин неожиданно изменил «ведомственному патриотизму», и поддержал капитана.

— Вы уж — «совсем»…

Традиционное окончание фразы было успешно заменено характерным вращением пальца у виска.

— Нет, отчего же, господа!

Юноша пришёл на помощь не столько подпоручику, сколько себе.

— Я готов дать полный перечень наград отца.

«И не только наград — но и рогов, которыми украсила папу его обожаемая супруга!».

Этот текст «в эфир» разумеется, не шёл. Взамен него Жора чётко и без запинки, словно отвечая урок в кадетском корпусе, информировал «членов комиссии» о наградах своего «героического» родителя.

Концов поднялся с табурета.

— Господин полковник, я полагаю дальнейшие вопросы излишними!

Чуркин благосклонно кивнул головой. Концов уже направился к двери, но на середине пути обернулся.

— Кстати, а почему ты не в Красильниково?

Жора изысканно выгнул бровь.

— А какого хре… пардон, что я там забыл?

— Ну, ты же туда направлялся?

— Да-а-а.

Вот теперь юноша удивился.

— А откуда это Вам известно? Вас же ссадили с поезда?

Концов снисходительно усмехнулся.

— Ну, во-первых, в поезде я слышал часть твоего разговора с проводником. А, во-вторых…

— Вы были приятели с моим отцом?

— Ну, не то, чтобы приятели…

Павел Андреич и не заметил, как усмешка совсем даже не плавно перешла в ухмылку.

— Скажем, так: товарищи. По несчастью.

Положение обязывало Жору обрадоваться — и он сделал это. Правда, не слишком убедительно: подкаблучный и многажды рогоносный папа заслуживал жалости, но никак не уважения. Однако, он был единственно близкой — не считая Ксени — душой. Посему Жора и счёл возможным выдать на лицо некое подобие радостного изумления.

— Да, что Вы говорите?!

Кажется, он и сам ощущал несовместимость лучезарной улыбки и равнодушного голоса.

— Ну, и как — он?

— Как он — мне?

Концов правильно расшифровал вопрос юноши: именно «в такой редакции» он и задавался.

— Ну, что я могу сказать…

Павел Андреич мог сказать о полковнике многое, но, увы, ничего хорошего. Поэтому следовало поберечь уши присутствующих. Да и самолюбие родственника тоже не мешало пощадить.

— Трус…

Концов едва не закончил в формате: «Трусло твой отец порядочное!», но вовремя «наступил себе на язык».

— Труса твой отец никогда не праздновал: тот ещё молодец!

Несмотря на внешнюю торжественность, текст вышел несколько двусмысленным. Особенно в части «того ещё молодца». Чуркин, прекрасно осведомлённый о «героизме» Сергей Палыча, тактично отвернулся к стене, дабы не травмировать ухмылкой сына «героя». И, только взяв под контроль неуместные позывы, он повернулся лицом к компании, и хлопнул перчаткой о ладонь.

— Довольно, господа: вопрос ясен! Прошу Вас, господин капитан, доставить юношу в штаб: Его превосходительство уже ждёт!

— Слушаюсь, господин полковник!

Уже в дороге, сочиняя подвиги, «совершённые» полковником Лбовым в период их совместного пребывания в плену у «кровожадного «батьки», Концов обнаружил в себе недюжинный литературный талант.

«Героический» полковник в его рассказах выступал, если не Ильёй Муромцем, то уж, Алёшей Поповичем — точно!

— Лишь ему одному мы и обязаны спасением — а то и жизнью!

От смеха Концов давился тактично в сторонку.

В продолжение мифологических экзерсисов капитана Жора не уставал прерывать его междометиями, вроде «Ну?», «Да ну?» «Ишь ты!». Иногда он расщедривался на более пространные замечания формата «Бросьте!», «Быть этого не может!». Увы: для иных комментариев Жора слишком хорошо знал своего отца. Но это не помешала ему достойным образом оценить деликатность Павла Андреича: на последней точке мифа он дал слезу. Не в знак признательности заслуг папаши: в знак признательности заслуг Павла Андреича, сочинителя — и очень благородного.

В кабинете командующего Жору уже заждалась торжественная, даже бурная встреча. Его превосходительство уже успел отметить реставрацию карты полулитром коньяка, и сейчас находился в рабочем состоянии. В почти рабочем: до ста процентов не хватало, каких-нибудь, поллитра.

— Боже мой, сколько зим, сколько лет!

По причине «недобора» Его превосходительство как-то не сразу отдал себе отчёта в неуместности подобного энтузиазма. Ведь он ни разу в жизни не видел объект своих ностальгических приветствий.

— Какая встреча! Как ты вырос! Как возмужал!

Для полноты картины оставалось добавить лишь, что-нибудь вроде «А помнишь, как мы с тобой…!» Но Кобылевский удержался буквально «на ленточке». В «нормативном состоянии»: кило алкоголя на кило живого веса — он наверняка сочинил бы мемуары на тему «Бойцы вспоминают минувшие дни…». А так гостю было всего лишь предложено отведать «прохладительных» напитков, как-то: водка смирновская, коньяк шустовский, мадера португальская.

Но и тут сказались «всего лишь полкило»: Кобылевский спохватился не сразу. За это время юноша одним махом осушил полстакана коньяка, ошибочно предложенные ему в неполном формате по причине юного возраста.

— Браво, браво!

Командующий сразу же оценил то единственное, что он только и мог оценить в других людях: умение пить.

— Вы делаете явные успехи, молодой человек! Если Вы и в дальнейшем не свернёте на кривую дорожку — в штафирки — Вас ждёт блестящее будущее! Вы уже сейчас — настоящий офицер! Нет, как пьет, господа! Как пьёт!

Чуркин и Концов немедленно поучаствовали в восторгах Его превосходительства: разделили и добавили от себя. На всякий случай.

— Гусар! Настоящий гусар!

На радостях Кобылевский хватил ещё стакан — и в порядке одностороннего брудершафта односторонне же перешёл «на ты».

— Надеюсь, ты не собираешься стать каким-нибудь путешественником?

— Обижаете, Ваше превосходительство: нешто мы — без понятия?

— Молодец!

Кобылевский одобрительно хлопнул юношу по плечу, и потянулся за бутылкой. В полудюйме от неё он вдруг замер: вспомнил инструктаж Чуркина. О том, что за отсутствием папаши неплохо бы удостовериться в личности мальчишки. «Сколько зим, сколько лет!» хорошо — а документик лучше!

— Да, кстати…

Вадим Зиновьич довёл до конца процесс захвата бутылки: святое дело.

— Надеюсь, рекомендательные письма — при тебе?

Такой глупости от вроде бы неглупого генерала Жора явно не ожидал.

–??? — переспросил он.

Кобылевский игриво покрутил пальцами в воздухе.

— Ну, или что-нибудь в этом роде?

Жора хотел уже растеряться — но в последний момент передумал.

— Ну, разве что — это…

Его пальцы уже нащупали в кармане прощальную записку Ксени.

— Ну-ка, ну-ка! — оживился командующий. После третьего — в присутствии Жоры — стакана, это сделать ему было уже значительно проще. — Сейчас поглядим, какой ты Жора!

Он развернул бумажку.

— Что такое?! Не может быть!

Чуркин моментально отработал начальником контрразведки: весь подался вперёд.

— Что, что такое, Ваше превосходительство?!

Он едва удерживался от того, чтобы не выхватить записку у командующего, или хотя бы не заглянуть ему через плечо — по картёжной привычке.

— Она! — Кобылевский взмахнул бумажкой над головой.

— Шифровка? — с надеждой в голосе подключился Чуркин.

— Да нет же — рука?

— Москвы?!

Чуркин всё ещё не терял надежды.

— Её рука! Я бы узнал её из тысяч! Да что там из тысяч — из миллионов!

Кобылевский припал губами к бумажке.

— Ксеня, милая Ксеня!

Чуркин как-то сразу утратил интерес к юноше: бурный восторг командующего только помогал ему в этом.

— Господа, если бы вы знали, какая это женщина! Какая это женщина! Богиня! Цирцея! Афродита! Какие руки! Какие ноги! Какая грудь! Какой круп!

Кобылевский едва ли не ревел от восторга. Коньяк, разумеется, тоже участвовал в этом — но не в такой степени.

— Круп-то какой, господа! А какая у неё п…

Кобылевский вовремя проглотил окончание слова — и продолжил его другим — уже печатным.

–… прелесть, что за женщина, господа!

Жора неожиданно почувствовал укол ревности. Прямо — в сердце: оказывается, его Ксеня была не только его и других, известных ему товарищей, но даже этого старого хрена! Но на место ревности тут же заступили мысли: на тему Ксениной «дыры». Она являлась всего лишь логическим продолжением её мозгов. Ведь и в постель Ксеня всегда ложилась только с нужными людьми. Выходит, прав старый пердун: что за женщина!

Кобылевский рысью подбежал к юноше.

— Так это — твоя тётка? — ткнул он в записку.

— Ну-у…

— А ты — её племянник?

«Гениально!» — ответил глазами юноша.

Энергичным хлопком Кобылевский одобрил выбор юноши — и с торжествующей физиономией повернулся к Чуркину.

— Так, это ж — совсем другое дело, полковник!

Чуркин не мог не просиять в ответ.

— Конечно, Ваше превосходительство: никаких проблем! Теперь — никаких проблем!

В «дополковничьи времена» Николай Гаврилыч тоже знавал Аксинью Николавну — тогда ещё не Спиральскую. Но по причине малого чина он не был удостоен аудиенции в её постели.

Кобылевский никак не мог унять возбуждения. Пришлось опять прибегнуть к «лекарству».

— Предлагаю выпить здоровье этой божественной женщины!

Его превосходительство потряс бутылкой над головой.

— Стоя, господа!

Жора, из чисто прагматических соображений уже почти не ревнуя возлюбленную, в знак восхищения её талантами решительно поддержал тост: одним махом взял полный стакан.

Угрызая лимон, Кобылевский протиснул вопрос сквозь месиво:

— А жить ты где собираешься, кадет?

Конец ознакомительного фрагмента.