Неточные совпадения
Издатель не счел, однако ж, себя вправе утаить эти подробности; напротив того, он
думает, что возможность подобных фактов в прошедшем еще с большею ясностью укажет
читателю на ту бездну, которая отделяет нас от него.
Читатель, я
думаю, уже заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид, говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе не церемонился.
Читателю, я
думаю, приятно будет узнать, что он всякие два дни переменял на себе белье, а летом во время жаров даже и всякий день: всякий сколько-нибудь неприятный запах уже оскорблял его.
Гм! гм!
Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не
думали о нас они…
Итак, дай Бог им долги дни!
Так
думал молодой повеса,
Летя в пыли на почтовых,
Всевышней волею Зевеса
Наследник всех своих родных. —
Друзья Людмилы и Руслана!
С героем моего романа
Без предисловий, сей же час
Позвольте познакомить вас:
Онегин, добрый мой приятель,
Родился на брегах Невы,
Где, может быть, родились вы
Или блистали, мой
читатель;
Там некогда гулял и я:
Но вреден север для меня.
О Ламберте я молчу, но
читатель, конечно, догадался, что я о нем слишком
думал.
Читатель, конечно,
подумает, что я был в ужаснейшем расположении, выйдя от Ефима, и, однако, ошибется.
Читатель, может быть,
подумает, что это большая каменная постройка.
Читатель не ограничивается такими легкими заключениями, — ведь у мужчины мыслительная способность и от природы сильнее, да и развита гораздо больше, чем у женщины; он говорит, — читательница тоже, вероятно,
думает это, но не считает нужным говорить, и потому я не имею основания спорить с нею, —
читатель говорит: «я знаю, что этот застрелившийся господин не застрелился».
Видишь ли, государь мой, проницательный
читатель, какие хитрецы благородные-то люди, и как играет в них эгоизм-то: не так, как в тебе, государь мой, потому что удовольствие-то находят они не в том, в чем ты, государь мой; они, видишь ли, высшее свое наслаждение находят в том, чтобы люди, которых они уважают,
думали о них, как о благородных людях, и для этого, государь мой, они хлопочут и придумывают всякие штуки не менее усердно, чем ты для своих целей, только цели-то у вас различные, потому и штуки придумываются неодинаковые тобою и ими: ты придумываешь дрянные, вредные для других, а они придумывают честные, полезные для других.
«Ну,
думает проницательный
читатель, теперь главным лицом будет Рахметов и заткнет за пояс всех, и Вера Павловна в него влюбится, и вот скоро начнется с Кирсановым та же история, какая была с Лопуховым».
Тем не менее прошу
читателя не
думать, что я считаю отвлеченности и обобщения пустопорожнею фразой.
Вы, любезные
читатели, верно,
думаете, что я прикидываюсь только стариком.
По этим варварским помещениям и их обстановке, где девушки 15 и 16 лет вынуждены спать рядом с каторжниками,
читатель может судить, каким неуважением и презрением окружены здесь женщины и дети, добровольно последовавшие на каторгу за своими мужьями и отцами, как здесь мало дорожат ими и как мало
думают о сельскохозяйственной колонии.
И если эти лица и этот быт верны действительности, то
думают ли
читатели, что те стороны русского быта, которые рисует нам Островский, не стоят внимания художника?
Вы, конечно,
думаете,
читатель, что он сказал себе так: „Я всю жизнь мою пользовался всеми дарами П.; на воспитание мое, на гувернанток и на излечение от идиотизма пошли десятки тысяч в Швейцарию; и вот я теперь с миллионами, а благородный характер сына П., ни в чем не виноватого в проступках своего легкомысленного и позабывшего его отца, погибает на уроках.
Так смешно, так неправдоподобно, что вот я написал и боюсь: а вдруг вы, неведомые
читатели, сочтете меня за злого шутника. Вдруг
подумаете, что я просто хочу поиздеваться над вами и с серьезным видом рассказываю совершеннейшую чушь.
Пусть
читатель не
думает, однако ж, что я считаю прусские порядки совершенными и прусского человека счастливейшим из смертных.
Но бога ради, не
подумай,
читатель, чтоб она была уездная барышня настоящего времени.
— Э, нет, нет, нет! Вот тут маху дали, хоть вы и хитры. И даже меня удивляете. Я ведь
думал, что вы насчет этого не без сведений… Гм, Ставрогин — это совершенно противоположное, то есть совершенно… Avis au lecteur. [К сведению
читателя (фр.). Здесь в смысле: вы предупреждены.]
Если б я рассказал жизнь Феденьки в форме обнаженной летописи выдающихся фактов его деятельности, я
думаю, что
читатель был бы более вправе упрекнуть меня в искажении, хотя бы в моем рассказе не было на горчичное зерно вымысла.
Басов. Н-да… это любопытно! Только, я
думаю — нервы это, а? Вот поживешь здесь, отдохнешь, успокоишься, и
читатель найдется… Главное в жизни спокойное, внимательное отношение ко всему… вот как я
думаю… Пойдем в комнаты! И того, Яша, попрошу тебя! Ты, знаешь, так как-нибудь… эдак — павлином!
Вы уже смеетесь, вы
подумали, любезные
читатели, что я хочу исчислять все качества, необходимые ружейному охотнику, о которых напечатано в «Совершенном егере» […о которых напечатано в «Совершенном егере».
Читатель позволит нам сообщить ему на этом месте несколько сведений о генерале Ратмирове. Отец его был естественный… Что вы
думаете?
Читатель! не воображай, что я человек жадный до денег, что я
думаю только о стяжании и что, поэтому, сребролюбивые мечтания даже во сне не дают мне покоя.
Я не
думаю, чтоб
читатель мог индифферентно относиться к общему тону жизни, хотя бы уровень ее стоял и не весьма высоко.
Очевидно, он делает это в обременение
читателю,
думая, что так будет фасонистее.
Но да не
подумает, впрочем,
читатель, что я в Бегушеве хочу вывести «прекрасного» человека или, по крайней мере, лицо «поучительное»!..
И так как они не разлучались в голове моей и глядели на меня обе, когда я
думал только об одной из них, то я не хочу разлучать их перед твоими глазами,
читатель.
Автор
думает, однако, что общих указаний, им приводимых, достаточно, чтобы напомнить
читателю десятки и сотни фактов, говорящих в пользу мнений, излагаемых в этом трактате, и потому надеется, что краткость объяснений не есть бездоказательность.
Можно бы было
подумать, что Грибоедов, из отеческой любви к своему герою, польстил ему в заглавии, как будто предупредив
читателя, что герой его умен, а все прочие около него не умны.
Кроме того, он был так свеж, такие имел миленькие усы, так кстати заговорил с хозяйкою о погоде, что, конечно,
читатель мой, глядя на него, вы никак бы не догадались, что он выехал из нумеров Татьяны Ивановны, по ее только великодушию имел перчатки и писал дружескую записку к извозчику о снабжении его экипажем: вы скорее бы
подумали, что заговаривать по-французски и делать утренние визиты его нарочно возили учиться в Париж.
Конечно, мы не
думаем предостерегать «европейских
читателей», для которых писал г. Жеребцов; но мы полагаем, что его книга (уже появившаяся в продаже в Петербурге) легко может попасть в руки и русским
читателям.
Однако ж
читатель обидит меня, если
подумает, что я таким отзывом, хочу закрыть песчаную бесплодность моего воображения и скорее поставить точку.
Я никогда не был ревностным последователем мод в нарядах; не хочу следовать и модам в авторстве; не хочу будить усопших великанов человечества; не люблю, чтоб мои
читатели зевали, — и для того, вместо исторического романа,
думаю рассказать романическую историю одного моего приятеля.
Он ничего не сделал необыкновенного; но
читатель убежден, что если потребует долг, Кузьма Петрович поступит с полным самоотвержением, и что нет такого геройского подвига, которого бы он не совершил не задумавшись; одним словом: это русский человек — христианин, который делает великие дела, не удивляясь себе, а
думая, что так следует поступать, что так поступит всякий, что иначе и поступить нельзя… и только русский человек — христианин, каким был Загоскин, мог написать такой роман.
Я даже
думаю, что если б я мог привесть ее в подлиннике, то
читатели не получили бы понятия о моем впечатлении: тут недоставало бы отца, читающего, самим им составленное, описание болезни и смерти обожаемой дочери.
Но мы можем здесь еще раз обратить внимание
читателей на мысль, развитие которой составляет главную задачу этой статьи, — мысль о том, что народ способен ко всевозможным возвышенным чувствам и поступкам наравне с людьми всякого другого сословия [, если еще не больше,] и что следует строго различать в нем последствия внешнего гнета от его внутренних и естественных стремлений, которые совсем не заглохли, как многие
думают.
Едва тронулся омнибус, незнакомец умильно прищурил глаза, ласково провел ладонью по свертку, находившемуся на коленях литератора, — и произнес вопросительно заискивающим голосом: — «литературное что-нибудь?…» Литератор сказал, что это чистая бумага, —
думал отделаться; но незнакомец этим не удовольствовался; он наговорил литератору тысячу самых незаслуженных комплиментов, распространился во всеуслышание о трудах его; и с тех пор, всюду его преследует; осведомляется о том, что он пишет и скоро ли
думает подарить
читателей (страстных поклонников его таланта!) — новым произведением…
Пессимисты (а из наших
читателей есть кое-кто, наклонный к пессимизму в отношении к нам) могут
подумать, что мы «далеко метнули» и ушли совсем в сторону от того предмета, о котором обещали говорить в заглавии нашей статейки.
Я
думаю, поймешь,
читатель, ты,
Что вряд ли мог я этим быть доволен,
Тем более что чувством красоты
Я от природы не был обездолен;
Но у кого все средства отняты,
Тот слышит звон, не видя колоколен;
А слова я хотя не понимал,
Но чуялся иной мне «идеал».
Пусть
читатель не
подумает, что нерпа имеет большие уши: наоборот, они маленькие и едва выдаются в виде двух кожаных придатков. Взрослое животное весит от 50 до 80 килограммов и имеет длину 1,5–2 метра.
Пусть
читатель не
подумает, что Гусев был посмешищем моих спутников. Мы все относились к нему с уважением, сочувствовали его неприспособленности и всячески старались ему помочь. Больше всего был виноват я сам, потому что взял с собой человека, мало приспособленного к странствованиям по тайге.
Но та же справедливость, которая обязывала нас предъявить
читателю эти соображения Висленева, обязывает не скрывать и того, что Иосаф Платонович имел этот расчет только в теории и о практической его стороне мало
думал.
Читатель может
подумать, что автор не сдержал своего слова и, обещав показать в предшествовавшей главе, как Павел Николаевич Горданов даст шах и мат другу своему Иосафу Висленеву, не показал этого хода; но это будет напрасно: погибельный для Висленева ход сделан, и спасения Иосафу Платоновичу теперь нет никакого; но только как ход этот необычен, тонок и нов, то его, может быть, многие не заметили: проникать деяния нашего героя не всегда легко и удобно.
Но мне снова стало нехорошо. Озноб, странная тоска и дрожь в самом основании языка. Меня мутила эта падаль, которую я давил ногами, и Мне хотелось встряхнуться, как собаке после купанья. Пойми, ведь это был первый раз, когда Я видел и ощущал твой труп, мой дорогой
читатель, и он Мне не понравился, извини. Почему он не возражал, когда Я ногой попирал его лицо? У Джорджа было молодое, красивое лицо, и он держался с достоинством.
Подумай, что и в твое лицо вдавится тяжелая нога, — и ты будешь молчать?
Подробности значатся всего больше в пятой книге романа"В путь-дорогу". Не знаю, какой окончательный вывод получает
читатель: в пользу дерптских порядков или нет; но
думаю, что полной объективности у автора романа быть еще не могло.
Как раз кстати меньшой брат Иван женился в то время на богатой девушке, и Семен, недолго
думая, предложил брату употребить женин капитал в дело; тот согласился, и вот в 1755 году в 4-х верстах от Оки возник первый завод Богачевых — Унженский, а через три года на границе губерний В*** и Р*** возник и известный уже
читателю завод Селезневский, а спустя 8 лет они основали превосходный завод Пыхсинский, служивший любимым их местопребыванием.
Как бы вы
думали,
читатель, как поступили в этом случае заводские опекуны?
Только благодаря такому низкому, мелкому пониманию значения драмы и появляется среди нас то бесчисленное количество драматических сочинений, описывающих поступки, положения, характеры, настроения людей, не только не имеющих никакого внутреннего содержания, но часто не имеющих никакого человеческого смысла [Пускай не
думает читатель, что я исключаю написанные мной случайно театральные пьесы из этой оценки современной драмы.