Неточные совпадения
Обратный путь был так же весел, как и путь туда. Весловский то пел, то вспоминал с наслаждением свои похождения у
мужиков, угостивших его водкой и сказавших ему: «не обсудись»; то свои ночные похождения с орешками и дворовою девушкой и
мужиком, который спрашивал его, женат ли он, и, узнав, что он не женат, сказал ему: «А ты на
чужих жен не зарься, а пуще всего домогайся, как бы свою завести». Эти слова особенно смешили Весловского.
Мужик убежит, модный сектант убежит — лакей
чужой мысли, — потому ему только кончик пальчика показать, как мичману Дырке, так он на всю жизнь во что хотите поверит.
— А — баб — не приходилось? — спросил человек в шапке с наушниками и поучительно, уверенно заговорил, не ожидая ответа: — Баб следует особенно стращать, баба на
чужое жаднее
мужика…
Мужики повернулись к Самгину затылками, — он зашел за угол конторы, сел там на скамью и подумал, что
мужики тоже нереальны, неуловимы: вчера показались актерами, а сегодня — совершенно не похожи на людей, которые способны жечь усадьбы, портить скот. Только солдат, видимо, очень озлоблен. Вообще это —
чужие люди, и с ними очень неловко, тяжело. За углом раздался сиплый голос Безбедова...
Видел его Самгин в концертах, во фраке, — фрак казался всегда
чужой одеждой, как-то принижающей эту мощную фигуру с ее лицом умного
мужика.
— Нет, — сказал Самгин. Рассказ он читал, но не одобрил и потому не хотел говорить о нем. Меньше всего Иноков был похож на писателя; в широком и как будто
чужом пальто, в белой фуражке, с бородою, которая неузнаваемо изменила грубое его лицо, он был похож на разбогатевшего
мужика. Говорил он шумно, оживленно и, кажется, был нетрезв.
Зачем ему эти поля,
мужики и вообще все то, что возбуждает бесконечные, бесплодные думы, в которых так легко исчезает сознание внутренней свободы и права жить по своим законам, теряется ощущение своей самости, оригинальности и думаешь как бы тенями
чужих мыслей?
— В Полтавской губернии приходят
мужики громить имение. Человек пятьсот. Не свои —
чужие; свои живут, как у Христа за пазухой. Ну вот, пришли, шумят, конечно. Выходит к ним старик и говорит: «Цыцте!» — это по-русски значит: тише! — «Цыцте, Сергий Михайлович — сплять!» — то есть — спят. Ну-с,
мужики замолчали, потоптались и ушли! Факт, — закончил он квакающим звуком успокоительный рассказ свой.
— Вы оттого и не знаете жизни, не ведаете
чужих скорбей: кому что нужно, зачем
мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не любили! А любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш язык, не солгали бы глаза, изменились бы хоть на минуту эти краски. А глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
Его попросили выйти опять в «ту комнату». Митя вышел хмурый от злобы и стараясь ни на кого не глядеть. В
чужом платье он чувствовал себя совсем опозоренным, даже пред этими
мужиками и Трифоном Борисовичем, лицо которого вдруг зачем-то мелькнуло в дверях и исчезло. «На ряженого заглянуть приходил», — подумал Митя. Он уселся на своем прежнем стуле. Мерещилось ему что-то кошмарное и нелепое, казалось ему, что он не в своем уме.
Едал, покойник, аппетитно; и потому, не пускаясь в рассказы, придвинул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины, взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которыми
мужик берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку хлеба и — глядь, и отправил в
чужой рот.
— Ох, боговы работнички, нехорошо! — шамкал он. — Привел господь с ручкой идти под
чужими окнами… Вот до чего лакомство-то доводит! Видно, который и богат
мужик, да без хлеба — не крестьянин. Так-то, миленькие!.. Ох, нужда-то выучит, как калачи едят!
— Правда-то ко времю… Тоже вон хлеб не растет по снегу. Так и твоя правда… Видно, мужик-то умен, да мир дурак. Не величайся
чужой бедой… Божье тут дело.
— Да уж, речистая баба: точно стреляет словами-то. Только и ты, Матюшка, дурак, ежели разобрать: Марья свое толмит, а ты ей свое. Этакому
мужику да не обломать бабенки?.. Семеныч-то у машины ходит, а ты ходил бы около Марьи… Поломается для порядку, а потом вся
чужая и сделается: известная бабья вера.
— Не могу знать, Степан Романыч… У господ свои мысли, у нас,
мужиков, свои, а
чужая душа потемки… А тебе пора и подумать о своем-то лакомстве… У всех господ одна зараза, а только ты попревосходней других себя оказал.
— Надулся пузырь и думает: шире меня нет!.. — выкрикивал он по адресу Ястребова. — Нет, погоди, брат… Я тебе смажу салазки. Такой же
мужик, как и наш брат. На
чужие деньги распух…
— Очень уж просты на любовь-то
мужики эти самые, — ворчала старуха, свертывая дареное платье. — Им ведь чужого-то века не жаль, только бы свое получить. Не бойся, утешится твой-то с какой-нибудь кержанкой. Не стало вашего брата, девок… А ты у меня пореви, на поклоны поставлю.
Это уже приходили
мужики и бабы из
чужих, соседних деревень и, приходя, потихоньку что-то спрашивали у вихровских крестьян, а те утвердительно кивали им на это головой.
— Божья воля — само собой. А главная причина — строгие времена пришли. Всякому
чужого хочется, а между прочим, никому никого не жаль. Возьмем хоть Григорья Александрыча. Ну, подумал ли он, как уставную-то грамоту писал, что
мужика обездоливает? подумал ли, что
мужику либо землю пахать, либо за курами смотреть? Нет, он ни крошки об этом не думал, а, напротив того, еще надеялся:"То-то, мол, я штрафов с
мужиков наберу!"
Мужики стали кричать, что луга ихние, что их и отцы и деды ими владали и что нет таких правов забирать
чужую скотину.
Это был один из самых скупых и заправных
мужиков князя, большой охотник выпить на
чужой счет, а на свой — никогда.
— А ты погляди, как мало люди силу берегут, и свою и
чужую, а? Как хозяин-то мотает тебя? А водочка чего стоит миру? Сосчитать невозможно, это выше всякого ученого ума… Изба сгорит — другую можно сбить, а вот когда хороший
мужик пропадает зря — этого не поправишь! Ардальон, примерно, алибо Гриша — гляди, как
мужик вспыхнул! Глуповатый он, а душевный
мужик. Гриша-то! Дымит, как сноп соломы. Бабы-то напали на него, подобно червям на убитого в лесу.
— Говорится: господа
мужику чужие люди. И это — неверно. Мы — тех же господ, только — самый испод; конешно, барин учится по книжкам, а я — по шишкам, да у барина более задница — тут и вся разница. Не-ет, парни, пора миру жить по-новому, сочинения-то надобно бросить, оставить? Пускай каждый спросит себя: я — кто? Человек. А он кто? Опять человек. Что же теперь: али бог с него на семишник лишнего требует? Не-ет, в податях мы оба пред богом равны…
Кожемякин видит, как всё, что было цветисто и красиво, — ловкость, сила, удаль, пренебрежение к боли, меткие удары, острые слова, жаркое, ярое веселье — всё это слиняло, погасло, исчезло, и отовсюду, злою струёй, пробивается тёмная вражда
чужих друг другу людей, — та же непонятная вражда, которая в базарные дни разгоралась на Торговой площади между
мужиками и мещанами.
Он занял место Маркуши и с первых же дней всех заинтересовал своей обязательной, вежливой улыбочкой, бойкою, острою речью; а ребята на заводе приняли его насмешливо и неприязненно: худой и сутулый Фома,
мужик из Воеводина, с головой, похожей на топор, и какими-то
чужими глазами, внимательно оглядел нового дворника и убеждённо объявил...
Случилось, что Боря проколол себе ладонь о зубец гребня, когда, шаля, чесал пеньку. Обильно закапала на снег алая кровь,
мужики, окружив мальчика, смотрели, как он сжимал и разжимал ярко окрашенные пальцы, и чмокали, ворчали что-то, наклоняя над ним тёмные рожи, как большие собаки над маленькой,
чужой.
И его тоже трепетали
мужики, и свои, и
чужие, но он и не подумал бежать из деревни, когда крепостное право было уничтожено, а, напротив, очень спокойно и в кратких словах объявил, что «другие как хотят, а у меня будет по-прежнему».
— Здесь все друг другу
чужие, пока не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером, кормят сытно, а тут тебе и конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого…
Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда… С голоду да с холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь, любит летом волю, а зимой нору…
Люди, имеющие служебное, деловое отношение к
чужому страданию, например судьи, полицейские, врачи, с течением времени, в силу привычки, закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе как формально; с этой стороны они ничем не отличаются от
мужика, который на задворках режет баранов и телят и не замечает крови.
— Не замай его, — сурово возразил рыбак, — зачем пришел, то и найдет. Скотина — и та пригодна к делу, а этот кому нужен? Ни людям, ни своим; может статься, еще в тяготу семье… Оставь. Ступай! — заключил он, перешагнув через пьяного
мужика, как через
чужое бревно.
— Мы много довольны вашей милостью, — сказал он, когда Нехлюдов, замолчав, посмотрел на него, ожидая ответа. — Известно, тут худого ничего нет. Землей заниматься
мужику лучше, чем с кнутиком ездить. По
чужим людям ходит, всякого народа видит, балуется наш брат. Самое хорошее дело, что землей
мужику заниматься.
— Я вам это скажу! — угрожающе, поднимая голос, крикнул Саша. — Я скоро издохну, мне некого бояться, я
чужой человек для жизни, — я живу ненавистью к хорошим людям, пред которыми вы, в мыслях ваших, на коленях стоите. Не стоите, нет? Врёте вы! Вы — раб, рабья душа, лакей, хотя и дворянин, а я
мужик, прозревший
мужик, я хоть и сидел в университете, но — ничем не подкуплен…
— Какой ты добрый на чужое-то, — засмеялся
мужик. — Тоже, видно, от Гарусова бежишь?
Рассказали тут Насте, как этот Степан в приемышах у гостомльского
мужика Лябихова вырос, как его били, колотили, помыкали им в детстве, а потом женили на хозяйской дочери, которая из себя хоть и ничего баба, а нравная такая, что и боже спаси. Слова с мужем в согласие не скажет, да все на него жалуется и
чужим и домашним. Срамит его да урекает.
Город давно знал о её связи со сватом и, строго осудив за это, отшатнулся от неё, солидные люди запретили дочерям своим, подругам Натальи, ходить к ней, дочери порочной женщины, снохе
чужого, тёмного
мужика, жене надутого гордостью, угрюмого мужа; маленькие радости девичьей жизни теперь казались Наталье большими и яркими.
Вода была далеко, под горой, в Волге. Ромась быстро сбил
мужиков в кучу, хватая их за плечи, толкая, потом разделил на две группы и приказал ломать плетни и службы по обе стороны пожарища. Его покорно слушались, и началась более разумная борьба с уверенным стремлением огня пожрать весь «порядок», всю улицу. Но работали все-таки боязливо и как-то безнадежно, точно делая
чужое дело.
Про него даже сложились легенды: рассказывали, что он однажды в лесу встретился с медведем и чуть не поборол его; что, застав у себя на пасеке
чужого мужика-вора, он его вместе с телегой и лошадью перебросил через плетень, и тому подобное.
Услышав, что
мужики по большей части обручники и стекольщики и что они ходят по летам в Петербург и Москву, он очень справедливо заметил, что подобное имение, с одной стороны, спокойнее для хозяев, но зато менее выгодно, потому, что на
чужой стороне народ балуется и привыкает пить чай и что от этого убывает народонаселение и значительно портится нравственность.
— Знамо, чт́о говорить, — сказал он примирительным тоном хозяину, — кто его знает, что он за человек? В
чужой разум не влезешь… да ведь разве я тебя тазал когда?.. Когда я тебя тазал?.. Я к слову только молвил, к полушубку; мужика-то жаль добре стало… ишь, стужа… а я тебя не тазал, за что мне тебя тазать?..
— У нас, — говорит, — кто ест свой хлеб, тот и голоден. Вон
мужики весь век хлеб сеют, а есть его — не смеют. А что я работать не люблю — верно! Но ведь я вижу: от работы устанешь, а богат не станешь, но кто много спит, слава богу — сыт! Ты бы, Матвей, принимал вора за брата, ведь и тобой
чужое взято!
— Какое, друг сердечный, одинокий! — возразил Сергеич: — Родом-то, видно, из кустовой ржи. Было в избе всякого колосья — и
мужиков и девья: пятерых дочек одних возвел, да
чужой человек пенья копать увел, в замужества, значит, роздал — да! Двух было сыновьев возрастил, да и тем что-то мало себе угодил. За грехи наши, видно, бог нас наказывает. Иов праведный был, да и на того бог посылал испытанье; а нам, окаянным, еще мало, что по ребрам попало — да!
Жена Никиты, Марфа, когда-то бывшая красивая бойкая баба, хозяйничала дома с подростком малым и двумя девками и не звала Никиту жить домой, во-первых, потому, что уже лет 20 жила с бондарем,
мужиком из
чужой деревни, который стоял у них в доме; а во-вторых, потому, что, хотя она и помыкала мужем, как хотела, когда он был трезв, она боялась его как огня, когда он напивался.
Вот и Василий тоже — добра хотел людям
мужик, травил меня, как пса
чужого.
Найму караульщиков, посажу на огурцы, а сам так-то пойду сторонкой да крикну: „Эй вы, караульте крепче!“
Мужик так задумался, что и забыл совсем, что он на
чужом огороде, и закричал во всю глотку.
Чужая рука расстегивала единственную пуговицу, портки спадали, и мужицкая тощая задница бесстыдно выходила на свет. Пороли легко, единственно для острастки, и настроение было смешливое. Уходя, солдаты затянули лихую песню, и те, что ближе были к телегам с арестованными
мужиками, подмаргивали им. Было это осенью, и тучи низко ползли над черным жнивьем. И все они ушли в город, к свету, а деревня осталась все там же, под низким небом, среди темных, размытых, глинистых полей с коротким и редким жнивьем.
Мерчуткина. Я не
чужое прошу, а свое, по закону. Ишь срамник! B присутственном месте в валенках сидит…
Мужик…
— Выгод, сударь, нет никаких:
мужику копейки здесь не на чем заработать: земля вся иляк, следственно хлебопашество самое скудное; сплавов лесных, как примерно по Макарьеву, Ветлуге и другим прочим местам, не бывало, фабрик по близности тоже нет, — чем
мужику промышлять?.. За неволю пойдет на
чужую сторону.
Артелями в лесах больше работают: человек по десяти, по двенадцати и больше. На сплав рубить рядят лесников высковские промышленники, разделяют им на Покров задатки, а расчет дают перед Пасхой либо по сплаве плотов. Тут не без обману бывает: во всяком деле толстосум сумеет прижать бедного
мужика, но промеж себя в артели у лесников всякое дело ведется начистоту… Зато уж
чужой человек к артели в лапы не попадайся: не помилует, оберет как липочку и в грех того не поставит.
Они пошли вместе. На третий день сошелся с ними еще товарищ. Они разговорились, и новый товарищ рассказал, что он
мужик; были у него дом и земля, но что была война, поля его стоптали и двор его сожгли, — не при чем ему стало жить, — и что идет он теперь искать работы на
чужую сторону.
Лесные порубки в
чужих дачах
мужиками в грех не ставятся, на совести не лежат.