Неточные совпадения
И рассказали странники,
Как встретились нечаянно,
Как подрались, заспоривши,
Как дали свой зарок
И как потом шаталися,
Искали по губерниям
Подтянутой, Подстреленной,
Кому живется счастливо.
Вольготно на Руси?
Влас слушал — и рассказчиков
Глазами мерял: — Вижу я,
Вы тоже
люди странные! —
Сказал он наконец. —
Чудим и мы достаточно.
А вы — и нас
чудней...
Но зачем же среди недумающих, веселых, беспечных минут сама собою вдруг пронесется иная
чудная струя: еще смех не успел совершенно сбежать с лица, а уже стал другим среди тех же
людей, и уже другим светом осветилось лицо…
Самая полнота и средние лета Чичикова много повредят ему: полноты ни в каком случае не простят герою, и весьма многие дамы, отворотившись, скажут: «Фи, такой гадкий!» Увы! все это известно автору, и при всем том он не может взять в герои добродетельного
человека, но… может быть, в сей же самой повести почуются иные, еще доселе не бранные струны, предстанет несметное богатство русского духа, пройдет муж, одаренный божескими доблестями, или
чудная русская девица, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения.
Словом, все было хорошо, как не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает только тогда, когда они соединятся вместе, когда по нагроможденному, часто без толку, труду
человека пройдет окончательным резцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубоощутительную правильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает нескрытый, нагой план, и даст
чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты и опрятности.
Чудная, однако же, вещь: на другой день, когда подали Чичикову лошадей и вскочил он в коляску с легкостью почти военного
человека, одетый в новый фрак, белый галстук и жилет, и покатился свидетельствовать почтение генералу, Тентетников пришел в такое волненье духа, какого давно не испытывал.
— Да мне хочется, чтобы у тебя были собаки. Послушай, если уж не хочешь собак, так купи у меня шарманку,
чудная шарманка; самому, как честный
человек, обошлась в полторы тысячи: тебе отдаю за девятьсот рублей.
— Ничего! Кукшина —
человек чудный.
— Фенечка! — сказал он каким-то
чудным шепотом, — любите, любите моего брата! Он такой добрый, хороший
человек! Не изменяйте ему ни для кого на свете, не слушайте ничьих речей! Подумайте, что может быть ужаснее, как любить и не быть любимым! Не покидайте никогда моего бедного Николая!
—
Чудный, необыкновенный
человек! Я ему сделай удовольствие, а он мне нет.
В иную минуту казалось, что я ребенок, что няня рассказала мне
чудную сказку о неслыханных
людях, а я заснул у ней на руках и вижу все это во сне.
— Зачем я тебя зову? — сказал с укоризной
человек во фризовой шинели. — Экой ты, Моргач,
чудной, братец: тебя зовут в кабак, а ты еще спрашиваешь: зачем? А ждут тебя все
люди добрые: Турок-Яшка, да Дикий-Барин, да рядчик с Жиздры. Яшка-то с рядчиком об заклад побились: осьмуху пива поставили — кто кого одолеет, лучше споет, то есть… понимаешь?
«Что же ты хмуришься, брат, — спросил его Кирила Петрович, — или псарня моя тебе не нравится?» — «Нет, — отвечал он сурово, — псарня
чудная, вряд
людям вашим житье такое ж, как вашим собакам».
В смуглых чертах цыгана было что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное:
человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой
чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле — виселица.
«Не любит она меня, — думал про себя, повеся голову, кузнец. — Ей все игрушки; а я стою перед нею как дурак и очей не свожу с нее. И все бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей!
Чудная девка! чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит! Но нет, ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою; мучит меня, бедного; а я за грустью не вижу света; а я ее так люблю, как ни один
человек на свете не любил и не будет никогда любить».
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал
человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого
человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
Он леденел от этой мысли; всю ночь он представлял себя в каком-то
чудном и неслыханном обществе, между какими-то странными
людьми.
— Да что же тут я? Мы все брали и заплатим.
Чудной ты
человек, Афанасий Иванович! Брали и заплатим.
Держа ложку в руке, я превратился сам в статую и смотрел, разиня рот и выпуча глаза, на эту кучу
людей, то есть на оркестр, где все проворно двигали руками взад и вперед, дули ртами и откуда вылетали
чудные, восхитительные волшебные звуки, то как будто замиравшие, то превращавшиеся в рев бури и даже громовые удары…
—
Чудного сердца
человек,
чудного! — восклицал Кергель.
Он видел два
чудные глаза, которые смотрели на него таким понимающим, почти говорящим взглядом и смотрели только на него одного, потому что все остальные
люди для этой пары глаз были только необходимым балластом.
Она похожа на огромное здание с тысячами комнат, в которых свет, пение,
чудные картины, умные, изящные
люди, смех, танцы, любовь — все, что есть великого и грозного в искусстве.
—
Чудный, должно быть, он
человек! — подхватила Настенька.
Я слышал шаги многих
людей на палубе, но тихо лежал в каюте и встал только когда пароход отошел от белградской пристани. Я поднялся на палубу. Восход был
чудный. Я любовался удалявшимся от меня Белградом, зеленевшими садами.
— Какая
чудная пьеса и какой живой
человек этот Жорж де-Жермани! — продолжала Екатерина Петровна.
Отражаясь в ней, как в туманном зеркале, они принимали
чудный вид уродливых
людей и небывалых животных.
— Да; вот заметьте себе, много, много в этом скудости, а мне от этого пахнэло русским духом. Я вспомнил эту старуху, и стало таково и бодро и приятно, и это бережи моей отрадная награда. Живите, государи мои,
люди русские в ладу со своею старою сказкой.
Чудная вещь старая сказка! Горе тому, у кого ее не будет под старость! Для вас вот эти прутики старушек ударяют монотонно; но для меня с них каплет сладких сказаний источник!.. О, как бы я желал умереть в мире с моею старою сказкой.
Всё это — звуки и запахи, тучи и
люди — было странно красиво и грустно, казалось началом
чудной сказки.
Кирша вышел вместе с слугою, и почти в то же время на боярский двор въехали верхами
человек пять поляков в богатых одеждах; а за ними столько же польских гусар, вооружение которых, несмотря на свое великолепие, показалось бы в наше время довольно
чудным маскарадным нарядом.
Старая боярыня крепилась месяца два, наконец не вытерпела и пересказала Федоре, под большою тайной, что нищая говорила с ней о ее внуке, Юрии Дмитриче, что будто б он натерпится много горя, рано осиротеет и хоть будет
человек ратный, а умрет на своей постеле; что станет служить иноплеменному государю; полюбит красную девицу, не зная, кто она такова, и что всего-то
чуднее, хоть и женится на ней, а свадьба их будет не веселее похорон.
— Потому что… Видите ли, Нина Григорьевна, — сказал Бобров, почувствовав внезапный прилив смелости. — Вчера, когда мы с вами сидели на балконе, — помните? — я благодаря вам пережил несколько
чудных мгновений. И я понял, что вы, если бы захотели, то могли бы сделать меня самым счастливым
человеком в мире… Ах, да что же я боюсь и медлю… Ведь вы знаете, вы догадались, ведь вы давно знаете, что я…
У господина Бамбаева, вашего приятеля, сердце
чудное; правда, у него, как у поэта Языкова, который, говорят, воспевал разгул, сидя за книгой и кушая воду, — восторг, собственно, ни на что не обращенный, но все же восторг; и господин Ворошилов тоже добрейший; он, как все
люди его школы,
люди золотой доски, точно на ординарцы прислан к науке, к цивилизации, и даже молчит фразисто, но он еще так молод!
Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно
чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого
человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо.
Силан. Что ходить-то! Он сам на крыльцо выйдет. Он целый день на крыльце сидит, все на дорогу смотрит. И какой зоркий на беспашпортных! Хоть сто человек-артель вали, как сейчас воззрится да поманит кого к себе: «А поди-ка сюда, друг любезный!» Так тут и есть. (Почесывает затылок). А то пойти! (Подходит к городническому дому). Аристарх. Что только за дела у нас в городе! Ну, уж обыватели! Самоеды! Да и те, чай, обходительнее. Ишь ты,
чудное дело какое! Ну-ка! Господи благослови! (Закидывает удочку).
— Какой вы, батюшка, однако ж,
чудной! разве этакого
человека можно сразу!
Ипполит. Да кому нужно понимать-то его! Пусть творит, что
чуднее. У
человека умного можно понять всякое дело, потому у него ко всему есть резон; а если у
человека все основано на одном только необразовании, значит, он как во сне, кто же его поймет! Да мне уж теперь все одно, как он ни чуди.
— Это ужасно, ужасно, дорогая! Но нет худа без добра. Ваш муж был, вероятно, дивный,
чудный, святой
человек, а такие на небе нужнее, чем на земле.
В тот год, к которому относится мой рассказ, я приехал сюда осенью, запасшись той благодатной силой, которую льет в изнемогший состав
человека украинское светлое небо — это
чудное, всеобновляющее небо, под которое знакомая с ним душа так назойливо просится, под которое вечно что-то манит не избалованного природой русского художника и откуда — увы! — также вечно гонят его на север ханжи, мораль и добродетель.
Его любовь сама по себе в крови чужда всякого тщеславия… но если к ней приметается воображение, то горе несчастному! — по какой-то
чудной противуположности, самое святое чувство ведет тогда к величайшим злодействам; это чувство наконец делается так велико, что сердце
человека уместить в себе его не может и должно погибнуть, разорваться, или одним ударом сокрушить кумир свой; но часто самолюбие берет перевес, и божество падает перед смертным.
Человеку, кроме огня, нужно еще освоиться. Петух был давно мною съеден, сенник для меня набит Егорычем, покрыт простыней, горела лампа в кабинете в моей резиденции. Я сидел и, как зачарованный, глядел на третье достижение легендарного Леопольда: шкаф был битком набит книгами. Одних руководств по хирургии на русском и немецком языках я насчитал бегло около тридцати томов. А терапия! Накожные
чудные атласы!
Нина.
Чудный мир! Как я завидую вам, если бы вы знали! Жребий
людей различен. Одни едва влачат свое скучное, незаметное существование, все похожие друг на друга, все несчастные; другим же, как, например, вам, — вы один из миллиона, — выпала на долю жизнь интересная, светлая, полная значения… Вы счастливы…
Да и что вообще может испугать
человека, который думает только об одном — о
чудных божественных кристаллах.
Не страстью, дышащей земным вожделением, но тихой небесной страстью; без нее не властен
человек возвыситься от земли и не может дать
чудных звуков успокоения.
— Жалко, что у меня в комнате эта свинья спит. Разве идти в кофейную Печкина и оттуда послать с
человеком? Там у меня есть приятель-мальчик,
чудный малый! Славно так одет и собой прехорошенький. Велю назваться моим крепостным камердинером. Оно будет очень кстати, даже может произвести выгодный эффект: явится, знаете, франтоватый камердинер; может быть, станут его расспрашивать, а он уж себя не ударит в грязь лицом: мастерски говорит.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот
чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где
люди вольны, как орлы.
Леону открылся новый свет в романах; он увидел, как в магическом фонаре, множество разнообразных
людей на сцене, множество
чудных действий, приключений — игру судьбы, дотоле ему совсем неизвестную…
Его присутствие как будто игнорировалось, но вместе с тем, когда
чудной барин подходил к кому-нибудь одному или к целой кучке арестантов,
люди как будто смущались и робели.
В путь шествующему
человеку первое дело сопутник; с умным и добрым товарищем и холод и голод легче, а мне это благо было даровано в том
чудном отроке Левонтии.
— О нет, нет; в этом я вам могу поручиться, готов присягнуть; он в полном владении всех своих умственных способностей. Он только, как вы справедливо заметили мельком, чрезвычайно
чудной и богомольный. Очень даже разумный
человек. Говорит бойко, смело и очень хитро-с. Еще виден след прошлой, бурной жизни на лице его-с. Любопытный человек-с и чрезвычайно начитанный.
Гость сначала продолжал разговаривать со стариками, иногда посматривая на Наташу, которая с любопытством и вниманием устремила на него свои
чудные глаза и слушала его плавные речи; от каждого взгляда молодого
человека она краснела, опускала глаза и начинала внимательно рассматривать свои руки, которые у нее были не так хороши и не сохранены от воздуха и солнца.
И чудилось погибшему
человеку, что он услышал жалеющий голос из того
чудного мира, где он жил когда-то и откуда был навеки изгнан.