А потом я проснусь

Алайна Салах, 2022

С самого детства мне снится один и тот же сон: многоэтажка, незнакомая улица и девушка. Она смеется, говорит со мной, тянет руку, но всякий раз я просыпаюсь еще до того, как успеваю ее коснуться. Ангел, так я ее про себя называл. В двадцать девять лет я выяснил, что эта улица и многоэтажка действительно существуют. Этот факт меня поразил. Оставалась девушка. Я даже подумал: вдруг она тоже реальна, и нам суждено быть вместе? Но когда мы наконец повстречались, моей первой мыслью было ее придушить.

3

Ярослава

Вдавив палец в кнопку звонка, я разглядываю носы своих армейских ботинок. Говнодавы, называет их баба Лида. Была бы так же остра на слух, как на язык, не пришлось бы мне по полчаса торчать под дверью.

— Кто там? — раздается наконец по ту сторону знакомый скрипучий голос.

— Да я уж, бабуль, — выкрикиваю я так, чтобы наверняка было слышно. — Яся. Открывай.

Замок несколько раз проворачивается, и в приоткрывшийся зазор моментально вылетает Тотошка. С размаху тыкается складчатой мордой мне в колени и, вытаращив глаза-пуговицы, начинает визгливо ругаться. Опять меня одного с ней оставила? На целых полдня! Как ты могла? Где была? Что ела? Вкусного чего-нибудь принесла?

— Ой ты ж, блядский истерун, — ворчит бабушка и, отвернувшись, медленно шаркает вглубь квартиры. — Жрать, наверное, опять хочет. Одни только мысли у него: пожрать и поспать.

— Так а что ему делать? Полы пылесосить? — язвлю я, разуваясь. — Мопсы созданы для любви.

Чмокнув Тотошку в мокрый нос, я прохожу на кухню и первым делом открываю форточку. Несмотря на августовские плюс тридцать, баба Лида предпочитает держать окна закрытыми, из-за чего мы постоянно ругаемся. Я ненавижу спертый воздух, который в сочетании с ее старческим запахом, делает мое пребывание дома порой невыносимым.

— Ела что-нибудь? — выкрикиваю я, оценивающе оглядывая содержимое холодильника.

— Да ела, ела, — ворчливо долетает под растущую телевизионную громкость.

— А по-моему, ты ничего не ела! Суп как стоял нетронутым, так и стоит.

— Ты мертвого заебешь, ей-богу. Лучше жука своего пердящего покорми. Опять волос насыпал, не продохнешь.

— Не продохнешь ты, потому что окна закрытыми держишь, — парирую я, подмигивая крутящемуся возле ног Тотошке. — И кстати, готовься. Через час пойдем гулять. А то у тебя скоро пролежни появятся.

— Господи помилуй, — раздраженно кряхтит бабушка. — Ты дашь мне нормально сдохнуть или нет? Сорок лет до завода пешком таскалась, думала, хоть перед смертью как следует отлежусь. Хер мне. Опять тащит гулять.

Давясь смехом от ее причитаний, я вытаскиваю из микроволновки разогретую тарелку с супом и иду с ней зал.

— Не дам я тебе нормально сдохнуть, и не мечтай, — говорю с фальшивой строгостью, опуская ее на журнальный столик. — Ешь давай. Сейчас хлеб принесу.

— Дура ты какая-то, ей-богу, — фыркает баба Лида, поправляя узловатыми пальцами старую вязаную кофту. — Тебе на кой такая старая кляча, как я? Скорее сдохну — скорее тебе квартира достанется. Сможешь хоть зимой все окна нараспашку держать и парней по ночам таскать.

— Ешь уже! — рявкаю я. Терпеть не могу эти ее разговоры о скорой смерти. Баба Лида — самый близкий мне человек. Даже думать не хочу, чтобы когда-нибудь ее не станет.

— А чего это ты торопишь так меня? — ехидничает она, берясь за ложку. В выцветших глазах вспыхивает почти детское веселье: — Мышьяку, что ли, в суп бухнула?

И зачерпнув суп, хихикает над своей шуткой, старая корова.

— Неудивительно, что дед Казим от тебя ушел, — саркастично замечаю я, ища глазами пульт от телевизора. — Нормальный человек тебя не вынесет.

— Да и шел бы он на хер, твой дед, — хмыкает бабушка. — Пользы от него как от козла молока. Только слышно было: дай да дай. То в трусы дай залезть, то на бутылку.

— Ничего знать не хочу о твоих трусах, — брезгливо морщусь я, переключая новостной канал, который она смотрит сутками, на какой-то сериал. — Я пойду к себе, отдохну немного после тренировки. Кричи, если что-то нужно.

— Опять, небось, собралась куда-нибудь на ночь глядя? — моментально реагирует баба Лида.

— С Ингой вечером танцевать пойдем.

— Опять жопами, значит, крутить? Эта-то понятно, чего шастает — на рожу страшная, как вся моя жизнь, а замуж выходить как-то нужно. А ты чего с ней? Ухажеров тебе разве мало? Внешностью-то ты в мать пошла. Та хоть и блядина последняя была, но на морду еще какая симпатичная.

— Я иду танцевать, потому что люблю танцевать, — терпеливо поясняю я, привыкшая к бабушкиным выпадам в адрес матери. — Я вот, кстати, думаю: может правда перестать тебя кормить? А то ты, когда ешь, еще больше разговариваешь.

— Жука этого хрюкающего с собой забери, — ворчливо несется мне в спину. — Лучше б свинью завела — проку и то было бы больше. Шерсти столько по полу не валялось, и сала бы к зиме наделали.