Незаконные похождения Max'a и Дамы в розовых очках. Книга 1

Afigo Baltasar, 2018

В реальности, чем-то похожей на нашу действительность, антигерои, которых условно можно было бы назвать “анархистами”, неожиданно вовлекаются в гражданский конфликт, под гипнотическим и волевым верховенством некоей Дамы в Розовых Очках – женщины со сверхспособностями. Характер главной героини категоричен, во многом жесток, так как она руководствуется “тёмной духовной силой”, фактически являясь её активным манифестором. Ради понятных ей одной целей, Дама вовлекает во взаимодействие потенциальных медиумов и “проводников” в иную реальность, и, тем самым, тайно изменяет этот мир. Содержит нецензурную брань.

11. «пытка и освобождение»

— Маратумба! Вы слыхали?! Такое ведь и вслух-то говорить грех! Ведь это имя того сатаны, которому ты поклоняешься?! Что за зверь? Или для тебя он — бог?! Отвечай! — окончательно разъярилась толстуха, схватив Макса за шею и начав трясти, сжимая горло юноши жёсткими, пахнущими хлоркой пальцами.

— Это всего лишь — религиозный символ нашего народа! Это защитник и покровитель мужчин, защитник, дающий силу телу… такой же, как ваш бог, но только для нас — нигерийцев — свой! — отбивался, рождающимися в сознании неизвестно откуда аргументами Max, чувствуя, что вот-вот скончается от производимых толстухой и, вынужденно, своих собственных криков.

— Как ты смел сказать, подонок, — “такой же, как наш бог”?!… Ты сравнил господа нашего Всевысшего с вашим бесом Маратумбой?!… Да как ты посмел заикнуться о таком святотатстве, дьявольское ты отродье, сатанист проклятый?! — неистовствовала толстуха, всё крепче сжимая пальцы на афроамериканском горле Макса, заставляя его предпочесть вниманию новой боли — от удушения, нежели прежней — от музыки.

— Вы меня неправильно поняли, леди! Он — наш Матумба — просто другой… Он не один бог у нас… Ну, а ваш Всевысший — совсем другое дело — совсем другой бог! — орал удушаемый Max, всё более ощущая себя настоящим негром.

— Святотатство какое! Слушайте, что он говорит! Да за такие слова, знаешь, что бывает?! Знаешь, какое наказание тебя ждет?! Ад! Вот… да! И все твои мученья, о которых ты мне сейчас жалуешься, покажутся тебе развлечением, когда ты попадёшь, низвергнутый милостью Всевысшего в ад! А бог — он — един, да будет тебе известно, сатанист проклятый! И раз сказано в писаниях — не сотвори себе кумира, то и нечего выдумывать всяких там Матумб и прочих демонов! — яростно билась за свою правду толстуха, оторвавшись от Максова чёрного горла, и перебросив хватку на сам, ненавистный ей амулет.

— Но, ведь, наша религиозная культура древнее вашей… ведь Матумбе мы поклонялись ещё до зарождения цивилизации в Междуречье! Он ведь — не бог зла, а всего лишь — помощник в производительной силе у мужчин… Он, всего лишь, напоминает о необходимости быть сильным телом и духом! — презрев на мгновение боль и страх, защищал Матумбу Max, сам удивляясь своему упрямству.

— Не смей смешивать понятие души и твоего, раззадоренного грехом, желание усилить производительность мужского тела, подонок! — взвизжала вдруг как раненное животное уборщица, и Max понял, что пропал.

— Полные животных страстей самцы! Трахаетесь везде, где попало, донимаете бедных “высшианских” девушек, развращаете молодёжь! Нормальные люди так не озабочены! Нормальным людям не нужен этот ваш проклятый секс! У меня, например, в окружении сатанистов нет! Я общаюсь с нормальными людьми, с людьми, движимыми не африканскими страстями, а разумом и желанием стабильности!… А вот откуда берутся такие подонки как ты?! Где вас, сукиных детей, животных эдаких, выращивают? Кто в вас раззадоривает эти, несвойственные нормальному, цивилизованному человеку страсти?… А вот кто — это ваше идололопоклонство всяким там Маратумбам! Вот откуда грех идёт! — уже орала, на манер вошедшего в раж проповедника уборщица, своим визжащим гласом низвергая на Макса истинный гнев своего божества, в виде, сделавшейся действительно адской боли.

— Простите меня! Прошу Вас, пощадите! Я готов отказаться от какого угодно бога, я готов согласиться со всем, что Вы говорите… только не кричите на меня, пожалуйста! — неистово взмолился о пощаде Max, совершенно обезумев от страданий, и слизывая языком заструившуюся из носу кровь вместе с потоками обильных слёз.

— От этого откажись сначала, а к Всевысшему богу потом и сам придёшь! — жестоко шипя сквозь стиснутые зубы, поставила условие уборщица, подкрепляя се слова крепкой хваткой обеих своих ладоней в Максовом паху афроамериканца.

— А вам не кажется, что страсти следует придержать не ему, а вам самой, любезная? — неожиданно зазвучал, прямо за спиной у Макса, волнующий, не причиняющий даже особой боли, низкий женский голос, голос, несущий в своей тёплой интонации бархатную мягкость и исцеляющую нотку доброты.

— Кто это? Кто здесь? — всполошилась вмиг уборщица, вскинув свои руки вверх, прочь от критикуемой ею афроамериканской производительной плоти.

— Здесь по-прежнему я — ваш международный наблюдатель, член комиссии ООН по правам человека — миссис Нидал!… Вы, похоже, разволновались, обсуждая религиозные темы и не обратили внимания на то, что кабинет покинули не все специалисты… — грозно нависла над раскрасневшейся толстухой высокая, стройная женщина в строгом деловом костюме цвета индиго.

Заметно тронутая внутренними колебаниями, толстуха уборщица, замкнувшись на несколько мгновений в раздумье для принятия какого-нибудь решения, вдруг встрепенулась и, пропустив через тело волну преображения, изменила выражение лица, глаз и саму свою позу, с растерянной и укорённой, на вальяжно-наступательную.

— А плевала я на вашу ООН! Эта ваша хвалёная организация — что проститутка — любому готова услужить — и азирийцу, и китайцу, и русскому, и даже, таким вот животным, как этот Маратумба! Сами-то Вы, кому там поклоняетесь, в вашем ООНе? Может быть, тоже, Матумбе, или, непосредственно, к самому Люцифайеру обращаетесь, чтобы он помогал вам отстаивать права его поклонников?! Тоже, небось, о своей сексуальной энергии печётесь? Тоже, видать, озабочены проблемами сексуальности… Да у всех, у вас одно на уме! Иначе, Вы не стали бы защищать это животному подобное существо, поклоняющееся демонам, от справедливого “Высшианского” суда, санкционированного самим Государством!… Вы же ─ международная организация! Что вам до государства, несущего свет и мир по всей земле? Что вам до политики миссионерства в отсталых и тёмных странах? Что вам до Соединенных Штатов Америки?! — взбеленилась вдруг толстуха, принявшись откровенно наступать на представившуюся международным наблюдателем особу.

— Внимание, миссис! Во-первых, представьтесь, чтобы я знала, с кем имею дело… во-вторых, обозначьте, каковы Ваши полномочия в этом заведении… и в третьих: ведите себя подобающе цивилизованному человеку! — пытаясь удерживать нейтрально холодный тон, присущий в официальном обращении, отчитала толстуху женщина из ООН.

— Представиться? Что ж… Я, Анжелика Хук! работаю здесь сестрой-хозяйкой и уборщицей на полставки. Я горжусь своей работой! Да… Я горжусь тем, что выполняю грубую физическую работу, работу, которая приносит непосредственную пользу людям, а не такую хитрую работёнку, что выполняете вы и вам подобные, обманывая людей болтовней и манипулируя бумажками. Ведь вы считаете себя важной персоной, миссис, как вас там — Нидал, кажется?… Я нагляделась на таких, как Вы за свою скромную, добродетельную, полную труда жизнь… Скажу больше: на мой взгляд, Вы ничем не отличаетесь от этого дьяволопоклонника… Да! Ведь, и Вы и он, сделали всё, лишь бы потакать своей гордыне, превознося свою персону, чтобы выбиться из общества, из массы… Только Вы, ради этого учились и делали карьеру, а он — убивал людей и грабил банки… Скажу Вам, что те, кто потакает греховным побуждениям так сильно, как этот зверёныш “матумбопоклонник” и как Вы сами, оправдывая и смягчая его наказание, такие не смеют называться “Высшианами”! А раз так, то я не считаю себя обязанной терпеть насаждающих власть тьмы в учреждении, отстаивающем права честных граждан США, права добрых “Высшиан”!… Поэтому, уважаемая в Индикии, Китае, Азирии и Африке, но не сумевшая насадить зло в дорогой нам Америке, миссис Нидал, поэтому — убирайтесь отсюда ко всем чертям! — возопила на наблюдателя от ООН толстуха уброщица, и, не медля ни секунды, принялась выталкивать, шокированную и оттого беспомощную, международную представительницу защиты прав человеческих прочь из лаборатории.

Когда железная дверь кабинета захлопнулась, оставив за бортом лаборатории безнадежно барабанящую кулачками в пуленепробиваемое стекло миссис Нидал, толстуха уборщица расправила плечи и, по-хозяйски приосанившись, предстала пред начавшим молиться всем богам Максом.

— А теперь займемся тобой, голубчик! — с театральной торжественностью объявила она, позволив Максу сполна полюбоваться на своё, загримированное многослойной косметикой, лицо садистки со стальными, безжалостными глазами фарисейки-праведницы.

— Прошу Вас, миссис, — не бейте меня! Я готов принять любые условия, готов делать всё, что Вы мне прикажете! Хотите — забирайте этот амулет! А хотите — я откажусь от секса! Да… Я готов пройти долгий курс лечения, не притрагиваясь даже к своей собственной плоти… А хотите — я приду к Всевысшему? Да!… Ей богу! Я готов даже принять “Высшианство”, готов стать церковным прихожанином, если это Вам угодит!… — запричитал Max, предлагая один за другим варианты своего спасения.

— Как ты сказал, — не бейте? А тебя никто и не собирается бить… Здесь всё цивилизованно… Никто не собирается выходить за рамки Закона! Разве я могу допустить такое правонарушение? Нет! Бить тебя здесь не будут… а вот о том, чтобы сделать из тебя, из гнусного животного, нормального, приличного человека, с присущими нормальному члену цивилизованного общества, с нормальной “Высшианской” моралью потребностями, вот об этом здесь позаботятся сполна!… И начнем мы, дорогой мой 4223, прямо сейчас, с прослушивания торжественного оркестрового служения, состоявшегося в Иллинойском Костеле этим летом, в день Благодарения — замечательного религиозного концерта, записанного мной на эту вот плёнку! — с этими словами, толстуха вытащила из кармана белого халата звуконосящий чип и, неотрывно глядя Максу в глаза, воткнула его в гнездо лабораторного компьютера.

Через несколько секунд из динамиков позади Макса донеслись торжественные звуки Церковного Оркестрового Служения, и в звуках этих выражались сполна, и взволновавшая Макса Флейта, и пилящая широкой пилой нервы и сухожилия Виолончель, и славный, глушащий сознание и спирающий диафрагму Тромбон, и даже его величество Орган, уносящий душу слушающего его пациента, привитого уколом Вассермана, на самое небо пределов выносливости адской боли; а главное, что проняло Макса окончательно — в своём грациозном звучании, вползающем прямо в вены стальной раскалённой проволокой, была госпожа Скрипка — королева сей симфонии звуков.

Стоны Макса исчерпались, и он перешёл на откровенный, срывающий все маски и очищающий ото лжи крик.

Но уборщица не спешила, поставив свою жертву на колени души и разума. Она надеялась видеть нечто большее. Очерствевшая, за время многолетней работы в психиатрической клинике, душа её была столь искушена часто слышимыми криками, стонами и прочими проявлениями аффектов, что от скуки толкала толстуху на продолжение эксперимента. Посему уборщица увеличила громкость динамиков, и снова вгляделась Максу в самые его, начавшие уже стекленеть, кричащие собственным криком, потерявшие последнюю надежду глаза.

— Бог един, запомни! Он есть Всевысший наш! — яростно выговаривала она ему прямо в лицо, ледяными своими зрачками буквально втыкая в глаза безжалостный свет, посягающий уже и на душу Макса-афроамериканца.

Секунды остановились, сделав время Макса похожим на застывший бетон, раствором которому была боль, а гравием и арматурой ─ желание немедленно умереть и неверие в то, что эта пытка когда-нибудь кончится.

Прошли секунды, пережитые как Вечность, и тело афроамериканца блаженно отступилось от последней надежды на спасение, ввергнув его сознание в вожделенную нирвану отключения от жизни.

Max вышел из боли тихим призраком, и поплыл прочь от погибшего тела негра невидимой дымкой, дымкой, расползающейся в окружающем воздухе и заполняющей собою всё видимое пространство.

В сей момент, находясь без тела, Макс мог видеть всё, всему внимать, всё понять, но не имел лишь тела. И хоть ему уж было всё равно и безразлично что-либо, всё ж осознал он и запомнил для себя многое, увиденное им с высоты потолка кабинета в миг воспарения. Макс увидал с той высоты, так никуда и не ушедшего, глядящего на дело это из окна, тайно прижавшегося к какому-то там лабораторному шкафу, пузатого начальника лечебницы, наблюдавшего за всем происходящим всё то время. Дух Макса увидал ещё и бьющуюся в истерике, залитую слезами женщину, пытавшуюся отстоять права покинутого им только что чёрного тела, представительницу ООН, так и не сумевшую помешать свершившемуся действу. Таким образом, Макс видел всё вокруг, в сей миг, и в целом — как перспективную панораму, и в деталях, легко акцентируя предельное внимание на чём угодно. Но и это состояние продлилось недолго, сменившись очередным забытьем.