Неточные совпадения
— Вам хорошо говорить, — сказала она, — когда у вас миллионы я не
знаю какие, а я очень люблю, когда муж ездит ревизовать летом. Ему очень здорово и приятно проехаться, а у меня уж так заведено, что на эти деньги у меня
экипаж и извозчик содержатся.
Он начал было побаиваться, чтобы не
узнали его
экипажа, но им было не до того.
Впрочем, кучер был не очень уныл и испуган. Видно было, что
экипаж принадлежал богатому и значительному владельцу, ожидавшему где-нибудь его прибытия; полицейские уж, конечно, немало заботились, как уладить это последнее обстоятельство. Раздавленного предстояло прибрать в часть и в больницу. Никто не
знал его имени.
У него был живой, игривый ум, наблюдательность и некогда смелые порывы в характере. Но шестнадцати лет он поступил в гвардию, выучась отлично говорить, писать и петь по-французски и почти не
зная русской грамоты. Ему дали отличную квартиру, лошадей,
экипаж и тысяч двадцать дохода.
Вы не
знаете, как и откуда является готовый обед, у крыльца ждет
экипаж и везет вас на бал и в оперу.
В холодную ночь спрячешься в
экипаже, утонешь в перины, закроешься одеялом — и
знать ничего не хочешь.
Среди стоящих уже
экипажей он
узнал закрытое ландо Корчагиных.
Десять раз выбегал я в сени из спальни, чтоб прислушаться, не едет ли издали
экипаж: все было тихо, едва-едва утренний ветер шелестил в саду, в теплом июньском воздухе; птицы начинали петь, алая заря слегка подкрашивала лист, и я снова торопился в спальню, теребил добрую Прасковью Андреевну глупыми вопросами, судорожно жал руки Наташе, не
знал, что делать, дрожал и был в жару… но вот дрожки простучали по мосту через Лыбедь, — слава богу, вовремя!
На окраинах существовал особый промысел. В дождливую погоду, особенно осенью, немощеный переулок представлял собой вязкое болото, покрытое лужами, и надо меж них уметь лавировать,
знать фарватер улицы. Мальчишки всегда дежурили на улице. Это лоцманы. Когда едет богатый
экипаж — тут ему и беда.
В половине восьмидесятых годов выдалась бесснежная зима. На Масленице, когда вся Москва каталась на санях, была настолько сильная оттепель, что мостовые оголились, и вместо саней
экипажи и телеги гремели железными шинами по промерзшим камням — резиновых шин тогда не
знали.
Бошняк пишет, между прочим, в своих записках, что, разузнавая постоянно, нет ли где-нибудь на острове поселившихся русских, он
узнал от туземцев в селении Танги следующее: лет 35 или 40 назад у восточного берега разбилось какое-то судно,
экипаж спасся, выстроил себе дом, а через несколько времени и судно; на этом судне неизвестные люди через Лаперузов пролив прошли в Татарский и здесь опять потерпели крушение близ села Мгачи, и на этот раз спасся только один человек, который называл себя Кемцем.
Природа устала с собой воевать —
День ясный, морозный и тихий.
Снега под Нерчинском явились опять,
В санях покатили мы лихо…
О ссыльных рассказывал русский ямщик
(Он
знал по фамилии даже):
«На этих конях я возил их в рудник,
Да только в другом
экипаже.
Должно быть, дорога легка им была:
Шутили, смешили друг дружку;
На завтрак ватрушку мне мать испекла,
Так я подарил им ватрушку,
Двугривенный дали — я брать не хотел:
— «Возьми, паренек, пригодится...
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было, то уж очень давно, еще прежде, то есть года два-три. Ведь он еще с Тоцким был знаком. Теперь же быть ничего не могло в этом роде, на ты они не могли быть никогда! Сами
знаете, что и ее всё здесь не было; нигде не было. Многие еще и не
знают, что она опять появилась.
Экипаж я заметил дня три, не больше.
— В
экипаж посадил, — сказал он, — там на углу с десяти часов коляска ждала. Она так и
знала, что ты у той весь вечер пробудешь. Давешнее, что ты мне написал, в точности передал. Писать она к той больше не станет; обещалась; и отсюда, по желанию твоему, завтра уедет. Захотела тебя видеть напоследях, хоть ты и отказался; тут на этом месте тебя и поджидали, как обратно пойдешь, вот там, на той скамье.
А баушка Лукерья все откладывала серебро и бумажки и смотрела на господ такими жадными глазами, точно хотела их съесть. Раз, когда к избе подкатил дорожный
экипаж главного управляющего и из него вышел сам Карачунский, старуха ужасно переполошилась, куда ей поместить этого самого главного барина. Карачунский был вызван свидетелем в качестве эксперта по делу Кишкина. Обе комнаты передней избы были набиты народом, и Карачунский не
знал, где ему сесть.
Разлука их была весьма дружеская. Углекислота умаяла Ольгу Александровну, и, усаживаясь в холодное место дорожного
экипажа, она грелась дружбою, на которую оставил ей право некогда горячо любивший ее муж. О Полиньке Ольга Александровна ничего не
знала.
— Черт
знает, все-таки не понимаю! — произнес Виссарион и через несколько времени уехал в своем щегольском
экипаже с братом по Невскому.
— Не
знаю! — отвечал протяжно полковник, видимо, недоумевая. — Это к нам! — прибавил он, когда
экипаж, выехав из леска, прямо повернул на дорогу, ведущую к ним в усадьбу.
Причащался, исповедывался перед тем, ей-богу, что смеху было, — с своим,
знаете, желтым воротником и саблишкой сел он, наконец, в свой
экипаж, — им эти желтые воротники на смех, надо быть, даны были; поехали мы, а он все охает: «Ах, как бы с командой не разъехаться!» — команду-то, значит, вперед послал.
В день отъезда, впрочем, старик не выдержал и с утра еще принялся плакать. Павел видеть этого не мог без боли в сердце и без некоторого отвращения. Едва выдержал он минуты последнего прощания и благословения и, сев в
экипаж, сейчас же предался заботам, чтобы Петр не спутался как-нибудь с дороги. Но тот ехал слишком уверенно: кроме того, Иван, сидевший рядом с ним на козлах и любивший, как мы
знаем, покритиковать своего брата, повторял несколько раз...
Он дернул Лейбу за кушак и выпрыгнул из
экипажа. Шурочка стояла в черной раме раскрытой двери. На ней было белое гладкое платье с красными цветами за поясом, с правого бока; те же цветы ярко и тепло краснели в ее волосах. Странно: Ромашов
знал безошибочно, что это — она, и все-таки точно не
узнавал ее. Чувствовалось в ней что-то новое, праздничное и сияющее.
— Да, но без работы скверно; не
знаешь, куда деваться. В нумере у себя сидеть, сложивши руки, — тоска! На улицу выйдешь — еще пуще тоска! Словно улица-то новая; в обыкновенное время идешь и не примечаешь, а тут вдруг… магазины,
экипажи, народ… К товарке одной — вместе работаем — иногда захожу, да и она уж одичала. Посидим, помолчим и разойдемся.
Не
знаю опять, сколько тогда во мне весу было, но только на перевесе ведь это очень тяжело весит, и я дышловиков так сдушил, что они захрипели и… гляжу, уже моих передовых нет, как отрезало их, а я вишу над самою пропастью, а
экипаж стоит и уперся в коренных, которых я дышлом подавил.
Так и на этот раз: спускаем
экипаж, и я верчусь,
знаете, перед дышлом и кнутом астронома остепеняю, как вдруг вижу, что уж он ни отцовых вожжей, ни моего кнута не чует, весь рот в крови от удилов и глаза выворотил, а сам я вдруг слышу, сзади что-то заскрипело, да хлоп, и весь
экипаж сразу так и посунулся…
Хоть бы человек прошел, хоть бы
экипаж проехал; и среди этой тишины все очень хорошо
знали, что, не останавливаясь, производится страшное следствие в полицейском склепе, куда жандармы то привозили, то отвозили различные лица, прикосновенные к делу.
— Да-а, — протянул генерал наконец. — Может быть, это просто ненормальный малый, маниак, а — почем
знать? — может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше не способны мужчины. Постой-ка. Видишь, впереди движутся фонари? Наверно, мой
экипаж.
Узнав о гибели «Жаннеты», американское правительство послало пароход «Роджерс» для отыскания
экипажа «Жаннеты», но «Роджерс» в ноябре 1881 года сгорел в Ледовитом океане.
Напротив того,
узнав об этом, она тотчас же поехала в Головлево и, не успев еще вылезти из
экипажа, с каким-то ребяческим нетерпением кричала Иудушке: «А ну-ка, ну, старый греховодник! кажи мне, кажи свою кралю!» Целый этот день она провела в полном удовольствии, потому что Евпраксеюшка сама служила ей за обедом, сама постелила для нее постель после обеда, а вечером она играла с Иудушкой и его кралей в дураки.
Но когда их по вечеру действительно привезли, связанных по рукам и по ногам, с жандармами, вся каторга высыпала к палям смотреть, что с ними будут делать. Разумеется, ничего не увидали, кроме майорского и комендантского
экипажа у кордегардии. Беглецов посадили в секретную, заковали и назавтра же отдали под суд. Насмешки и презрение арестантов вскоре упали сами собою.
Узнали дело подробнее,
узнали, что нечего было больше и делать, как сдаться, и все стали сердечно следить за ходом дела в суде.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных,
знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых
экипажах едут в нарочно для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею жизнью.
Стала ли она жертвой темного замысла, не известного никому плана, или спаслась в дебрях реки от преследований врага; вымер ли ее
экипаж от эпидемии или, бросив судно, погиб в чаще от голода и зверей? —
узнать было нельзя.
И вот я в Пензе. С вокзала в театр я приехал на «удобке». Это специально пензенский
экипаж вроде извозчичьей пролетки без рессор, с продольным толстым брусом, отделявшим ноги одного пассажира от другого. На пензенских грязных и гористых улицах всякий другой
экипаж поломался бы, — но почему его назвали «удобка» — не
знаю. Разве потому, что на брус садился, скорчившись в три погибели, третий пассажир?
Через десять минут Квашнин быстро подкатил к площадке на тройке великолепных серых лошадей. Он сидел в коляске один, потому что, при всем желании, никто не смог бы поместиться рядом с ним. Следом за Квашниным подъехало еще пять или шесть
экипажей. Увидев Василия Терентьевича, рабочие инстинктом
узнали в нем «набольшего» и тотчас же, как один человек, поснимали шапки. Квашнин величественно прошел вперед и кивнул головой священнику.
Пролетка опять понеслась с прежней быстротой. Зарево становилось все сильнее. Длинные тени от лошадей перебегали с одной стороны дороги на другую. Временами Боброву начинало казаться, что он мчится по какому-то крутому косогору и вот-вот вместе с
экипажем и лошадьми полетит с отвесной кручи в глубокую пропасть. Он совершенно потерял способность опознаваться и никак не мог
узнать места, по которому проезжал. Вдруг лошади стали.
Потом все чаще и чаще над моей головой гремели
экипажи, но так гремели и так страшно отдавался этот гром в подземелье, что хотя я и
знал безопасность этого грома, но все-таки становилось жутко.
Глумов. Ух, долго! Измучаешься. Богатство само прямо в руки плывет; прозевать такой случай будет и жалко, и грех непростительный. (Садится к столу.) Что-то я хотел добавить в дневник? Да, расход записать. (Записывает.) Две табакерки приживалкам. (Заслыша стук
экипажа, подходит к окну.) Это кто? Клеопатра Львовна. Что за чудо!
Знает она или не
знает? Сейчас увидим.
— Я думал, бог
знает что случилось: останавливаюсь… он соскакивает с своего
экипажа, подбегает ко мне: „Дайте-ка, говорит, мне вашу шляпу, а я вам отдам мою шапку.
— Да, это он! — повторил Рославлев,
узнав экипаж Лидиной.
Домна Осиповна по наружности слушала Бегушева весьма внимательно; но в душе скучала и недоумевала: «Бог
знает, что такое он это говорит: деньги — зло, пагубная сила!» — думала она про себя и при этом была страшно утомлена, так что чрезвычайно обрадовалась, когда, наконец, часу в четвертом утра
экипаж Бегушева повез ее на Таганку.
Но она
знала очень хорошо, что Бегушев, несмотря на свои пятьдесят лет, был еще мечтатель и безумец; чего доброго, он, пожалуй, насильно ей свяжет руки, посадит в
экипаж и увезет за границу.
— Это одна моя очень хорошая знакомая, — отвечал Янсутский с некоторой лукавой усмешкой. — Нельзя,
знаете, я человек неженатый. Она, впрочем, из очень хорошей здешней фамилии, и больше это можно назвать, что par amour! [по любви! (франц.).]. Честь имею кланяться! — И затем, сев в свой
экипаж и приложив руку к фуражке, он крикнул: — В Яхт-клуб!
Я собираюсь в дорогу и принимаю все предосторожности против несчастий, могущих случиться в дороге; между прочим,
зная, что не везде можно найти медицинские пособия, беру с собою несколько флакончиков с нужнейшими лекарствами и прячу их в боковой карман
экипажа.
Слышал я также от Коли о Летучем Голландце, об этом вечном скитальце морей, с черными парусами и мертвым
экипажем. Впрочем, эту страшную легенду
знают и ей верят на всех морских побережьях Европы.
— Чичас… чичас…
Знаю я твое чичас! — повторила матушка с укоризной и выслала его вон. Потом она позвонила, велела позвать Квицинского и отдала ему приказ: немедленно отправиться с
экипажем в Еськово, во что бы то ни стало отыскать Мартына Петровича и привезти его. — Без него не являйтесь! — заключила она. Сумрачный поляк молча наклонил голову и вышел.
Между тем Клеопатра Николаевна забежала на мезонин и села за небольшие, стоявшие там ширмы. Она, видно,
знала, что ее будут искать. Не прошло десяти минут, как стук отъезжавшего
экипажа заставил, наконец, ее переменить положение.
— Кто вас
знал, что вы аферисты этакие! За меня в Москве купчихи шли, не вам чета, со ста тысячами. Так ведь как же, фу ты, боже мой, какое богатство показывали!
Экипаж — не
экипаж, лошади — не лошади, по Петербургам да по Москвам разъезжали, миллионеры какие, а на поверку-то вышло — нуль! Этакой подлости мужик порядочный не сделает, как милый родитель ваш, а еще генерал!
— Кто это такой? — сказал Мановский, не
узнавая гостя по
экипажу, и вышел на половину залы.
Этот жених умный человек, по месту своего воспитания, потому что это высшее заведение, и должен быть добрый человек, по семейству, в котором он родился, а главное — состояние: пятьдесят душ незаложенных; это значит сто душ; дом как полная чаша; это я
знаю, потому что у Василья Петровича бывал на завтраках;
экипаж будет у тебя приличный; знакома ты можешь быть со всеми; будешь дамой, муж будет служить, а ты будешь веселиться; народятся дети, к этому времени тетка умрет: вот вам и на воспитание их.
Кураев также поинтересовался
узнать, каковы у Павла
экипажи, и так тонко довел разговор, что Бешметев сам пригласил будущего тестя в сарай и конюшню.
Минутами (редкими, впрочем) он доходил иногда до такого самозабвения, что не стыдился даже того, что не имеет своего
экипажа, что слоняется пешком по присутственным местам, что стал несколько небрежен в костюме, — и случись, что кто-нибудь из старых знакомых обмерил бы его насмешливым взглядом на улице или просто вздумал бы не
узнать, то, право, у него достало бы настолько высокомерия, чтоб даже и не поморщиться.